ФИМОК
Фимок - это маленький, лохматый щенок. Пестренький, с умными глазками, с шерстистым хвостом-крендельком. Он никакой породы, просто дворняжка. А без породы, сами понимаете, без родословной жить трудно.
То ли дело, когда у тебя знаменитое происхождение! Со связями! Допустим, ты какой-нибудь чистокровный дог или сеттер, и среди твоих предков - известная английская бабушка по материнской линии или французский дедушка по линии отца... Тогда совсем иная жизнь: и в сытости, и в тепле. Еще и медаль на выставке свободно можешь получить.
Но, я повторяюсь, у Фимка ничего подобного и в помине не было: ни английской бабушки, ни французского дедушки. Правда, ему казалось, что он очень похож на Трезора, который живет в подворотне на соседней улице, и хотелось верить в то, что это его отец. Однако Фимок боялся подойти к всегда рычащему и недовольному Трезору и не мог объясниться.
Конечно, и после объяснения жизнь Фимка вряд ли стала бы лучше. Трезор - не английская бабушка и вовсе не французский дедушка, - он грубиян и ворчун. О его скандальном характере знает вся улица. За родство с такими медалей не дают. Но все же... Хорошо бы жить вдвоем.
Но Фимок боялся Трезора и жил один. Дом его - местечко у тесовой будки, которая ютится у железной зоопарковой ограды, находится почти на самой границе между зоопарком и улицей. У дома нет ни пола, ни крыши - это всего лишь крошечный закоулочек. Облюбовал его Фимок за одно очень полезное удобство. Когда зоопарковский смотритель начинал кричать, мол, шляются тут всякие беспородные экспонаты, фимок без шуму, не огрызясь, уходил через щель в ограде на улицу. Там власть смотрителя кончалась. Когда же на тротуаре появлялась ватага озорных мальчишек, Фимок проделывал обратный путь, и озорники ему были не страшны, потому что смотритель не любил озорников еще больше, чем беспородных, и прогонял их куда решительнее.
Так и жил Фимок, вроде бы и под открытым небом, но в своем доме.
А однажды у него появился хороший дом и с крышей.
МОКРАЯ НОЧЬ
Думал Фимок, что так и будет жить в своем закоулке, не горюя о крыше над головой. Но однажды пошел дождь. Пусть ласковый, пусть теплый, но он же мокрый. А много ли приятности от сплошного промока-ния? С ушей капает, дождинки по отсыревшему загривку, знай свое, дубасят.
Фимок и сам не заметил, как его шерстистый хвост перестал быть крендельком, распластался по земле, будто тряпица для мытья полов.
А дождь все не переставал, и уже лужи образовались и ключики потекли. Надвигалась ночь. И пошел Фимок искать укрытие.
Зоопарк опустел: всех разогнал дождь. Даже смотрителя и того не видно.
Недолго да нашел Фимок закуточек, пристроился под уголком железной клетки. В ней жил старый-престарый лев, Фимок его маленько знал. Он настолько был старый, что ему давно уж мясо в пищу не дают, а только разные каши. Его старые зубы лишь кашу и угрызают...
Местечко под клеткой не ахти какое, здесь можно уместиться, свернувшись калачиком. Зато не капает! И Фимок начал устраиваться: покрутился на одном месте, отодвинул лапами мешавший камешек. Но едва улегся, едва задремал, сверху из клетки: «Р-р-ры». Да так громко, да так грозно, что Фимок подскочил с испугу. А наверху ни гу-гу, все стихло. «Наверное, приснилось», - подумал Фимок и улегся на другой бочок.
Только-только задремалось, сверху опять «Р-р-ры». Нет, это не во снe, это на самом деле.
Нужно искать другое место для ночлега. Не хотелось выходить на дождь, но что поделаешь. Разве поспишь под грозное рыканье.
Наверное, старому льву снилась его молодость, удачная охота.
В зоопарк пришла ночь. Фимок плелся под дождем в сплошной темноте, еле-еле разбирая дорогу под ногами. Вдруг он оказался между толстыми столбами и остановился удивленный. На него перестало капать. Вероятно, где-то там, высоко в темноте, на столбах была крыша. Фимок: обрадовался. К еще большой радости тут же подвернулся клок сухой травы: будто кто-то очень добрый уже приготовил для него постель.
Фимок улегся на траву и почти сразу уснул. Он только и успел подумать до сна: «А хорошо было бы, если б здесь никто не зарычал...»
Проснулся он от гулкого топанья. Кто-то грозный и тяжелый бухал ножищами совсем-совсем рядом. Сперва Фимок испуганно подумал, что растопался смотритель. Быстро открыл глаза и испугался еще больше.
Уже наступило утро, рассвело. Но не это перепугало Фимка. Ужаснулся он, увидев, как ходят, топают вчерашние столбы. И на них вовсе не крыша оказалась, а большой-большой серый живот...
Фимок потрусил от этого места подальше. Надо же, целую ночь под слоном проспал! А вдруг, да ему самому захотелось бы прилечь...
Оё-ёй! Чтоб тогда было... Нет, что ни говори, нужен свой дом. Настоящий, чтобы непременно с крышей над головой, а не слоновым животом.
ДОМ ОТ НИКИТЧА
Едва Фимок, с заспанной мордашкой, выкатился из слоновника, он тут же угодил под ноги смотрителю. - Тьфу, - осерчал тот, - мало того, что страшнообраз пропал, тут еще разные беспородные по территории шляются.
Идущая рядом со смотрителем девушка, с растопыренными косичками, запальчиво затараторила:
- Я, Никитич, в очередной раз вас поправляю: не страшнообраз, а дикобраз.
- Все одно, дикость! Не еж, не барсук, так, одно недоумение, и вот теперь из-за него весь зоопарк на ногах.
Фимок, конечно, от неожиданной встречи испугался, но больше всего удивился. А удивило странное имя девчонки - Никитч! Ведь она так и сказала: «Я - Никитч»...
Фимку приходилось встречаться не только с озорными маль-чишками, но и с девчонками. И имена их он слышал всякие: Кати, Люси, Наташи, Лены... А вот чтоб среди них Никитч были, слыхивать не приходилось.
А Никитч тем временем, к удовольствию Фимка, отчитывает смотрителя:
- Чем вам щенок не угодил? Очень даже симпатичный, и глазки смышленые, с добротой.
У Фимка от приятных слов аж хвост радостно дернулся.
Я, Никитч, думаю, он скоро сдружится с кем-нибудь из наших зверей.
- Тьфу ты, - не перестает сердиться смотритель, - да какой порядочный зверь пожелает дружбу водить с такой мелюзгой.
- Я, Никитч, иного мнения. - Девчушка нагнулась и хотела погладить Фимка.
Он, на всякий случай, отстранился и принял боевую позу, кто их знает, этих людей, что у них на уме. Схватит за химок, и пиши пропало.
Смотритель ехидненько засмеялся.
- Вот те добренький! Вот как ощетинился.
- Это и хорошо! - Развеселилась Никитч. - Значит, в обиду себя не даст, гордость имеет.
- В этой малявке, в этой варежке и гордость? Да где ж она там хранится?
- Я, Никитч, думаю, у этой, как вы говорите, малявки сердце большое.
- Тьфу, - опять сплюнул смотритель. - Ум, гордость сердце... Как про людей она толкует... Пошли искать страшнообраза. А то попадет нам с тобой от всей души...
Фимок успокоился... Ему хорошо думалось о Никитче. Одно только смущало: уж слишком часто она свое странное имя повторяет. Все Никитч да Никитч: видно, нравится очень.
Дождь хотя и перестал, и надобность в крыше отпала, но хорошо бы теперь поваляться в своем домике, подремать. И пошел Фимок в закуток, за тесовую будку. Смотрит, тут кто-то холмик земли накопал и под будкой нора большая, а в норе кто-то сопит сердито.
Фимок весь из себя вон: это ж надо, какое нахальство! Мало того, что в чужой дом вломился да еще и хозяйничает: землю роет, сопит неприветливо. От возмущения Фимок залился звонким лаем. Вскоре прибежали сюда смотритель и Никитч с мороженым в руках. Девчонка так и всплеснула руками, так и затараторила:
- Какой умница! Нашел!
Фимок не понял, за что его хвалят и кого он нашел, но похвала понравилась. Даже смотритель, и тот помягчел голосом:
- Видал ты, беспородный, а, выходит, соображает.
Он надел на руки толстые неуклюжие рукавицы, нагнулся к норе и вытащил из нее дикобраза.
- Попался, страшнообраз, - возликовал сдержанно. - От нас не уйдешь! - И, повернувшись к Никитчу, скомандовал, - а конуру закопать!
- Зачем? - удивилась Никитч, - пусть в ней песик живет. - Она нагнулась к Фимку. На этот раз он не отстранился, не зарычал. - Как же тебя зовут? Без имени нельзя... - Никитч даже огорчилась маленько.
- Фимок!... - Это крикнули мальчишки-озорники из-за ограды.
- Он у вас уже давно живет.
- Фимок! Какое красивое имя! Вот тебе дом, Фимок, иди, живи.
Никитч подтолкнула к норе. Рядышком поставила недоеденное мороженое. На, закуси.
Фимок никогда еще не пробовал такой вкуснятины, жаль только, что очень холодное.
Смотритель и Никитч поволокли беглеца в клетку, мальчишки умчались куда-нибудь озорничать. Фимок остался один: доел мороженое и почувствовал в животе холод. Полез в нору. В ней просторно, но пахло чем-то чужим. Однако тепло и уют стоили дороже всего. Здесь можно было и полежать, и подремать. И крыша над головой имелась.
Славная эта Никитч, приличный домик подарила.
РЫЧАЩАЯ СТОЛОВАЯ
Скоро живот согрелся и запросил еду, а с ней у Фимка плоховато. Особенно в нынешний скучный и пасмурный день.
Сытнее бывает в воскресенье или в праздники. Тогда в зоопарк приходит множество людей: взрослые, детишки малые. Последних Фимок особенно любит за то, что они частенько пирожки роняют или выбрасывают надкусанное печенье...
Правда, в такие моменты Фимок никак не может понять взрослых, ну, за что же они так бранят детишек? Из-за уроненного пирожка или выпавшего из маленьких ручек пирожного?
Но ведь это так прекрасно!.. Бежишь по дорожке и вдруг на-тыкаешься на приличный кусок пирожка да еще с мясом!..
Помечтать об этом и то приятно! Известно только, от мечты сытым не сделаешься. Ах, если бы кто-то маленький да уронил что-нибудь вкусненькое. Однако напрасно принюхивался фимок, зря обшарил все знакомые дорожки, ничего съедобного не отыскалось. А про вкусненькое и говорить не приходится.
Пришло время обеда для зоопарковских обитателей. Не любит эту пору Фимок: работники, раздающие пищу зверям, становятся почему-то злыми. Гремят алюминиевыми тазами, дверями клеток, бранятся. Не дай бог угодить в такой момент под горячую руку, то есть под ногу, враз пинка под ребра схлопочешь.
Однако и в закутке не просидишь, когда есть очень хочется, а вокруг такие аппетитные запахи разносятся.
При раздаче корма служители небрежничают и роняют его мимо кормушек. Если не прозевать, то можно и поживиться. Главное, зверя выбрать понадежнее - не очень жадного и злого, чтоб он не зарычал на тебя, не привлек внимание смотрителя, то и дело снующего возле клеток:.
Перво-наперво отправился Фимок к жилью старого-престарого льва. Пусть он и питается овсянкой, но разве плохо ухватить порцию теплой кашки, да тем более после холодного угощения от Никитча!..
Однако зря проторчал Фимок у знакомой клетки. Старому льву кашу не накладывали из большого котла, который вез рабочий на тележке, а сразу поставили заранее приготовленную миску. Рабочий тут действовал бесцеремонно и без боязни. Клетку открыл широко и еду пододвинул рукой прямо к носу зверя. Но и в этот момент, как Фимку показалось, он не открыл глаза. Нехотя стал слизывать кашу. Смотреть было завидно и Фимок почти решился тихонько пробраться ко льву в гости и поесть каши с ним из одной миски. Однако, глянув на огромную львиную лапищу, испугался. Старый-то старый, а вдруг разок двинет, того и гляди хвост отскочит.
Вздохнул Фимок и пошел искать другое место для поживы. И вскоре повстречалось ему жилье с огромным и вроде бы тихим зверем. Имел он примечательные ноги: вроде тех, которые принял намедни за столбы и рядом с которыми ночевал. Но были они очень коротенькие. Наверное, вырасти длинными им не дало очень тяжелое, толстое тело и огромная голова с двумя маленькими ушками.
Неожиданно зверь зевнул... Фимок даже попятился от страха - такой здоровенный был ротище с крупными, желтыми зубами. Когда испуг прошел, Фимок маленько обрадовался пришедшей на ум догадке, - ведь этакому здоровяку да с такими зубищами, каждый величиной с Фимкову лапу, и корму принесут ого-го сколько! Отщипнуть какие-нибудь крохи от богатого стола ничего не стоит, зверина, небось, и не заметит убаву.
Но и тут пользы Фимок не выждал. Привез рабочий охапку сена и несколько сырых свеколок. Разве это еда для собаки? И как-то даже не верилось в то, что от такой пищи можно вырасти настолько огромным. Фимок маленько посомневался, поразмышлял. Может, именно от такого питания и растут большими да сильными. На всякий случай пожевал травинку, лизнул свеклу. Посмотрел на свои ноги: не начали расти? Что-то незаметно... И во рту невкусно. Выплюнул травинку и огорченный поплелся сам не зная куда. А есть хотелось еще сильнее.
К клетке молодой тигрицы по имени Нюша Фимок подошел почти одновременно с рабочим, который тащил таз с кусками мяса. Нюша тут же огласила зоопарк жутким рыком.
Фимок сжался в комочек, он подумал, что это рычание против него, будто тигрица предупреждала, мол, смотри не возьми мое мясо. А рабочий, он не в первый раз кормит Нюшу, обидно заругался:
- У-у, зверюга ненасытная! - Он-то наверняка знал: тигрица на него рычит, и сквозь прутья клетки стал швырять ей куски мяса. Нюша стала жадно рвать их клыками, обильно раскидывая ошметки. Рабочий, не переставая браниться, еле успевал увертываться от них. Спешно пошвыряв корм, он без оглядки удалился к следующему зверю.
А Фимок все еще продолжал бояться. Вокруг плавал манящий аромат свежего мяса. От него слегка кружилась голова и нетерпеливо пробирала дрожь. Наступило мгновенье, когда разыгравшийся аппетит переборол страх. Фимок с жадностью накинулся на разбросанные кусочки. И ничего... Нюша терзала обед, Фимок для нее вроде и не существовал.
Ему это и нужно было. Он утолял голод и почти совсем успокоился, лишь кожа слегка подрагивала.
И на другой день Фимок пришел сюда же пообедать. И на третий. Так нашлась для него столовая. Пусть и рычащая, но сытная столовая.
ЕЩЕ ОДИН РЫЧАЩИЙ В СТОЛОВОЙ
И все бы и ничего бы, да вот беда - еще один рычащий объявился в Фимковой столовке.
Однажды обед проходил по-обычному: Нюша рычала, терзая мясо, Фимок под рычание подбирал вкусные кусочки. Голос молодой тигрицы не казался страшным. Наоборот, в нем слышалось, будто Нюша приглашает к себе на обед, мол, пожалуйста, поешьте со мной... Правда, приглашение сказано грубым голосом, но что поделаешь, коль тигриный язык такой. Не обменяешь на какой- нибудь другой... Например, на воробьиный...
Вот была бы потеха! Нюша не рычит, а чирикает. Оторвет кусок говядины и чик-чирик, похрустит костью и чик-чирик... От такой мысли Фимок аж шерсткой передернул... Нет уж, пусть лучше Нюша рычит, чем чирикает... И, словно согласуясь с мыслью Фимка, послышалось рычание:
- По какому праву всякие беспородные потребляют пищу местного населения?
От этого рычания Фимок испугался больше, чем от тигриного. И скрыться совсем некуда да и поздно. А смотритель надвигается грозно. И не до еды Фимку стало. Поджал хвостик.
- Безобразие... Расхитительство... Воровство ясным-белым днем...
- Я, Никитч, ничего плохого нут не вижу. Обыкновенное дело.
У Фимка маленько страх поубавился. Коль Никитч здесь, она заступится. И действительно:
- Фимок не воришка! Он даже полезное дело делает: подбирает уроненное, то, что скоро в мусор бы обратилось, всякой бы гадостью сделалось, для мух только пригодной.
- А я говорю, воровство! Всяких беспородных кормим, а поря-дочные звери худеют, внешний вид теряют. У публики вызывают жалость.
- То, что жалко смотреть на некоторых жителей зоопарка, это верно, только в том не маленькая собачка виновата.
- А кто ж, по-твоему? - голос у смотрителя еще грознее сделался.
- Ну, к примеру, ваша свинья, которую вы держите в своем хозяйстве и кормите дармовым зоопарковским кормом.
- Значит, я беру!.. - Глаза у смотрителя смешно округлились.
- Воруете, воруете, - отчаянно выпалила Никитч прямо в лицо смотрителю. Косички ее смело вспорхнули. - О таком безобразие я доложу начальству.
- Докладай, докладай! Да вот вопрос: кто тебе поверит? Ты здесь без году неделя, а я туточка три пуда соли съел...
- Мясо вы здесь едите, а не соль. Зверей обижаете. - В голосе Никитча перемешались и отчаяние, и слезы.
У Фимка от жалости сердечко заболело и он сделался смелым и хотел вцепиться в ногу смотрителя зубами. Но в это время ноги быстро-быстро засеменили прочь от Нюшиного дома.
- Я этого так не оставлю! Ишь, разговорилась! Не успела на работе ужиться как следует, а уже норовит свои порядки устраивать... Посмотрим, посмотрим, чья возьмет... - Бранился смотритель, уходя.
Никитч тоже что-то говорила, но ее голос куда слабее, и его почти не слышно.
Фимку же хотелось иного: чтоб она зарычала на смотрителя так, как смогла бы зарычать Нюша и, может, тогда бы противный смотритель испугался.
Да где взять Никитчу такой голос? От огорчения у Фимка совсем аппетит пропал.
СЛЕЗЫ НИКИТЧА
Теперь на обед к Нюше приходилось пробираться украдкой, да и там, у клетки тигрицы надо было держать ухо востро. Как бы не прозевать появление смотрителя, как бы не угодить под его рычание.
Фимок; выбрал тайную дорожку: через акациевые колючие заросли, затем пролезал под клеткой вечно- спящего удава, еще через зеленый кустарник, а там и цель близка. Оставалось всего одно опасное место, небольшая лужайка, на которой стояла давняя-давняя, уже скособоченная скамейка. На полянку редко кто заходил и на обветшавшее сидение редко кто отваживается присесть, но опасаться приходилось, вдруг, да сюда смотритель забредет.
Фимок несколько раз видел, как, пошатываясь, что-то бормоча себе под нос, он забивался в заросли, падал там и засыпал, громко храпя. От него неприятно пахло, точно так, как от разбитой однажды на тротуаре бутылки. Фимок помнил и противный запах, и плачущего мужика, уронившего ту бутылку. Мужик был большой, мордастый, а плакал вроде маленького мальчика и слезы вытирал по-мальчишечьи, кулаком, и носом шмыгал. И шмыганье его далеко было слышно.
Фимок головой помотал, потому как всхлипывание вновь при- вержилось с необыкновенной явственностью. Даже мотание головой не помогло, оно по-прежнему слышалось. Тогда Фимок помотал сильнее, аж ушки его захлопали. Всхлипывание продолжалось. Фимок осторожно выполз на лужайку. На скамейке сидела Никитч и плакала.
Фимку сразу же захотелось пожалеть ее, приласкать. Но за прошедшую жизнь его самого не ласкали, да и жалели очень- очень мало, и он не знал, как это делается. На всякий случай ткнулся в ногу Никитча прохладным носом.
- Ой, кто тут? - испугалась она сперва, но потом обрадовалась.
- Это ты, Фимок? Посиди со мной. - Она подняла его и примостила рядом.
Фимку сидеть не хотелось, он прилег и положил-головку Ни- китчу на колени.
- Ах, ты мой ласковый, - похвалила она в ответ, все еще всхлипывая. - Расставаться приходится, увольняют меня из зоопарка...
Фимок не понимал значения слов, но по голосу, по грусти Никитча, он догадался, - происходит что-то нехорошее.
- Смотрителю поверили, он давно работает, со всеми сжился... А меня обозвал белой вороной.
Никитч заплакала еще горше. Фимку были противны ее слезы, он не хотел их, но как остановишь... От избытка чувств нежно лизнул коленку девчушки.
- Глупенький, - сказала она на это действие, улыбнувшись сквозь слезы. - Зачем же чулок мне облизывать? Вот мокрым его сделал. Как теперь пойду с пятном? Неприлично.
Фимок сконфузился и решил, что от языка ласки получиться не может. Никитч бережно опустила Фимка со скамейки.
- Беги куда бежал: у тебя свои заботы, у меня свои...
Но Фимок не побежал, и Никитч с места не сразу сдвинулась. Они посидели молча, тихо. Посмотрели друг на друга внимательно, будто прощались навсегда.
ФИМОК И НОВАЯ КУРТОЧКА
Грустной и тревожной жизнью зажил Фимок. Грустил от того, что не было встреч с Никитчем. О них только мечталось. Хорошо бы полежать головой на ее коленях! И чтоб она маленько за ушами погладила. Ее руки, маленькие, ласковые, иногда снились ночами. И тогда Фимку делалось радостно, но лишь во сне. Наяву приходилось всякую минуту быть начеку: прислушиваться, принюхиваться - нет ли поблизости смотрителя. Он уже наведывался однажды к норе. Вовремя тогда Фимок свой домишко покинул. Смотритель топал сапожищами, бранился. Но ушел довольный:
- Значит, собаченция не живет на вверенной мне территории, пробубнил себе под нос.
И возле Нюши, за обедом, Фимок появлялся с большой осто-рожностью. Тигрица совсем привыкла к нему, и даже когда он не приходил или опаздывал, она рычала громче: едва ли не на весь зоопарк. ,
Текли дни за днями - однообразные, похожие один на другой
и Фимку стало казаться, что ничего радостного в его жизни больше не произойдет.
Как-то не удалось даже пообедать в рычащей столовой, смотритель торчал там неотлучно. Грустный и голодный плелся Фимок в свою нору, в домик, подаренный Никитчем. И вдруг видит на кустике висит новая, красивая курточка! От нее заманчиво пахло чем-то свойским, приятным очень и вроде бы вкусненьким.
Фимок осмотрелся, может, хозяин курточки где-то рядом... Но вокруг никого не было. Он осторожно, едва ухватив зубами, понес находку к себе. Там, когда расстилал на земляном полу, обнаружил в кармашке бумажный кулек, в нем лежал вхсусный- превкусный пирожок с мясом. Фимок съел его, улегся на приятно пахнущей одежде и стал думать о Никитче, о ее маленьких, нежных руках... Хорошо было!
Мечталось, как повстречает он Никитча, ткнется прохладным носом в ее ногу (он помнил, что это ей понравилось), она возьмет на руки, погладит за ушами... И тогда Фимок подарит ей свою находку. Пусть и жалкова'го дарить хорошую вещицу, но ради дружбы что не сделаешь...
Отрадные мечтания оборвало долетевшее до слуха хныканье. Где-то неподалеку плакал мальчик. Фимок заволновался, да и можно ли оставаться спокойным, когда слышится плач.
Когда вылез из норы и заглянул за угол тесовой будки, то увидел маленького, тонконогого мальчика в шортах. Рядом с ним шла большая упитанная женщина. Она негромко бранилась и при каждом своем слове дергала мальчика за руку.
- Ну, что теперь скажем маме?
Мальчик не отвечал.
- Как покажемся без курточки папе?
Все тоже молчание.
- Как дедушке объясним?
В ответ ни звука, только всхлипывание.
- Как твоей старшей сестре объявим?
Мальчик, кажется, и хныкать перестал. Наверное, задумался над ответами: вон сколько их придется давать - и маме, и папе, и дедушке, да еще и сестренке. Но упитанная тетя сама, одним махом, ответила на свое спрашивание:
Так всем и скажем: наш распрекрасный ребенок Вовик - растеряха. Новенькую курточку, драгоценный подарок от бабушки Серафимы Гавриловны, посеял. А я так старалась, так долго выбирала тебе эту курточку. Думала, долго носить будешь и вспоминать свою любимую бабушку Серафиму Гавриловну... И вот на мою заботу...
Мальчик вновь захныкал. Сперва Фимок хотел полаять на толстую тетку, но потом передумал. Вернулся в свой домик, опять бережно взял зубами свою находку и, сожалея, конечно, вынес ее к ногам мальчика.
Уж какая была радость!
Мальчишка и про слезы свои, и про любимую бабушку Серафиму Гавриловну позабыл. Схватил пропажу и тряс ее над головой, будто шарик или флажок в праздник и кричал во весь голос:
- Ура, нашлась! - И, нагнувшись, обнял Фимка.
Слишком упитанная бабушка стояла в растерянности. Но скоро опомнилась.
- Брось сейчас же собаку, - завопила она ничуть не тише обра-дованного внука.
- Она, наверное, какая-нибудь паршивая, и на ней заразы всякие.
- Бабушка, ты что? - удивился мальчик. - Посмотри, какой умный песик! Курточку мне принес!
- В этом разобраться нужно, может, он ее сперва украл у тебя...
- И ничего не украл, я сам ее потерял. Ты же сказала, что я растеряша.
- А где пирожок, который тебе я купила? - Она шустро пошарила по карманчикам.
- Я его съел, - запальчиво выкрикнул Вовик. - Есть захотел и съел...
- Неправда. Ты не успел его скушать, я не видела, когда ты его ел. Нехорошо обманывать любимую бабушку Серафиму Гавриловну.
- Я правду говорю! - Не сдавался Вовик. - Ты отвернулась, я его ам и съел.
Вовик еще сильнее обнял фимка.
Фимку в ответ хотелось лизнуть владельца красивой курточки, но он вспомнил, как не понравилось это действие Никитчу и сдержался.
Тем временем любимая бабушка во всю отдирала любимого внука от Фимка. Получалось у нее неуклюже, так как она не хотела прикоснуться к собачке. Брезгливо морщилась и тянула Вовика. За Вовиком тянулся Фимок. Такая вот получалась «репка». Притом внук и его бабушка кричали всяк свое: один от радости, другая от возмущения. Фимок тащился молча, но и ему надоело молчать: и он загавкал. В ответ толстая бабушка Серафима Гавриловна прямо-таки взвыла.
- Безобразие! В зоопарке дикие звери бегают на воле. В клетку его. Немедленно!
На шумную компанию стали засматриваться похожие и где- то уже слышался голос смотрителя. Мальчик расслабил руки.
Фимок вырвался из объятий. Пора уносить ноги. Вовик огорчился. Ему, видать, очень понравилась забава.
- Я приду к тебе еще! - Крикнул он вдогонку Фимку. - И пирожок принесу.
- Его нужно заработать...
Эти слова толстой бабушки Серафимы Гавриловны были последние, которые услышал Фимок, скрываясь в колючих зарослях акации.
ФУРАЖКА СМОТРИТЕЛЯ
Если раньше только Никитч снился, с ее добрыми руками да приятным голосом, то теперь во сне приходил и Вовик. Он приносил всего один пирожок. Но какой! Огромный, ароматный. Фимок кусал его, кусал... Особенно крупным он снился, когда приходилось ложиться спать натощак, когда противный смотритель не допускал к жилью тигрицы. И тогда Фимок откусывал от приснившегося подарка полным ртом и почти ощущал, как жевал мясную начинку. Но, проснувшись, чувствовал нестерпимый голод. Ему даже начинало казаться, что собственный живот, изо всех сил требующий еду, обманывает. Ведь всего какие-то минуты назад съеден такой большущий пирожок... Куда ж он подевался?
Однако сколько ни мял Фимок лапками ноющее брюхо, еда там не чувствовалась. Никак не понималось такое странное явление: вроде бы ел, но есть еще больше хочется.
Эх, хорошо бы опять найти курточку! Пусть и не новую, и не такую красивую, но обязательно с пирожком в кармашке. И ничего, что пирожок будет маленьким, не такой, какой снится, зато всамделишный, не сновидейный...
Время тянулось медленно, ночи казались бесконечными. Хотелось быстрого рассвета, не терпелось поскорее окунуться в кусты, в заросли и искать, искать, искать.
Однажды еще раз повезло. Нашел Фимок в кущах старомодную фуражку, с большим козырьком и с твердой, обшитой материей, пуговкой наверху.
Хотя пирожка в находке и не было, все равно притащил ее к себе в нору. От фуражки неприятно пахло табаком, потом и еще чем-то острораздражительным. Но с этим еще как-то можно было мириться, а вот пуговка...
Картуз Фимок хотел приспособить вместо подстилки, да получалось плохо, неудобно. Если клал фуражку вниз пуговкой, то лежать вроде бы и удобно, однако запахи были особенно острые - до чихания, забивали нос. От них даже голова кружилась. Тогда он переворачивал подстилку: запахи уменьшались, не были такими пронзительными, но мешала пуговка. Лежать на ней неудобно. Она, хотя и обшита тряпицей, но все равно жесткая и твердыми краями надоедливо впивается в тело.
Мучился, мучился Фимок да и догадался: поработал острыми зубами и отгрыз противную пуговку. Чтоб не каталась под ногами, выбросил ее из норы.
Ночи сделались прохладными, а на картузе ничего, хорошо можно угреться. Главное, уместиться на нем, посильнее свернувшись калачиком.
Так вот однажды, угревшись, он проспал утро. Да не в том беда, в другом - прозевал смотрителя. Очнулся ото сна тогда, когда возле норы сапожищи забухали, затопали. И скоро вопль раздался:
- Тут где-то моя фуражка! Робята, поглядите, эта пуговка не от нее?
Кто-то невидимый сразу же угадал принадлежность фуражки, и смотритель разразился бранью.
- Совсем озверел беспородный! Уже одежу ворует и портит... хватай его, робяты!
Да не такой Фимок простачок - не стал ждать, когда грубые ручищи в нору просунутся. Стремительно выметнулся из своего домишка. И пока «робяты» кричали, метались беспорядочно, улюлюкали: - Аяй, лови, держи, хватай...
Фимок к забору да в щель, и на тротуар. А там лови... «Робяты» - упитанные, толстые, у них сквозь заборные прутья лишь руки просовывались. И было смешно видеть, как эти просунутые руки ловили воздух, до фимка-то им не дотянуться.
Тем временем смотритель выволок из норы свою старомодную, козырькастую фуражку.
- Ой-ой, ой-ой, - запричитал на весь зоопарк, - поглядите, робяты, что сделал стервец с моей почти новой фуражкой. Как теперь буду носить ее без любимой пуговки?
«Робяты» в ответ посмеялись дружно, посочувствовали маленько.
- Нет, я это дело так не оставлю, - разорялся еще пуще смотритель. - Отловлю безобразника! А вы, робяты, подмогайте мне...
И Фимок понял - в домишке, подаренном Никитчем, уже больше жить нельзя. Уютная нора сделалась удобной ловушкой.
РЫЧАЩИЙ ДОМ
Что делать? Куда податься? И вдруг вспомнился Трезор! И смелость припала, и решимость пойти и поговорить. Может, и приютит в своем дворе. Заживут весело вдвоем...
Однако Трезор встретил неприветливо: зарычал еще издали, клыки свои желтые оскалил. Фимок только теперь заметил, что у Трезора грудь с таким белым пятном. Эта похожесть добавила смелости: взбодрился, выпятил грудь. Изо всех сил показывал свое белое пятно, мол, посмотри, я же на тебя похож. Только Трезор понял иначе, он подумал, что это боевая стойка, на него нападают. Сам ринулся в атаку.
Фимок едва ноги унес со двора, убежав от Трезора, угодил навстречу ватаге мальчишек. Они с веселым гиканьем припустились за ним.
- Гони! Гони Фимка зоопарковского. А лю-лю, а лю-лю...
Фимок никак не мог понять - куда его нужно гнать и за что, за какую провинность? Он что, и у них фуражки портил? Вроде бы нет... Тогда в чем дело? Не спросишь, не разузнаешь...
На всякий случай улепетывал со всех ног. Оравища не отставала. Спастись можно было только в зоопарке, за его забором. Не в норе, конечно. Небось, там смотритель подкарауливает. Оставался один ухорон: колючие акациевые заросли. Туда и юркнул Фимок. Мальчишки остались за забором. И то ли злясь, то ли восхищаясь, высказывались:
- Видал, маленький, а сообразил...
- Ушлый...
Фимок тяжело дышал. И то, вон сколько пришлось отмахать: от Трезора, от мальчишек. Вдобавок на тощий желудок. Что-то и не вспомнилось про то - сегодня-то хоть снился пирожок...
Подумав про пирожок, про еду, Фимок радостно встрепенулся. Чего ж это он, глупый, разлеживается, зевает? Ведь пока смотритель подстерегает его у домика, можно свободно, без боязни подкрепиться у Нюши. Оно как раз время кормежки пришло.
Фимок про злоключения забыл, усталость куда-то отступила... Сейчас как наестся! А там будь что будет.
Тигрица уже рычала, уже терзала куски мяса, Фимок оглядываться не стал, не до того. За еду принялся. И почти тут же услышал:
Вон он! Я же говорил, придет. Пришел, как миленький. Голод не тетка... Заходи, прижимай к клетке.
Три здоровенных парня надвигались, широко разведя руки. Один из них похож на Трезора: у него такие же желтые клыки.
Фимок от страха сжался и тихонько пятился к Нюшиному жилью. Вдруг кто-то крикнул:
- Никитч идет, Никитч идет!
У Фимка радостно трепыхнулось сердечко. Никитч! Она не выдаст, она поможет! Только где же она? Появился запыхавшийся смотритель.
- Спасибо, робяты, прищучили. Теперь ему некуда деться, теперь он наш.
- Для тебя, Никитч, постарались, - похвалился с желтыми клыками.
- Все для тебя, Никитч, - в один голос поддакнули и те оба.
А Фимок никак не мог уяснить - кто же все-таки Никитч?
Смотритель или та девушка? Ведь она же то и дело твердила: «Я, Никитч, я, Никитч...» Выходит, просто она, обращаясь к смотрителю, называла его отчество?.. Значит - он Никитч? Тогда как же ее имя?
Тем временем перед Фимком, приближаясь шаг за шагом, злорадно рычал смотритель:
- Добр-р-рый утор-р-рочек, беспор-р-родный. Не попор-рртишь тепе-р-рь фур-р-ражечку...
А сзади совсем разлютовалась Нюша. Она уже встала на задние лапы, передними тяжело и грозно била по прутьям клетки.
Отчаяние охватило Фимка. Все. Руки ненавистного смотрителя совсем рядом. Хотя, это не руки, а те толстые, жесткие рукавицы, в которых тащили «страшнообраза» из норы. Сейчас и он, Фимок, беспомощно затрепыхается в них. И не отборонишься, не куснешь: бессильны, слабы зубы. И некуда больше пятиться - сзади клетка.
- Ну, др-р-ружок, беспор-р-родный...
Фимок, закрыв глаза, шмыгнул меж прутьев в дом к Нюше. И тут же очутился в ее могучих лапах. Он подумал, что это конец. Но в следующий момент почувствовал теплоту Нюшиных лап. Теплота показалась похожей на теплоту от рук той девушки без имени. Фимок маленько осмелел и открыл глаза. Нюша нежно лизнула его в носик, потом провела своим большим розовым языком по лбу...
А там, за прутьями клетки, стояли огорошенные, удивленные «робяты» и совсем обалдевший смотритель.
- Вот те на, - наконец, выдавил он из себя. - Ай да потеха...
- Баста, Никитч, не достать песика, - хохотнул желтоклыкастый.
И Фимку стало ясно: он в безопасности. И то ли от радости, то ли от злости на смотрителя залаял. Нюша не замедлила хорошенько рявкнуть. И те четверо трусливо попятились от клетки.
И стал Фимок жить-поживать у Нюши в ее рычащем, но безопасном доме.
Назад
|
