Жариков, А. Д. Подвиги юных [Текст] : рассказы и очерки / А. Д. Жариков. –М.: Мол. гвардия, 1965. – 144 с.

ЗНАМЯ ПОЛКА

Солнце, похожее на раскалённый докрасна железный диск, медленно опускалось за тёмный сосновый бор. Бой затих внезапно, как затихает иногда под вечер буря. Впереди окопов дымили подбитые немецкие танки. Пахло гарью.

Боец Семёнов подполз к лейтенанту Хромову:

— Политрук ранен. Вас просит.

Хромов, дюжий, словно цирковой борец, мужчина, положив свою широкую ладонь на плечо худенького и шустрого, как мальчик, Семёнова, сказал хрипловато:

=Помоги, нога как бревно... А пулемёт поставь в окоп — чего доброго, миной стукнет, тогда всё... Последний ведь.

Семёнов помог лейтенанту вылезти из узкой земляной щели. Они поползли по-пластунски к неглубокому окопчику, в котором лежал на жёлтом сыром песке тяжело раненный политрук Трофимов. Рядом сидел капитан Сосновский, заменивший утром погибшего командира полка. В руках капитан держал знамя. Оно было без древка.

Политрук Трофимов, увидав пришедшего лейтенанта Хромова, улыбнулся бледными губами, потом стиснул зубы от боли, и все услышали — словно хрустнул песок. Он хотел приподняться на локтях, но не смог — сил не хватило.

-Лежи, Михаил, лежи. — Капитан Сосновский дотронулся рукой до лба Трофимова.

-Ну, приказывай, командир, приказывай, — прошептал прерывисто комиссар. — Время не ждёт.

Капитан Сосновский свернул знамя и, передавая в руки Хромову, сказал:

-Посовещались мы тут и решили: надо выносить знамя к своим. Товарищи поручили сделать это вам.

Комиссар всё же приподнялся на локтях и, тяжело дыша, повторил слова командира:

-Решили, сегодня же ночью вы, лейтенант Хромов, и вы, красноармеец Семёнов, должны к своим...

Хромов вздрогнул.

-Никуда я не уйду! Умрём все вместе!..

-Это приказ, товарищ лейтенант, — отчеканил капитан властно.

Политрук Трофимов вдруг перестал дышать, голова упала на песок, и он еле слышно выговорил:

-Знамя... родные мои...

Вечером похоронили политрука Трофимова. Памятник ему поставили из обструганной сосны. Прозрачные капли смолы выступили на столбике, как слёзы.

Когда стемнело, лейтенант Хромов и рядовой Семёнов переплыли через речку и скрылись в лесу. Знамя полка было спрятано под гимнастёркой лейтенанта. От этого он стал ещё толще. Лейтенант еле волочил свою раненую ногу. Идти Хромову было очень тяжело. Его всё время поддерживал Семёнов. За ночь прошли не больше десяти километров.

На рассвете, когда переходили ржаное поле, неожиданно набросились на них немецкие солдаты. Семёнов выхватил из-за пояса гранату, но не успел бросить. Сзади ударили его по голове, и он потерял сознание. Пришёл в себя Семёнов, когда немцы бросили его и лейтенанта в кузов грузовой машины.

Взошло солнце. Машина мчалась на предельной скорости, подпрыгивая на ухабах. Лейтенанта швыряло от борта к борту. Раненая нога сильно болела. По лицу текла кровь. Семёнов понял: их взяли в плен и везут в машине куда-то в тыл. «Нужно бежать, немедленно бежать», — решил он и стал подавать глазами сигналы лейтенанту.

Лейтенант понял сигналы Семёнова и потряс отрицательно головой: «не могу». Он был в тяжёлом состоянии. Да и мыслимо ли было убежать, когда рядом гитлеровец с автоматом!

-Куда они везут нас, сволочи? — процедил со злостью Семёнов. — Может, мы того...

Немец стукнул Семёнова стволом автомата в подбородок.

-Молчайт! — погрозил длинным пальцем фашист.

Чего там молчать, видишь, гад, наши летят! — громко крикнул Семёнов и указал вверх. — Они сейчас дадут вам...

Два краснозвёздных истребителя заходили для атаки. Немец забарабанил кулаком по кабине.

Автомашина со скрежетом остановилась. Пыль закрыла небо. Тем временем в воздухе короткими очередями застрочил пулемёт. Немец, не успев выпрыгнуть из кузова, скорчился и повалился на ноги лейтенанта Хромова.

Истребители вихрем пронеслись над машиной и взмыли вверх.

Семёнов попытался вырвать автомат из рук раненого немца, но водитель и унтер влезали уже в кузов.

Шофёр со злобой стукнул дверцей кабины и дал полный газ. Толстый унтер остался в кузове. Взвёл автомат и держал его наготове.

Вдруг автомашина остановилась, и унтер- офицер выпрыгнул из кузова.

-Посмотри, что там, — сказал лейтенант Семёнову.

-Наших ведут... Человек сто. А унтер разговаривает с конвоем.

-Слушай, Семёнов, нас, наверно, передадут в эту колонну. Подползи, я развяжу тебе руки.

-Семёнов кивнул головой на раненого немца — не помешает ли?

-Ну, скорее! Чего смотришь? Не видишь: подыхает этот долговязый!

Едва успел лейтенант развязать руки Семеёнову, как унтер открыл борт машины и заорал:

-Будет выходить!..

Он стащил лейтенанта за ногу и швырнул на дорогу. Семёнов спрыгнул сам, помог лейтенанту встать. Он истекал кровью.

Весь день, без передышки, гнали по жаре раненых военнопленных. Семёнов с трудом удерживал лейтенанта Хромова. Лишь под вечер в небольшом селе колонна остановилась.

Из кирпичного дома вышел подтянутый, в начищенных сапогах щеголеватый офицер и крикнул по-русски:

-Есть командиры? Выходи!

Лейтенант, приподнял голову, но она тут же безжизненно упала на плечо Семёнову.

-Выходи, не то всем капут! — крикнул офицер.

-Братцы, — шепнул Семёнов, — возьмите у лейтенанта знамя нашего полка. Он умирает. Спасите знамя! Спрячьте, а я создам условия. — Он встал и, шагнув к офицеру, сказал: — Я советский командир! Веди, гад!

Семёнова увели. Вскоре за кирпичным домом раздался выстрел.

Тем временем один из красноармейцев быстро вытащил знамя из-под гимнастёрки Хромова и спрятал.

Известие о войне на далёкий кордон лесника Ермилова привёз мальчишка-почтальон.

-Тетка Матрёна, Германия войну начала! Собирайтесь быстрей, за вами машина приедет...

Почтальон ускакал на следующий кордон.

Мишутка не только не испугался, начал радоваться.

-Вот здорово! Пригодится теперь берда- ночка! — воскликнул он.

Мишутка думал, что он один в комнате. Но дед-лесник, Фёдор Ильич, седой, как барсук, вошёл, как всегда, в подшитых валенках неслышно.

-И чему ты рад, бесёнок!.. Да знаешь ли ты, что такое война? Отец-то, поди, уж кровь проливает, а ты рад.

Отец Мишутки ещё весной был призван в армию для прохождения каких-то курсов и до сего времени не возвратился.

Никакой машины за Ермиловыми не прислали. Вражеские войска в тот же день перерезали дороги из приграничного лесхоза, и уезжать было некуда.

На третий день дед строго сказал своей дочери:

-Надо, Матрёна, уходить из дому в лесную глушь. Кордон наш на самой границе, до Финляндии рукой подать...

-Никуда я из дома не уйду, — возразила она.

-Ты хоть сына пожалей! Ермиловых фашисты не пощадят. Зачем тебе этот дом? В чащобе землянку сделаем, переждём, а кончится война — вернёмся...

Спорили долго, но решили так, как сказал Фёдор Ильич.

Ушли Ермиловы в самую непроходимую, бездорожную карельскую глушь и поселились со своим небольшим хозяйством — козой и собакой Найдой — на небольшом острове озера, которое Миша назвал Безымянным. Мишутка в первый же день обнаружил, что там, в зарослях малины и смородины, живут заяц, ёж и барсук.

Дичи тьма-тьмущая. Утки так и носятся над озером. На заре гуси кричат, журавли перекликаются. А рыбы столько — хоть корзиной лови. Лишь комары донимали новых жильцов — робинзонов военного времени.

Сначала Ермиловы построили шалаш, а к осени Миша и дед сделали просторную землянку и перетащили постепенно на остров всё свое оставшееся имущество и даже убрали урожай, который остался на покинутом кордоне. Зимой на кордон нагрянули гитлеровцы и сожгли его.

Первые дни Мишутка скучал, но потом привык. Он приловчился с дедом ловить карасей плетёными вершами и ставить петли на тетеревов. Когда работы много, скучать некогда.

Дед похваливал внука:

— Хороший у меня заместитель. Лишь подскажи — всё сделает. Я-то уж не могу по лесу бродить — стар и глазами слаб.

Мишутке нравилась похвала. Губы сами растягивались и открывали широкие, как тыквенные семечки, зубы. На глаза спускались рыжие волосы. Они уже давно прикрыли белые брови Мишутки. Ничего не поделаешь — рад бы остричь, да нечем: ножницы потеряли во время переезда.

Мишутка мог бы и смириться с длинными волосами, если бы они были чёрные. А то ведь рыжие. В школе один мальчишка сказал однажды: «Рыжий бес ушёл в лес». С тех пор девчонки подхватили прозвище «Рыжий бес» и разнесли по всей школе. Пробовал Мишутка ножом отрезать волосы, но слишком больно. Подпалить хотел, да вовремя спохватился: чего доброго, сам сгоришь.

Наступила зима. Ермиловы от землянки далеко не уходили, чтобы следов не оставлять. Да и зачем им куда-то ходить? Рыба ловилась хорошо, тетеревов хватало на острове, а беляки сами прибегали к жилью, спасаясь от лис. Только успевай ставить петли. Сена для козы заготовили осенью много.

И всё же Мишутке не сиделось в землянке. То ходил барсучью нору проведать, то на белок полюбоваться, то еловую шишку дятлу в расщелину вставить.

А однажды он услышал выстрел в лесу. Прибежал в землянку, сообщил деду:

-Стреляют кого-то в лесу...

-Неладно получается, — хрипловато ответил старик и вышел из землянки. — В какой стороне? — спросил он, расправляя пышную бороду, прихваченную бортом поношенного полушубка.

-В Утином болоте, — ответил Миша. — Во, кричит...

Миша хотел бежать на голос, но дед остановил его. Он перебросил через плечо двустволку, стал на широкие охотничьи лыжи, позвал собаку Найду и быстро исчез за густым ельником.

Внук схватил свою берданку и притаился на всякий случай за деревом.

Подходя к Утиному болоту — самому топкому, не замерзающему зимой месту, — старик услышал стоны человека. Собака залаяла и бросилась вперёд. Дед сначала увидел погруженного наполовину в грязную жижу, перемешанную со снегом, лося с красивыми ветвистыми рогами, а потом голову человека рядом с большой мордой зверя.

-Кто будешь? — густым басом спросил старик. — Финн или русский?

-Спаси, папаша... — тихо сказал человек.

-И какой чёрт занёс тебя в эти места!.. Цепляйся за лыжу...

Человек ухватился за конец лыжи, но, видимо, уже так обессилел, что не мог податься вперёд. Он кряхтел, стонал, но вылезти не мог.

-Погоди-ка, я тебе берёзку подам.

Дед нагнул берёзку и подал верхушку утопающему. Потом он отпустил её, и человека точно кто-то вытолкнул из грязи и швырнул к ногам рослого старика — хозяина леса.

-Бить тебя некому. И зверь пропал и сам чуть не отправился на тот свет.

Человек попытался подняться, но упал в снег и застонал.

Ермилов поднял его и положил на свои широкие лыжи.

-Там мешок, возьмите...

-До мешка ли теперь, — ответил Фёдор Ильич. — Тоже о мешке вспомнил, а сам на волоске висит.

Всю дорогу человек стонал, а старик ворчал по свойственной ему привычке:

-Дурень ты дурень! Шляешься по лесам, а мест здешних не знаешь. Тут сроду люди не были. Ишь ты, нет советской власти, значит, бей лосей. Анархия... И забредёт же в такие места... Мешок ему подай... Чудак!..

Миша ждал за толстущей сосной, выглядывая из-за неё в своей заячьей папахе, сшитой из первого пойманного беляка. Он видел, как дед, утопая в снегу выше колен, тащил кого-то на своих широких лыжах. «Опасности нет», — решил мальчишка и побежал навстречу, размахивая длинным рукавом отцовской телогрейки. В правой руке он держал берданку.

-Вот, Мишутка, трофей. Помоги тащить.

-Кто это? — спросил Миша, робко рассматривая «трофей».

-Пока вижу, что человек, а кто он — разберёмся.

Втащили незнакомца в землянку. С трудом сняли обледеневшую одежду, стали растирать тело.

-Дедушка, это немец. Видишь, шинель ненашенская... — сказал Миша.

-Не может быть. По обличью вижу, что наш. Говор русский.

Человек шевельнул губами и почти прошептал:

-Русский я. Командир советский... Из плена бежал. А родом тамбовский... Андреем зовут. Знамя...

Больше Андрей ничего не сказал — потерял сознание.

-Эх, вот это да! — обрадовался Мишутка. — Командир советский. Вот это здорово!

-Погоди ты, заёрзал, — остановила Мишутку мать, — сходи принеси сушёную малину, отвар сделаю.

Мишутка тотчас побежал выполнять поручение матери.

Знамя полка больше года находилось у русских военнопленных на территории Карелии. Его хранил то в сумке под медикаментами, то на своём теле фельдшер из военнопленных. Звали его Николаем. Он прибыл из другого лагеря из-под Риги.

Николай ни с кем не делился, что спасает знамя. Он хотел убежать из лагеря, но не успел. При валке леса Николая случайно придавило сосной, и он здесь же скончался. Немецкий прораб приказал зарыть человека на том же месте и отошёл в сторону. Когда товарищи осторожно опускали тело Николая в могилу, кто-то заметил у него под рубашкой красное знамя.

-Знамя при нём...

Друг Николая, капитан Андрей Сосновский, спрыгнул в могилу и, вытащив знамя, быстро обмотал им свое исхудалое тело. Кто бы мог подумать, что это было то самое знамя, которое капитан Сосновский приказывал спасти, когда оставшиеся в живых воины его полка вели последний бой с неравными силами врага!

-Товарищи, — сказал он тихо, — я узнаю это знамя... Вот номер моего полка... Братцы, мы будем и в плену бороться под нашим родным красным знаменем!

-Правильно, — ответили сразу несколько человек.

Товарищи бросили по горсти земли в могилу друга и разошлись по своим местам.

Всю зиму военнопленные готовились к восстанию. Руководил подготовкой комиссар Костин. Его в лагере называли для конспирации флотским коком, скрывая от немцев, что он комиссар.

Однажды в тёмную мартовскую ночь, когда валил густой снег, вдруг погасли электрические лампочки, освещавшие лагерь. Военнопленные действовали быстро и чётко по заранее разработанному плану. Охрана лагеря была обезоружена.

-За мной! — подал команду Костин, и военнопленные бросились к спящим казармам.

С комиссаром рядом бежал Андрей Сосновский. В руках он держал красное знамя своего полка.

Бой длился недолго. Уничтожив гитлеровцев, восставшие военнопленные забрали все оружие и двинулись в глубь леса. На рассвете состоялся митинг.

-Товарищи! — сказал комиссар. — Мы плохо одеты, у нас нет продовольствия, мало оружия. Но мы будем бороться. Отныне мы боевой сводный батальон. Впереди нас ждут тяжелые бои и испытания. Но врагу не удастся нас взять. Победа или смерть!

Уже в полдень батальону пришлось вести неравный и тяжёлый бой с гитлеровскими карателями. Силы были слишком неравные.

-Нужно сообщить своим и вынести знамя, — сказал комиссар. — Это знамя твоего полка, Андрей, тебе и поручаем это задание. Мы будем держаться до последнего...

-Я выполню ваш приказ, — ответил Андрей. — Знамя мне будет пропуском к своим.

Едва углубился Андрей в лес, как сзади, там, где остались товарищи, началась перестрелка. Она то затихала, то, как костёр, разгоралась, и лес наполнялся треском автоматных очередей. Иногда капитану хотелось воз-вратиться, помочь товарищам, поднять над головой красное знамя, увлечь в последний бой измученных людей, но приказ комиссара нарушить он не имел права. Нужно пробраться через линию фронта, спасти знамя и доложить командованию, что в тылу врага советские воины ведут бой, нуждаются в помощи.

...Андрей выбрал путь через густые заросли и сплошные болота. Но через сутки выбился из сил и едва передвигал ноги. Мучила мысль о своих товарищах. Им не легче.

Идти было трудно: снег глубокий, ноги еле вытащишь. Промокшая одежда и обувь грели плохо. А вздремнуть можно было лишь тогда, когда горел костёр. Продуктов оказалось так мало, что Андрей, проголодавшись ещё в лагере, не удержался и съел всё за два раза. Он думал, что, подкрепившись, сможет идти сутки без пищи до самой линии фронта, но сутки прошли, а до линии фронта всё ещё было далеко.

И вдруг счастье: он увидел лося. Лось стоял у осины и глодал кору. В желудке Андрея защемило при мысли, что он сейчас подстрелит зверя. Он прицелился из пистолета и выстрелил. Зверь вздрогнул и побежал спотыкаясь. Андрей заметил на снегу кровь. Она лилась ручейком, оставляя рядом со следами красную дорожку. В убегавшего лося Андрей стрелять не решался — жалел патроны. Километров через пять лось остановился.

Зверь привёл его в зыбкое болото. Андрея хорошо держала корка снега, поэтому «хитрость» лесного богатыря — обмануть человека — не удалась. Лось упал на колени и смотрел на человека умными глазами. Андрей подбежал к зверю, но едва дотронулся до его рогов, как лось вскочил, в предсмертных судорогах рванулся вперёд и подмял его под себя...

Андрей почувствовал нестерпимую боль в бедре. В глазах потемнело. Теряя сознание, он, не веря, что его кто-нибудь услышит, всё же крикнул: «Помогите!»

Лишь на вторые сутки Андрей пришёл в сознание. Он долго не мог вспомнить, что произошло. «Почему я лежу на тёплой лежанке, а не иду по лесным тропам к своим? Что это за волосатый парнишка внимательно смотрит на меня большими голубыми глазами?»

В небольшое окошечко землянки смотрит солнышко, и со стекла, как слезинки со щёк, торопливо бегут капли воды, обгоняя друг друга. На мгновение они задерживаются на чёерной раме и звонко падают на подоконник, рассыпаясь бисером.

Луч света, проникший из окна на пол землянки, нарисовал квадрат. Внутри него ползает большая чёрная муха.

-Где я? — спросил Андрей и не узнал своего слабого голоса.

— У нас, у Ермиловых, — ответил Мишутка и робко подошёл к Андрею. — Вы правда советский командир?

-Правда, — едва шевельнул губами больной человек.

В землянку вошла Мишуткина мать.

-Может, молочка попьёшь? Молоко-то козье, очень полезное.

-Скажите, немцы не заглядывают сюда? — спросил Андрей, не открывая глаз. Он насторожился.

-Нет, — поспешил с ответом Миша, — к нам дороги нет. Мы на острове...

-А где тот, с бородой?

Мишутка схватил заячью папаху и тотчас исчез. Он позвал деда.

-Мешок мой где? — спросил Андрей.

-Принёс твой мешок. Вон под лавкой лежит. И рога лосиные принёс тебе на память, — сказал Фёдор Ильич.

-Спасибо вам, добрые люди.

Дед присел возле лежанки на чурбачок, заменяющий стул, покашлял в кулак и спросил басовито:

-Ты что же, служил у них?

-В плену был... Лес заставляли рубить,— Андрей говорил отрывисто и тихо. — Много там нас было...

-Надо бы артелью бежать, одному плохо в таком деле.

-Весь лагерь ушёл в лес, а сил нет. Ослабли мы, пища плохая, одежда тоже не лучше, ну, а я покрепче...

Андрей чуть поднялся на локтях, одеяло сползло с груди.

-Батюшки мои, худущий-то, как скелет,— качая головой, проговорила Матрёна. — А это что ж у тебя грудь, никак пробита?

-Это ещё в начале войны... Осколок снаряда пропахал. Вот тогда-то меня и угораздило в плен. Ну-ка, дедушка, подайте мне мешок.

Фёдор Ильич достал из-под лавки мешок и подал Андрею. Тот попытался развязать его, но обмороженные и слабые руки не подчинялись.

Мишутка тут как тут, помог развязать мешок. Андрей достал знамя полка, положил на грудь.

-Вот что мне поручено доставить своим,— теребя бахрому костлявыми пальцами, сказал Андрей. — Надо спрятать, чтобы немцы или финны не нашли. А заживёт нога, я уйду и заберу...

Мишутка вцепился руками в знамя, как в найденную после долгих исканий дорогую вещь, смотрит: уж очень интересно.

-Так, так, — сказал Ермилов, разглаживая бороду, — значит, знаменосец?

-Выходит так, отец. Это знамя большую историю имеет. — Голос Андрея стал твёрже, будто прикосновение к красному полотнищу влило в него силы. — В бой ходил с ним, а теперь вот спасаю... Дела только вот мои плохи, не дойти до своих...

Мишутка поглядывал шустрыми глазёнками то на деда, то на Андрея. Ему хотелось чем- нибудь помочь командиру. Но как — он не знал.

-Можно, я подержу? — спросил робко.

-Подержи, — разрешил Андрей.

Сердце у Мишутки стучало, уши горели. Шуточное ли дело: в его руках знамя полка, настоящее! Мишутке хотелось сейчас же бежать куда-нибудь в лес и спрятать знамя в старую барсучью нору или в дупло осины. Мало ли что: вдруг немцы придут... Мысленно он представил, как спрячет знамя и будет ежедневно проверять, цело ли оно. А потом поправится командир, и Мишутка укажет ему дорогу с острова.

А Матрёна Ивановна что-то задумалась. Может быть, потому, что человек опасно болен и без помощи врача может умереть, а может быть, вспомнила о своём муже. Жив ли он?

-Там Ермилова не встречали? — спросила она.

-Нет, Ермилова не знаю, — ответил Андрей.

-Ну, вот что, ты не беспокойся, — сказал дед, — мы спрячем знамя, а ты поправляйся.

Дед положил знамя в мешок и вышел из землянки. Мишутка за ним.

-Иди, оденься, — сказал Фёдор Ильич Мишутке.

Пока Мишутка одевался, старик спрятал знамя и не сказал куда.

Прошёл ещеё день. Андрею стало хуже. Ночью он бредил, пытался соскочить с постели, но, едва приподнявшись, падал и громко стонал.

Нужно было что-то предпринимать. Требовалась медицинская помощь. Дед ходил мрачный, то и дело вздыхал. Матрёна хлопотала возле Андрея день и ночь. Мишутка не находил себе места.

Вечером дед положил в мешок варёной лосятины, затолкал туда же знамя и сказал своей дочери:

-Поглядывай тут, а мы с Мишуткой по делу.

-Надолго? — удивилась Матрёна.

-Может, дня через три вернёмся, — ответил старик и кивнул внуку. — Собирайся, без тебя я не ходок.

Шли Ермилов-старший и Ермилов-младший на широких охотничьих лыжах всю ночь и весь день к линии фронта, останавливаясь лишь ненадолго пожевать сухой лосятины. С ними шла Найда — старая верная лайка. Мишутка уже давно устал, но храбрился и даже подбадривал деда:

-Ничего, дедушка, немного осталось. Слышишь, пушки бахают...

На вторую ночь стала отчётливо слышна пулемётная стрельба.

Хорошо зная леса Карелии, Ермилов выбрал путь по непроходимым зарослям.

-Дедушка, а почему мы знамя взяли? — спросил, наконец, Мишутка, о чём всё время думал.

-Пригодится, — коротко ответил дед. — Это вроде пароля.

Нечастая стрельба слышалась близко. Дед остановился и послал впеёед Найду. Он знал, что в болотистых местах нет сплошного фронта, не может быть здесь и окопов, потому что близко вода. Поэтому решил незаметно пройти по кустам через передний край и выйти в расположение советских войск.

Шли осторожно, прислушиваясь, где стреляют пулемёты. Обходя немецкие охранения, дед часто останавливался, менял направление, подавал сигналы Мишутке немного отстать, а внуку было очень страшно и отставать не хотелось.

Впереди, проваливаясь в снег, шла Найда. До своих осталось совсем немного. Вдруг раздался оглушительный взрыв — собака подорвалась на мине.

Дед упал и схватился за бок. Тотчас впереди застрочили пулемёты. Пули, свистя, проносились над головой, срезая ветки. Послышалась команда: «Орудие к бою!»

-Красные! Это свои идут! — хрипловато крикнул дед. Он приподнялся и сказал Мишутке: — Кричи громче: «Свои идут!» Это наши.

Мишутка закричал что было сил, и стрельба прекратилась.

-Эй, кто там? — послышалось впереди.

-Дяденьки, дяди! Это мы, советские! — крикнул Мишутка. — Дедушка, наши!

-ёедор Ильич не ответил. Он лежал в снегу лицом вниз.

Мишутку привели в землянку. Он едва держался на ногах: устал и очень испугался.

-Быстрее дать ему сладкого и крепкого чая! — приказал майор.

Мальчик отдышался и выпалил:

-У нас там раненый капитан. Помощь нужна ему. А мы свои: в сумке у дедушки знамя. Оно вроде пароля...

Когда Мишутка рассказал всё по порядку, командир спросил:

-Ну, а указать дорогу сможешь?

-Смогу. Только как же дедушка?

-Не волнуйся, — ответил майор. — Рана у дедушки не смертельная. Будет жить....

Ночью рота автоматчиков перешла через передний край и углубилась в озёрный район, где на маленьком островке Мишуткина мать, не смыкая глаз третью ночь, ждала возвращения сына и своего отца.

Проводником у разведчиков был Мишутка. На этот раз он сидел на маленьких санках, держа сумку с медикаментами. Здесь же, на санках, стоял пулемёт «максим».

МАКСИМКИН ОРДЕН

У меня сохранилась одна фронтовая газета.

В ней был помещён портрет мальчика с орденом Красной Звезды на груди. Под фотографией всего лишь четыре строчки: «Пионер Максим Попков пустил под откос фашистский эшелон с танками и солдатами. За этот подвиг награждён орденом Красной Звезды».

Написал я о Максимке рассказ и послал в «Пионерскую зорьку».

Вечером зазвонил телефон.

Это вы написали рассказ о Максимке Попкове? — послышался басовитый голос в трубке.

-Да, — ответил я. — А вы кто?

-Я и есть тот самый партизан. Зовут меня Максим Федорович.

Вскоре ко мне приехал широкоплечий капитан Советской Армии в форме танкиста. Это и был тот самый партизан Максимка.

...Всё время, пока за деревней шёл бой, Максимка сидел в холодном погребе вместе со своей матерью и маленькой сестрёнкой. Иногда снаряд разрывался во дворе, рядом с погребом, и за ворот Максимке сыпался песок.

Наступил вечер и снова ночь. А там, наверху, как вчера, бухают пушки, трещат пулемёты, рокочут танки. Идёт бой. Хорошо, что в погребе оказались морковь и миска творогу. Иначе трое суток без пищи не выдержать.

Ночью вдруг всё стихло. Кто-то протопал по двору. Закудахтала курица, замычал теленок.

-Грабят! — тихо сказала Максимкина мать.

-Это по какому праву? Я им... — Максимка схватил тяжёлую глиняную черепушку, хотел вылезти из погреба и трахнуть по голове грабителя, но мать удержала его:

-Куда ты? Убьют! Это же фашисты...

Заплакала маленькая Анюта. Ей страшно и холодно, она дрожит, не спит. Застучал зубами и Максимка.

-Ты чего дрожишь? — спросила мать.

-М... м... мёрзну очень.

-Ну, вылезай, да смотри, осторожно. Пальтишко захвати Анюте.

Максимка вылез из погреба. Тепло. Из-за макушек деревьев выглядывает луна, пахнет дымом. Кругом тишина. Лишь где-то далеко- далеко за Пселом строчат пулемёты.

На том месте, где за деревней шёл бой, тлеют костры, что-то чёрное, большое стоит, как дом. Максимка присмотрелся: подбитый танк.

Озираясь по сторонам, подошёл к разбитому окну и заглянул в хату. Всё как было. Встал на завалинку, дотянулся рукой до лежанки и взял стёганое одеяло. Хотел отнести в погреб, но мать сама вышла и сказала:

-Давай, пойду укрою Анюту, а ты походи вокруг. Может, отец где...

Мать не досказала, но Максимка понял её.

Во двор заглянула соседка. Увидев Максимку, она поманила его рукой:

-Идём, там, говорят, раненых много... Одной страшно.

-А фашисты где? — спросил Максимка.

-Ушли через мост, туда, — соседка указала рукой на восток. — А ты чего же тёлку не спрятал? Увели германы.

Вместе с соседкой Максимка пошёл в овраг. Там уже ходили люди, разыскивали раненых.

Возле подбитого танка, из которого ещё шёл едкий дым, столпились несколько человек.

-Гляди-ка, стонет...

-Командир. Ох, как его... Обгорел.

Раненого танкиста унесли в деревню.

Среди каких-то ящиков и глыб земли Максимка увидал разбросанные винтовки и автоматы. Поднял сначала одну, потом вторую винтовку, перекинул через плечо два автомата. Посмотрел вокруг: никого. Прибежал в сад и, озираясь по сторонам, закопал их. Пригодятся.

За ночь колхозники подобрали раненых и похоронили погибших.

А утром по улице разъезжали фашистские мотоциклисты. Они стреляли из автоматов в собак, выбивали в домах окна, ловили кур и гусей.

Дом, в котором был спрятан раненый танкист, фашисты спалили. Перепуганные жители стали разбегаться кто куда. Максимкина мать с Анютой — снова в погреб. А Максимка схватил кусок хлеба да бежать, а куда, сам не знает. Была за огородом яма, заросшая глухой крапивой и репейником, он нырнул в неё. Вдруг сильная рука схватила его за ворот ру-бахи. Перед глазами блеснула сталь револьвера.

-Ух, хлопец, напугал ты меня...

-А вы зачем тут? — удивился Максимка, узнав районного партийного работника Сеня.

-Тс! Тихо. — Сень спрятал в карман оружие. — Хорошо здесь. Прохладно, мятой пахнет, вот и отдыхаю...

-Как маленького обманываете, — обиделся Максимка.

-Ну, а коль не маленький, помалкивай.

Когда стемнело, Сень вылез из ямы.

-А ты ловкий хлопец. Береги, потребуются автоматы.

Сень пригнулся и пошёл в сторону леса.

Максимка тоже вылез из ямы. «Оказывается, он всё видал», — подумал мальчик. В деревне было тихо и пусто.

Дома Максимка застал плачущую мать. Маленькая Анюта сидела возле ухватов и грызла угли. Перепачкалась. Очень маленькая, ничего ещё не понимает...

Жизнь при оккупантах стала невыносимой. Они заставляли людей рыть окопы, били плётками, молодежь угоняли в Германию. А уж из хат тащили всё, что увидят. Но фашисты, однако, побаивались кого-то. Всюду часовых расставили. Увидят старика или подростка — орут:

-Ты есть партизан! Арестовать!

Возьмут просто так, ни за что, и арестуют.

Однажды в хату пришёл незнакомый человек.

-Послушай, Максим, а куда ты спрятал автоматы?

-Ничего не знаю.

-Узнают немцы — несдобровать.

-Сказал — я ничего не знаю...

-А может, перепрячем подальше?

-Вот что, — сказала Максимкина мать,— вы мальца в партизанские дела не впутывайте. Рано ему. Да и сам будь осторожен. Ходишь среди бела дня...

Человек ушёл. Заковылял по улице, опираясь на палку.

«Где они, эти партизаны? — думал Максим. — Лес велик. Да и пустит ли мать, если попроситься к ним... А может, уговорить её? Ведь не маленький я — тринадцать годов».

Перекинул Максимка через плечо верёвку и пошёл в лес. На опушке встретил Кабаниху. Так деревенские ребята прозвали злую женщину, известную бездельницу и торговку семечками. Теперь она самогон приловчилась варить да немецких солдат подпаивать. У неё фашисты не увели со двора корову.

-Куда путь держишь? — спросила Кабаниха.

-Тёлку ищу, — ответил Максимка, — не встречала?

-Не хитри, тёлку твою Гитлер сожрал. Говори, куда идёшь?

-Наша тёлка умная, она сбежала от немцев...

-У, непутёвый! От горшка два вершка, а хитрости как у старика. Гляди, как бы тебе германец!..

-Тьфу мне на твоих пьянчуг. Не боюсь!

Кабаниха подняла на плечи вязанку хвороста, заворчала и пошла к деревне.

Максимка углубился в самую чащобу. Он останавливался в зарослях, прислушивался и нюхал лесной воздух: не пахнет ли партизанской махорочкой?

Максимка хорошо знал лес и не боялся заблудиться. То и дело находил белые грибы и шептал:

-Надо же, когда ищешь, не находишь, а теперь зачем они мне?

Возле заросшего камышом лесного озера Максимка встретил стадо кабанов. Сначала испугался, на дерево вскарабкался. Но кабаны сами струсили, заметив его, и, попискивая, как маленькие поросята, пустились наутёк.

Незаметно наступил вечер. В лесу стало темнеть, Максимка не нашёл никаких признаков партизанского жилья. Да и какое оно — неизвестно. «Может, партизан-то и нет в лесу?» — подумал Максимка.

Вдруг хрипловатый голос послышался над ухом:

-Ты что тут вынюхиваешь? Разведчик?

-Я ищу... — хотел Максимка сказать, что ищет партизан, но осекся, прикусил язык.

-Кого ищешь? Отвечай!

-Тёлку. Вот верёвочка...

-Идём! — приказал человек. — Только дай глаза завяжу.

Так с завязанными глазами и привели Максимку в партизанскую землянку.

Тускло светит коптилка. За столом знакомый человек.

-Товарищ Сень! — обрадовался Максимка. — А я вас разыскиваю... Возьмите меня к себе.

-Куда я тебя возьму? У меня же не детский сад.

-Если примете в отряд, я вам автоматы дам, которые припрятал.

-Парень он большой. Пионер. Может, возьмём? — сказал тот дядя, который приходил за автоматами. Максимка узнал его.

-А как ты нашёл нас? — спросил командир.

-Нюх у меня собачий, — ответил Максим, — дымком пахнет в лесу. Вот я шёл туда, где махорочкой припахивает.

-Ладно, оставайся. Но не хныкать в случае чего... Ясно?

Максимка думал, что как только примут его в партизаны, так сразу же дадут пулемёт и он начнёт косить немецких захватчиков, как чапаевская Анка. Но оказалось не просто стать настоящим партизанским бойцом.

Почти каждую ночь партизаны отправляются в поход. Дождь, ветер, дороги нет, лицо царапают ветки, а партизаны всё идут и идут. Идёт и Максимка, несёт пулемётные ленты и винтовку раненого бойца.

Ночные походы утомительны. Максимка валится с ног. Он уже давно не знает, в какой стороне дом, далеко ли до деревни. Лес высокий, дремучий.

Уйдут партизаны на задание, а Максимка на посту стоит возле штаба. Одежда плохонькая, ветер так и гуляет по спине. А днём учеба. Не такая, как в школе, а боевая. Надо уметь стрелять из автомата, знать оружие вра-га, умело переползать, бить неприятеля прикладом. Трудно Максимке. Он в отряде самый маленький. Но командир сказал:

— Как Суворов говорил? Трудно в ученье, легко в бою!

Скидки на юность мальчику не делали. Наоборот. Кто чистит командирского коня? Максим. Кто связной штаба? Максим. Кого больше заставляют кашеварить? Опять же Максимку.

Но мальчишке хочется воевать. Идут в разведку партизаны, он чуть не плачет. Почему его не берут?

Когда пошли в бой против немецких карателей, Максимку тоже не взяли с собой. Приказали дежурить в медицинском пункте, помогать раненым.

Максимке было обидно. Возвратились партизаны, принесли автоматы, два пулемёта, зажигалки. Максимке из трофеев достался фонарик. Сначала обрадовался. Но потом стыдно стало.

-Зачем мне чужие трофеи, — сказал Максимка и отдал фонарик повару. — Тебе пригодится. Ночью в котёл заглядывать будешь.

Партизанский отряд увеличивался с каждым днём. И немало неприятностей приносили партизаны врагу. То разрушат мост, то унич-тожат штаб, то освободят наших пленных. Им ни холод, ни темнота не помеха.

Пришло время, и Максимке выдали оружие: ему исполнилось четырнадцать лет. Правда, росточком он был маловат. Сам командир отряда сказал однажды, хитровато улыбаясь:

-Я тоже в своё время обедал стоя, чтобы скорее подрасти.

...Заскрипели, качаясь, корабельные сосны, зашумел лес. Стало темно, как под ёерным одеялом. Вовсю разыгралась вьюга. Но и сквозь её завывание слышно было, как где-то далеко стреляли пушки. Звуки доносились, как удары тяжёлого молота о мёрзлую землю: бух, бух, бух. Мороз такой, что деревья трещат, но в землянке жарко. Железная печка накалилась докрасна.

Максимка, раскинув руки, сладко спит на соломенном тюфяке. Вместо подушки — рваная шубёнка, а рядом — автомат.

В полночь в землянку вошёл дядя Миша — бородач, партизанский минёр. Он присел на край нар. Долго смотрел на Максимку, покачивая головой.

Дверь приоткрылась, и в землянку заглянул командир.

-Ну, «дед», чего мешкать? Пора! — тихо сказал он.

-Неохота мне будить его. Спит крепко.

Максимка сам проснулся. Потёр кулаками глаза, улыбнулся, догадался, что неспроста в землянке «дед» — минёр. Такой, как он, спе-циалист — один на весь отряд.

-Что, на боевое задание?

-Да, Максимка, на боевое, — ответил дядя Миша. — Одевайся потеплее. — Дядя Миша объяснил Максимке, что он должен делать.

К фронту идёт эшелон с танками и боеприпасами. Мы должны пустить под откос этот эшелон. Остальное расскажу на месте. Ленточку сними. Оружие оставь в землянке. Ясно?

-Ясно, — ответил Максимка.

Долго шли партизаны сосновым бором. Впереди — Максимка. Он хорошо знал дорогу. Сзади — дядя Миша и ещё человек десять. Дядя Миша сам вёз на санках взрывчатку. Так бывало в особо важных случаях.

Наконец бор кончился. На опушке не так темно, как в лесу, но ветер злее. Валит с ног, забирается под рубашку. Максимка раза три терял в сугробе правый валенок, потому что валенки были разные: один — матери, другой — отца. Отцовский, большой, то и дело соскакивает.

-Зачем же ты босой ногой на снег? Я подам. Держись за шею, — дядя Миша запускает руку в сугроб и достаёт большой подшитый валенок, высыпает из него снег и помогает Максимке засунуть ногу. — Вот воз-вратимся, носки тебе свои подарю. Шерстяные.

Подошли к мосту и притаились в кустах.

-Так вот, Максимушка, — сказал дядя Миша, — мы будем сидеть тут. Ты повезёшь санки со взрывчаткой. Как заедешь на мост, бросай их между рельсов. Мы так рассчитаем, что поезд будет как бы нагонять тебя сзади. Ты скорее беги и ложись за насыпь. Ну, а там всё свершится как надо. А в случае чего — мы часового снимем из снайперской.

Максимка молча кивнул головой. Ему было всё понятно. Ловко придумали партизаны.

-А если впереди поезда пройдёт дрезина, — шептал «дед», — ты её пропусти. Они ведь наших людей иногда заставляют ехать впереди на дрезине. Боятся мин.

-Ладно, — ответил Максимка. — Но как я всё это увижу? Ведь темно.

-В том-то и дело, что эшелон будет идти на рассвете. А если бы ночью, то зачем нам твоя помощь? А так немец подумает, что везёшь топку... Дровишек мы сейчас тебе положим.

Рассвет наступил незаметно. Где-то далеко послышался паровозный свисток. Дядя Миша то и дело поглядывал на часы.

-Ну, пора!

Максимка нахлобучил рваный треух и повёз санки по заснеженной дороге вдоль насыпи, шагая навстречу колючему ветру. Идёт и думает: «Ну, как часовой трахнет из автомата в меня?» И мысленно слышит басовитый голос дяди Миши: «А ты не трусь, сынок, я его держу на мушке. Как поднимет автомат фашист, так и капут ему». А всё же страшно. Вот он, немецкий солдат, рядом. Так и кажется, что он подойдёт, пнёт ногой санки и всё пропало...

Но часовой даже носа не высунул из тулупа: подумаешь, карапуз с санками. Мало их из села за дровами в лес ходит...

Вот он уже поравнялся с часовым. Хочется идти быстрей, а ноги ни с места, как во сне. Самого то в жар бросит, то в холод, и в глазах всё темнеет. Вместо одного кажется два часовых и оба здоровенные, как каланчи. Санки вдруг стали лёгкими, и Максимке кажется, что динамит свалился... Он оглянулся. Сзади показался длинный пыхтящий эшелон. Максимка пошёл быстрей, раскачиваясь, как гусь. Страх прошёл. Часовой уже позади. Не поймёт Максимка, отчего в ногах отдаются удары: от своего сердца или колёс поезда, который приближается к мосту. Остановился. Пора или не пора?.. Убегать или рано?

Немец машет, чтобы мальчишка быстрее проходил по мосту...

И Максимка, будто очень испугался, бросил санки между рельсов и бежать... Бежит, а кажется, всё на одном месте...

А немец сзади веселится: га-га-га!... Смешно ему потому, что Максимка снял валенок и бежал, спотыкаясь, с насыпи. А может, часовой предвкушал удовольствие от того, как хрустнут дровишки под колёсами тяжёлого со-става.

Сзади раздался выстрел. «Не в меня ли?»—Максимка оглянулся и увидел, как гитлеровец, задрав ноги, кубарем летел с моста.

Максимка пустился бежать пуще прежнего. И едва он бросился с насыпи и покатился колобком, вздрогнула земля, и раздался взрыв. А мальчишка всё катился и видел то голубое небо, то снег, то чёерный столб дыма и падающие сверху обломки вагонов. Как гром, гремели танки и вагоны, падающие с моста.

Максимка вылез из сугроба, сел на снег, прислушался. Тишина. Лишь в ушах звенят колокольчики. А на том месте, где был мост, всё стоял, но теперь уже не чёрный, а седой столб дыма. Максимке показалось, что где-то идёт поезд: тук, тук, тук, тук! Тук, тук, тук! Прислушался — это сердце стучит.

— Максимка! — услышал он знакомый голос дяди Миши. — Тикай в лес! Да сапог, сапог не потеряй!

...За этот подвиг юный партизан Максим Попков был награждён орденом Красной Звезды.

Почти два года партизанил юный мститель. Потом, когда пришла регулярная армия, ушёл добровольцем в гвардейский стрелковый полк, а после войны закончил танковое училище и стал кадровым офицером.

ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ

Уходят люди с обжитых мест, бросают хаты, огороды, мебель, одежду — всё, что приобретено за многие годы, дорогое и нужное.

Кто пешком с узлами и корзинами в руках, кто нагрузив мешками велосипеды, лишь немногие на повозках.

А там, на западе, горят города и сёла, гремят пушки, стонут раненые, плачут дети. Там идёт кровавый бой советских войск с немецкими захватчиками.

«Дальше, дальше, дальше от ужасов, от смерти», — так думали все, кто влился в поток беженцев.

Хорошо, когда хлещет дождь, пусть даже ветер, холод, скользко, в такую погоду не летают немецкие самолёты. А сегодня солнце, на небе ни облачка, и уже третий раз слышится в небе гул тяжёлых бомбардировщиков. Люди разбегаются, ложатся в траву, в кюветы, дети плачут, перепуганные лошади шарахаются с дороги. Слышен пронзительный свист, и вслед за ним вздрагивает земля, раздаётся оглуши-тельный взрыв, ещё, ещё...

Старая женщина, подняв кулаки к небу, кричит, надрываясь:

-Что же вы делаете, изверги, мы не армия, мы...

-«Тр-тр-тр, — перемешиваются с гулом моторов пулемётные очереди. — Тр-тр-тр...»

Самолёт летит низко и стреляет в безоружных людей, в детей, в стариков, в женщин.

Старушка падает, и слышен детский крик:

-Убили! Убили! Бабушку убили!

Ночью навстречу движутся войска, дорога занята танками, пушками, пехотой. Это идут резервы навстречу врагу.

Приходится сворачивать с шоссе и проситься переночевать в ближайшем хуторе.

Деревлёвы облюбовали крайнюю большую хату. Зашли. Пусто. Никого нет. Видно, хозяева тоже ушли дальше на восток, где нет войны. Ушли не так давно. Печь ещё тёплая.

Мать принялась готовить ужин. Но до ужина ли? Жора уже спит прямо на полу, подложив под голову свой ранец, Тамара чуть не плачет от боли —-натёрла ноги. Пока вскипела вода, уснула и Тамара рядом с братом.

Проснулась Тамара рано. За окном шум. Вышла посмотреть, что там.

Не имеете права отказываться, — говорит военный, — коровы колхозные. Берите под свою ответственность.

-Да не могу я, поймите, — отказывается Тамарина мать. — У меня двое ребят, старшей двенадцать, а младшему девять, мне нужно скорее уходить в тыл...

-Говорю вам, немцы остановлены. Куда вам уходить? Оставайтесь здесь.

Так и остались Деревлёвы в прифронтовом селе.

Проходит день, другой, третий. На фронте без существенных перемен. Ничего не изменилось и у Деревлёвых.

С раннего утра Тамара пасет стадо, потом мать доит коров, молоко сдаёт в госпиталь.

Не узнать Тамару. Загорелая, волосы выцвели, на ногах сапоги, в руках длинный кнут. Размахнется, свистнет кнут в воздухе, и так стрельнет хлыстом, как из пистолета. Жора — подпасок, помогает сестре. Он ещё маленький, кнутом щёлкать не умеет.

Устаёт за день Тамара, тяжело пасти стадо, но что делать — война. В войну все должны отдавать свой труд на защиту Родины.

Спать ложилась Тамара рано, потому что подниматься приходилось со вторыми петухами. И в ту тревожную дождливую ночь, когда с фронта доносилась артиллерийская канонада,

Тамара спала, как всегда, крепко. Она не слышала, как в дом вошли трое в комбинезонах.

-Матка, — сказал один из них, — мы голодный. Молоко дай, хлеба дай, не кушаль три день и три ночь...

-Кто знает, кто вы. Фронт ведь недалече, может, какие иностранные журналисты, — ответила перепуганная Ольга Степановна, Тамарина мать. — Дам поесть, только посидите трошки, я дочку пошлю за молоком в погреб.

Иностранцы говорили меж собой настороженно, окно занавесили.

-Да, матка, мы журналисты... — сказал всё тот же в комбинезоне. Он с трудом говорил по-русски. — Скорее молоко, мы так голодны, как волки...

Ольга Степановна засуетилась, вышла в горницу и сказала громко:

-Дочка, вставай, принеси молока гостям, — а тихо шепнула: — Тамара, скорее беги за нашими. К нам зашли фашисты. — И снова громко: — Ну ладно, спи. Я сама принесу молоко. Не добудишься...

Тамара знала, что ей делать. Она вылезла через окно на улицу, холодный дождь как из ведра мгновенно окатил ее с головы до ног. Глянула — а братишка Жора тут как тут, дрожит, стучит зубами, ждет приказания старшей сестры.

-А мне что делать? Может, с тобой?

-Беги за Толькой да за сторожем колхозным, а я к военным. Я знаю, где они.

Быстро бегала Тамара. Гоняясь за непослушными телятами, она натренировалась. Но страшно бежать через лес. Страшно, а нужно. Не теряя времени, побежала. Бежит, а сама думает: «Успею или не успею сообщить своим? Не убьют ли фашисты маму?» В лесу темно, шумит под дождём листва, холодные капли хлещут по лицу, шее. Блеснула перед глазами молния, и щепки от разбитого грозой дерева со свистом пролетели над головой. Наконец-то лес кончился, выбежала на дорогу, дождь пошёл ещё сильнее, а тут ещё где-то пятку ушибла... Тамара не замечает, как губы шепчут: «Скорее, скорее, в доме фашисты».

Вот уже и окраина села. Стоят машины у дома. Это здесь воинская часть. Тамара привозила сюда молоко один раз.

-Стой! Кто идёт? — окликнул часовой.

-Дядя, это я, Тамара, пастушка. У нас в доме фашисты, трое их...

-Где, в каком доме, какие фашисты? — начал расспрашивать солдат.

-Да у нас, в селе Бондарево... Скорее!

Часовой вызвал командира. Тот узнал Тамару и с полуслова понял девочку.

-Тревога! — скомандовал он.

Не успела Тамара объяснить, как найти дом, офицер усадил её в кабину и сказал:

-Указывай дорогу.

Точно птица летел во мраке ночи грузовик с автоматчиками и очень быстро подкатил к селу. На окраине остановился, и едва бойцы успели выпрыгнуть из кузова, лейтенант скомандовал:

-За мной!

Рядом бежала Тамара.

-Молоко жрут! — в один голос доложили мальчишки Жора и Толя.

-Я их на прицеле держу, — сказал хриплый голос в темноте.

Офицер осветил фонарём и увидел деда с двустволкой в руках.

-Это наш колхозный сторож, — сказала Тамара.

-Иванов, за мной! Остальным окружить дом! — приказал офицер и первым вбежал в дом. — Руки вверх!

Покатилась по полу краюха хлеба. Незнакомцы бросили кружки, подняли руки вверх.

Ольга Степановна облегчённо вздохнула и прижала к себе промокшую Тамару.

Автоматчики быстро обезоружили фашистов. Это были немецкие лётчики с подбитого самолёта.

-Молоко да хлеб едят мой, — сказала Ольга Степановна, — а меня из хаты не выпускают. Хорошо, что ребятишки такие сообразительные.

-Спасибо, мамаша, — поблагодарил её лейтенант. Потом он положил руку на мокрые волосы Тамары и сказал: — И тебе спасибо. Надо же, не побоялась ночью...

В углу с дубинами на изготовку стояли Жора и Толя.

-Ишь, бестия, — сказал сторож Максим Степанович, — сами припёрлись. Думали, тут им нате, ешьте... Ух, ироды!

МЕСТЬ

Мать, как всегда, проснулась рано. Она поставила на стол горшок молока, отрезала краюху хлеба и, накрыв завтрак вышитой салфеткой, ласково посмотрела на спящего сына. Жаль было будить, но материнское сердце ныло, предчувствуя беду.

-Толь, а Толь!

М-м-м... — промычал он сонно.

-Проснись!

-Спать ещё хочется...

-Раньше ложиться надо... Послушай-ка: встанешь, поешь, а из дому не уходи, я пойду окопы рыть. Что-то гремит за лесом. Не пойму — гром ли, а может, пушки?

-Факт, пушки, — сказал Толя, потягиваясь в постели. — Наши лупят Гитлера.

-Лупят или не лупят, не знаю, а ты из дому не уходи. Понял?

Остался Толя один. Лежит в постели и думает: «А что, если и сюда придут фашисты? Что тогда делать?» Слышал он по радио, что захватчики сжигают сёла, убивают людей.

На всякий случай Толя съел завтрак, потом вышел на крылечко и прислушался.

«Ну, конечно, это пушки, — подумал он,— на небе ни облачка. Надо обзавестись оружием, мало ли что».

Пригодилась лыжная палка. Кольцо снял, металлический наконечник наточил, и получилась пика.

Едва закончил Толя мастерить пику, как за выгоном послышался рокот моторов, а потом стрельба. По улице, пыля, мчались мотоциклисты, куры разлетались с криком, а собаки, поджав хвосты, убегали в подворотни. Их лай заглушался беспрерывной пальбой.

Когда из пыльной тучи выскочил мотоцикл и офицер, сидящий в коляске, стал стрелять по окнам из пистолета, мальчик догадался: это фашисты. Да и форма у них не похожа на нашу.

Словно смерч пронёсся над деревней.

И до того Толе стало страшно, что он еле забрался по лестнице на чердак — ноги ослабли. Там он притаился за развешанными береёзовыми вениками и одним глазом смотрел через слуховое окно на дорогу. Из грузовика выпрыгивали зелёные солдаты. На окраине горела школа. Её никто не тушил.

Потом Толя увидал колхозного ветеринара Оськина. Озираясь по сторонам, он подбежал к калитке и, приоткрыв её, скрылся во дворе.

Мальчик обрадовался. «Наконец-то свой человек», — подумал он и хотел было слезать с чердака, но раздумал. Страшно всё же. Толя очень удивился, когда, выглянув снова, увидел одетого в новенький костюм Оськина. Он шёл посередине улицы навстречу немцам и в вытянутых руках держал на узорчатом полотенце каравай хлеба и деревянную солонку.

«Ах ты, Оська-моська поганая!» Толя слез с чердака и заперся в доме. Раздался стук в дверь: это прибежала мать.

-Как я боялась за тебя! Что же нам теперь делать? — причитала она. Лицо её было в слезах, руки дрожали.

-Подожди, вот вернутся наши, — сказал Толя, — они поддадут жару этим...

Пришла тревожная ночь. Толина мать хотела убежать с сыном в соседнюю деревушку к бабушке, но на окраине села начался бой. Где-то рядом рвались снаряды. Куда же пойдёшь? Толя с матерью укрылись в погребе. До утра не спали.

Утром всё затихло.

Неожиданно послышался голос Оськина:

-Вылезай! Кто там... Мы свободны!

-Немцев прогнали? — спросил Толя, вылезая из погреба.

Мать вопросов не задавала — ей и так было всё понятно.

-У тебя поселится немецкий капитан. Будешь готовить ему пищу и стирать, — повелительно сказал Оськин.

-Это почему же я должна держать квартиранта?

-Помолчи!.. Ты поваром когда-то была. И вообще закрой рот, пока я не повесил и тебя и этого щенка. Приказано — слушайся!

-А ты-то кто, собственно говоря? — рассердилась Толина мать.

-Староста, вот кто я. И не смей «ты» говорить. Величать отныне господином Як Иванычем. Поняла? Я вам покажу, кто такие Оськины! Забыли атамана Яшку?

Оськин поднял голову, выпятив живот, пошёл в соседний двор.

В тот же день в их доме поселился немец. Он занял горницу. Толя и мать спали на печке в кухне.

Каждый день к капитану приходил староста села Яков Оськин и говорил нараспев:

-Этого надо расшлёпать. Он коммунист. А Волков — это гад. Он моего отца арестовывал.

-Короче, гут. Давай действуй! Шнель! — отвечал немец, мешая русские слова с немецкими.

Потом староста и комендант пили шнапс или самогон. А как напьются, начинают дебоширить. Стреляют в комнате, допрашивают жителей, избивают их.

Жить стало невмоготу. Толя решил бежать из дому в лес. Он надеялся встретить там увешанных пулемётными лентами бородатых партизан, про которых читал в книжках о Дальнем Востоке. Сам немец говорил, что в лесу живут партизаны, что у них есть оружие и от них «житья не стало».

Однажды мальчик ушёл в дубовую рощу, но встретил лишь Кольку — сына колхозного сторожа. Мальчик шёл из лесу с мешочком в руке. Увидев Толю, он погрозил ему кулаком и пустился бежать.

Пришёл Толя домой и заплакал с досады, жалуясь матери:

-Вот живёт у нас фашист, и со мной люди не разговаривают. Выгони этого немца, не то я его пикой...

-Не распускай язык! — ответила мать. — Хочешь, чтобы нас повесили?

На следующее утро Толя снова пошёл в лес и опять встретил там Кольку. На этот раз мальчик тоже шёл с тем же мешочком, но не из лесу, а в лес. В мешке что-то было. «Подсмотрю, куда он идёт. Может, к партизанам ходит?»

Колька шёл быстро, всё время озираясь по сторонам, потом побежал вприпрыжку. Толя пустился за ним. Перебегая от дуба к дубу, мальчик неотступно следил за Колькой. Но тот вдруг куда-то исчез, точно провалился сквозь землю.

Толя остановился, прислушался. Острую пику держал наготове. Вдруг услышал:

-Молодец! Ну, а этого хлопца, у которого комендант живёт, не видал?

Толя затаил дыхание, прижался к дереву.

-Нет, сегодня не видел. Кажется, следит, поганыш, за мной. Видно, немец научил.

«Да я его за такие слова!..» — прошептал Толя и раздвинул ветви орешника. За кустом он увидел маленький шалаш. Возле шалаша сидели лейтенант с перевязанной головой и Колька. Заметив Толю, Колька вскочил. Толя подошёл к лейтенанту и, кивнув в сторону Кольки, сказал:

-Не верьте ему, я не за немцев. И мать ненавидит коменданта, даже плачет. Он врёт.

-Постой, постой! Ты кто будешь? — спросил лейтенант.

-Это тот самый, — сказал Колька. — Ишь, пришёл!

-Ах, вон оно что!.. Зачем ты здесь?

-Партизан ищу.

И Толя, сам не зная почему, заплакал и со злостью так бросил пику, что она впилась в дерево.

-Да я вижу, ты вооружён, — сказал лейтенант.

А Колька знай свое:

-Если выдашь, гад, смотри!

-Чего учишь! У меня батька танкист и в действующей армии... Учитель тоже нашёлся!

-Ну, а если ты за нас, стащи у немца пистолет. У нас оружия нет.

-Нет, ребята, этого делать не надо, — предупредил лейтенант и пригласил Толю сесть рядом. — Вот если бы узнать, что охраняют немцы у вас в сарае, — это другое дело.

-А чего узнавать? Я и так знаю, — сказал Толя. — Там взрывчатка. Сам слышал, как об этом немец старосте говорил.

Лейтенант долго разговаривал с мальчиками. Многое его интересовало: какие сёла поблизости, есть ли там немцы, кто из мужчин остался дома, в каком доме живёт староста...

-Ну, а теперь, друзья, идите домой. Не ссорьтесь. Я уверен, что вы оба настоящие пионеры. Больше осторожности, друзья! — сказал он, прощаясь с мальчиками.

С тех пор ребята стали ходить в лес к лейтенанту вместе. Они незаметно исчезали из деревни и ловко пробирались к замаскированному шалашу в ореховой роще у Крутого Яра.

Ребята снабжали раненого советского командира хлебом, махоркой, спичками. А однажды Толе удалось добыть для лейтенанта оружие. Было это так: вечером к немецкому капитану пришёл Яков Оськин и вместе с ним напился самогону до того, что немец уснул прямо за столом, а староста вышел из дома и свалился у плетня. Толя видел, как Яков пристроился на гнилой соломе, на которой раньше спал соседский пёс, й захрапел.

«Ну теперь я тебе отомщу, — решил Толя, — вот сейчас пойду и спихну в лужу, чтоб ты захлебнулся...»

Он осторожно подошел к Якову, но тут заметил, что из кармана его торчит пистолет. Кругом ни души. Осторожно вытащив пистолет, хлопец, что было духу пустился в лес.

Спускались сумерки, накрапывал дождь, и каждый куст казался Толе врагом. Страшно было, но мальчик ободрял себя: «Лейтенанту нужен пистолет, очень нужен, и я должен передать оружие немедленно».

Наконец неглубокий овражек. Дал сигнал: «Мяу!» В ответ услышал слабый свист. Подбежал к шалашу и выпалил.

-Товарищ командир, боевой приказ выполнен! Вот пистолет. У пьяного старосты из кармана вытащил.

-Поступок геройский, — похвалил лейтенант, принимая оружие. — А я только что собирался уходить. Еще бы чуть — и ты не застал меня. Хорошо, что пришёл. Дело важное есть.

-Могу любое поручение выполнить, — расхрабрился Толя.

-Молодец! А теперь слушай меня внимательно. Иди в дом и передай матери: сегодня ваш сарай будет взорван. К двенадцати ночи надо уйти из дома. Больше об этом никому, понял?

-Понял! — ответил Толя. От такого сообщения у него дыхание спёрло. И радостно и страшно.

-А вот тебе ещё задание. Это шашка взрывчатки. Если староста лежит ещё там, то засунь ее ему в карман. Но осторожно. Если же его нет, то брось взрывчатку во двор старосты.

-И он взорвётся? — спросил радостно мальчик, улыбнувшись.

-Нет. Если немцы найдут взрывчатку у старосты, они обвинят его в диверсии.

-Есть! — ответил Толя по-военному.

Лейтенант проводил Толю до самого мостика, что перекинулся через узенький ручей, и пожал ему на прощание руку.

Было очень темно. До самого дома Толя бежал по знакомой стёжке. От быстрого бега и волнения сердце мальчика колотилось часто-часто, и он повторял в уме лишь одно слово: «Началось...»

Когда он вошёл в дом, то увидел немца, лежащего между бутылками на полу. Мальчику показалось, что комендант мёртв. Ему вдруг стало жутко. Он выбежал на крыльцо и наткнулся на мать.

-Где ты был, негодный? Я с ног сбилась... Идём к бабушке, говорят, она захворала.

-Одну минутку, мама, я сейчас...

-Это куда ещё?

-Живот схватило. Я мигом...

Толя скрылся в густом мраке. Храп старосты был слышен далеко. Мальчик приблизился к Оськину. Руки и ноги у Толи дрожали. «Вдруг проснётся?!»

-Дядя Яков, а дядя! Вас домой зовут, — сказал Толя, когда подошёл к старосте, чтобы убедиться, крепко ли спит он. Но староста лишь причмокнул толстыми губами.

Хлопец осторожно засунул ему взрывчатку в карман и побежал домой. Двумя прыжками он достиг крыльца.

-Ты с кем говорил? — спросила мать.

-Я не говорил... — дрожащим голосом ответил Толя.

-Как не говорил? Я же слышала...

-Мама, это я старосту будил. Хотел узнать, спит он или нет.

-Зачем?

-Мамочка! — тихо воскликнул Толя. — Я ему взрывчатку засунул в карман. Так надо... А нам нужно уходить из дому. Сарай...

-Тише! Ты уже всё знаешь, негодный. — Она закрыла его рот ладонью. — Вот бери узел. Тут твои вещи. Я пойду ещё кое-что заберу. Теперь уж не вернёмся сюда.

-А немец? Проснётся, застрелит...

-Теперь уж не проснётся.

Мальчик не знал, что на ужин комендантскому взводу мать подала вкусный, но отравленный плов. После ужина все гитлеровцы и сам капитан были мертвы. Не отравили только старосту. Так надо.

Толя тоже вошёл в дом и затолкал в старенький портфель учебники и кусок хлеба. Он надел зимнее пальто, хотя был лишь сентябрь, и вышел на крылечко.

Со стороны леса раздался одиночный выстрел, потом свист.

-Пора. Сигнал подан. Бежим, — сказала мать.

Не только Толя и его мать уходили в лес, жители всей деревни решили стать партизанами.

-Мама, а кто это все придумал? — приставал Толя с расспросами. Ему хотелось всё знать.

-Какой-то лейтенант. Раненый он.

-Так это же мой лейтенант! — обрадовался Толя, но мать не обратила на эти слова внимания: она не знала о дружбе сына с лейтенантом.

Шли всю ночь. Иногда в кустах раздавался тихий свист и слышался шорох листьев. Мать наклонялась над ухом сына:

— Свистни три раза.

Кто-то недалеко отвечал также тихим свистом. На заре почти все жители деревни собрались в Крутом Яру. Лейтенант стал на пень, глянул на часы и сказал:

-Слушайте, товарищи. Первое боевое задание мы выполнили.

Раздался взрыв. Толя догадался, что партизаны взорвали склад со взрывчаткой. Днём, когда отдыхали в густых кустах, к лейтенанту пришёл вооружённый человек. Он сказал, чтобы люди шли тихо и не отставали. Это был проводник из партизанского отряда. К вечеру он привёл всех на партизанскую базу. Там стали распределять людей по ротам. Нашлось дело и Толе. Его назначили заместителем командира отряда юных мстителей. Командиром же был поставлен Колька.

ДОЧЬ СЕРЖАНТА

Пришла зима. Закрутило, завертело, речк Цну сковало льдом, намело сугробы. Для ребятишек наступило зимнее раздолье. Вытащили из чуланов да сараев свои быстроходные санки, смахнули с них летнюю пыль и помчались на любимые горки.

Набережная и до войны была местом сборища любителей прокатиться на санках так, чтобы дух захватило.

Майор Цветов, проходя мимо звонкоголосых ребят, обратил внимание на одиноко стоявшую девочку. У её ног сиротливо сидел лохматый пёс и, казалось, грустил вместе с хозяйкой. И девочка, и пёс были запорошены снегом. Ежась от холода, они наблюдали, как лихо катаются мальчишки с высокой горки. Пёс поднимал то одну, то другую лапу и мелко дрожал, щуря коричневые глаза. Он уже давно замёрз и не против был бы пойти домой.

-Ты почему не катаешься? — спросил майор, подойдя к девочке.

Девочка вздрогнула. Ответила не сразу.

-Не хочется, — вздохнула она, и лицо ее стало грустным. Майор подумал, что девочку кто-нибудь обидел, хотел помочь ей.

-Как тебя зовут?

-Лиза.

-Кто тебя обидел, Лиза?

Девочка отрицательно покачала головой и, опустив длинные ресницы, стала чертить ногой по снегу. Казалось, что девочка вот-вот заплачет.

-Эх ты, герой! — весело сказал майор, стремясь ободрить её. — Не горюй! Приходи ко мне в госпиталь — подарю тебе санки. Мне не нужны. На фронт скоро уеду...

Майор уже далеко отошёл от горки, когда услышал сзади шаги и частое дыхание бегущего человека. Обернулся. Его догнала Лиза со своим лохматым другом.

-Дядя! А вы не знаете, где на фронт записываются. Я хочу раненым солдатам помогать. Мой папа...

Девочка закрыла серенькими рукавичками лицо и заплакала.

-Помогать раненым? — переспросил майор. — Ну, это очень просто! Приходи на Советскую, в госпиталь, спроси майора Цветова. Ты будешь раненым помогать.

— Честное пионерское? — спросила Лиза.

-Честное пионерское, — ответил майор.— А плакать не надо. — Он пожал девочке руку. — Я жду тебя.

В тот же день Лиза собрала в портфель носки, йод, чистые тряпки, которые могли бы пригодиться вместо бинта, захватила узелок с про-дуктами и отправилась на Советскую улицу. «Но как же мама? Скучать будет. Может, вернуться, пока не поздно?» — думала Лиза по пути. Но тут девочка вспомнила слова матери: «Если бы не ты, я ушла бы на фронт. Как мне хочется отомстить врагу за нашего папу». И девочка решительно направилась дальше. Вот и госпиталь. До войны здесь был педагогический институт. Лиза открыла дверь. В проходной стоит часовой.

-Дядя, можно мне к начальнику?

-Пока нельзя. Родных и знакомых пускают с пяти часов.

При чём тут родные, когда девочке надо к майору по важному делу? Лиза постояла несколько минут и снова подошла к солдату.

-Дядя, мой папа генерал, — придумала она. — Он послал меня к начальнику Цветову... Срочно надо.

Солдат подошёл к телефону и громко сказал:

-Докладывает дежурный Чернов. Тут к вам дочь генерала пришла... Есть!

Он подозвал девочку:

-— Второй этаж, комната пятая.

Пришла Лиза к майору Цветову. Тот радостно встретил её и почему-то удивлённо посмотрел на старенькую и коротенькую шубку.

-Значит, твой папа генерал? Так-так...

-Нет, я просто хочу помогать раненым.

-Ну что же! Это похвально. А твои родители разрешат?

-Да. Мой папа... — Лиза запнулась. — Моя мама говорит, что мы должны всячески помогать воинам. Она тёплые носки после работы вяжет и на фронт посылает.

-Ну, если так, раздевайся. Отведу тебя к раненым. А на фронт уезжать совсем не обязательно. И здесь нужна твоя помощь.

Лиза вздохнула облегчённо. Как хорошо, что можно и здесь помогать фронту и от мамы уезжать не надо!

Она надела халат. Он был великоват, и это даже хорошо, потому что полы прикрыли подшитые валенки.

Майор подумал: «Эх, война.... ребятишки обносились. Ходят кто в чём. Даже дочь генерала так плохо одета».

Майор привел Лизу в палату, где лежали незрячие раненые. Каково же было удивление Лизы, когда она увидела, что возле коек раненых сидели на стульях знакомые девочки. Они читали воинам книги.

-Подожди, дочурка, дай просмеюсь, — хохотал один раненый. — Ну и Мюнхгаузен, ну и врун!..

-У кого из вас нет маленькой помощницы? — спросил Цветов.

-У меня, товарищ майор, — ответил солдат с кудрявыми волосами.

-Хорошо, товарищ Семёнов. Прикреплю девочку к вам. Это Лиза, дочь генерала. Иди к нему, — сказал майор Цветов Лизе. — Это Герой Советского Союза Иван Васильевич Семёнов.

Лиза несмело подошла к койке и остановилась у тумбочки, не глядя на девочек. Ей было стыдно, что пришлось обмануть всех. Ведь её отец не генерал, а сержант, и многие девочки, конечно, знают об этом.

-Садись, дочка, — сказал Семёнов. — Когда-то я любил книги читать, а теперь не придётся. Ранен я в боях под Москвой, — рассказывал он. — И надо же, угодили осколки по глазам. Ну, скажи что-нибудь, дочка, не стесняйся...

-Можно, я завтра прочту книгу? Сейчас у меня её нет...

-Конечно, можно. — Семёнов потрогал рукой косы Лизы. — Значит, твой папа генерал? А как его фамилия? Может, я его встречал.

-Не генерал он, а сержант! — сказала рыжая Клавка из шестого «Б».

-Ну и пусть, — ответила Лиза. Она закрыла ручонками курносое лицо и стремглав выбежала из палаты. Возле двери запуталась в длинном халате и упала в коридоре.

Она слышала, как смеялась Клавка и как громко звал Семёнов:

-Куда ты, Лиза, вернись!

Но Лиза не вернулась. Оставив халат на стуле, она тотчас ушла домой. Больше всего в ту минуту ненавидела она писклявую рыжую Клавку. До самого вечера Лиза не выходила из дому. «И зачем я так сделала?» — ду-мала она.

Вечером неожиданно пришла Клава.

-Я принесла тебе письмо. Диктовал тот дядя, у которого ты была, а я писала.

Лиза прочла: «Твои подруги рассказали мне, что ты хорошая девочка. Приходи, Лиза, ко мне. Я воевал вместе с твоим папой и расскажу тебе о нём. Не беда, что произошла ошибка. Я жду тебя. Мне очень хочется, чтобы и мне кто-нибудь читал книги».

-А ещё я принесла санки, — сказала Клава. — Майор Цветов просил передать тебе.

Клава ушла. На этот раз она не казалась Лизе такой плохой, как в госпитале.

Через несколько дней в школе начались каникулы, и Лиза пошла в госпиталь.

-Здравствуй, Лиза, — ласково сказал майор. — Ну, идём к Герою. Давно ждёт.

Они пришли в палату. Майор заметил смущение девочки.

-Не робей, — шепнул он и подвёл ее к койке, на которой лежал Семёнов.

Лиза села на стул возле Семёнова. Положила книги на тумбочку.

Солдат давно уже ждал маленькую сестру милосердия.

— Я очень хорошо знал твоего отца, Лиза. Сержант_Дорохов — смелый человек, настоящий герой. Однажды он со своим отделением разбил немецкий штаб и взял в плен генерала. Орденом Ленина за это был награждён. Вот какой твой отец. Служил я с ним в одном полку. Последний раз мы виделись месяца три тому назад. Турнули мы немцев от Москвы, ворвались первыми в одно село и узнали от жителей, что гитлеровцы угнали к оврагам наших пленных, хотят расстрелять их. Твой отец со своим отделением сел на трофейную автомашину и на больших скоростях — туда. Эх, что там было!.. Задал он фашистам жару. А тут вдруг вражеский танк... Подошёл вплотную, развернул башню, одно мгновение — и ни один из нас не остался бы в живых. Но сержант Дорохов бросился навстречу танку и швырнул под его гусеницу гранату. А потом меня ранило...

Семёнов умолк.

Весь вечер просидела Лиза у постели раненого, всё слушала о боевых подвигах своего отца. Книжки читать в этот раз не пришлось.

«Вот какой мой папа, настоящий герой!» — с гордостью думала девочка.

Лиза ходила в госпиталь почти каждый день, читала Семёнову книги, помогала писать письма.

Много лет прошло с тех пор. Солдат Семеёнов давно уже выписался из госпиталя и уехал к себе на родину. Зрение его не восстановилось.

Однажды он приехал в Москву, в поликлинику. Надо было, чтобы посмотрел хороший врач-специалист. Едва он открыл дверь в кабинет врача, как врач бросилась к нему навстречу.

-Дядя Ваня! Семёнов!

-Лиза! Маленькая сестра милосердия! — узнал знакомый голос Семёнов. — Вы не забыли меня?

-Что вы, разве можно! Садитесь, пожалуйста, — предложила она стул гостю. — Ведь я врачом стала.

Она решила посвятить всю свою жизнь медицине, чтобы возвращать людям зрение.

Елизавета Петровна достала из ящика металлическую палочку, похожую на авторучку, и подала её Семёнову.

-Вот над чем бьюсь! Это прибор. Он поможет слепому определять расстояние до предмета, величину и цвет этого предмета.

Семёнов чуть не выронил палочку. Она ожила в его руке.

-Не бойтесь, — сказала Елизавета Петровна. — Это покалывание слабых токов. Они-то и дают сигналы об окружающих вас предметах... Прибор издаёт звук. Тон звука говорит о расстоянии до ближайшего предмета. Работаю одновременно над пересадкой глаз... Ой, какая же я невнимательная! А вы-то как живёте?

-Лечиться приехал. Слышал, что есть знаменитый врач, и вот... Оказывается, это вы, дочь сержанта Дорохова, и есть знаменитость...

ЮНЫЙ ЗЕНИТЧИК

Костя посмотрел в окно. Было ещё рано. Туман, густой и белый, окутал поезд, и в вагоне было сумрачно.

— Это что за остановка? — спросил он сонным голосом.

Мальчику никто не ответил. Ни матери, ни Лизы — старшей сестры, в вагоне не было. Лишь Юрик, младший братишка Кости, посапывая, сладко спал.

«Куда они ушли?» — недоумевал Костя.

Он быстро надел тапочки и вышел в коридор. Но и там было пусто. Поезд стоял в лесу. Пассажиры, среди которых Костя увидел и свою мать, столпились вокруг военного.

-Мама, почему мы стоим? — спросил подбежавший Костя.

Но взволнованная мать ничего не ответила. Она внимательно слушала военного, который читал сводку о боях под Ленинградом. Появился начальник поезда. За ним шла толпа пассажиров.

-Да, да, да. Поезд дальше не пойдёт, — взволнованно отвечал он на вопросы пассажиров.

Солнце уже выглянуло из-за леса, и туман растворился в чистом воздухе утра, а поезд всё ещё стоял. Потом кто-то крикнул:

-Воздух!

Все, даже ворчливая толстая тётя, бросили свои узлы и чемоданы, стали выбегать из вагонов. Бежали кто куда: в лес, вдоль дороги и к реке. Но бомбёжки не было. Самолёты прошли стороной.

-Нечего нам здесь больше ждать, — сказала мать, — пойдёмте, дети, пешком обратно в Ленинград.

Весь день до захода солнца шагали Смагины по шпалам в свой Ленинград. В одном месте увидели воронку, согнувшиеся в дугу рельсы и разбросанные шпалы.

Теперь понятно, почему не возвратился поезд обратно в Ленинград... — сказала Лиза.

-Да, да, — ответила мать, — это ужасно! Ни вперёд, ни назад...

-Это авиационная бомба разорвалась? — спросил Юрик.

-А то какая же! Конечно, — ответил Костя.

Ребята несли небольшие узелки и шли по тёплым рельсам, соревнуясь, кто дольше пройдёт и не соскочит на землю.

Уже вечерело. Из леса выползали сумерки, и над заросшими болотами стелился туман.

Вдруг из-за насыпи вышел военный и, поднимаясь навстречу, сказал громким голосом:

-Гражданка, дальше идти опасно. Недалеко немцы.

-Как же нам быть? — обеспокоилась мать и заплакала. — Куда мне с ними?

-Придётся обратно, — сказал военный. — Дороги в Ленинград перерезаны.

Пришлось возвращаться. Захныкал уставший Юра, насупился Костя. Столько пройдено — и назад!..

-Ничего, найдем деревушку, поживём немного — и война кончится... — утешала детей мать.

Прошли не больше километра и свернули по тропинке в лес. Сначала было тихо, и не верилось, что немцы близко, а потом впереди и сзади послышалась стрельба из винтовок и пулемётов. Иногда, как гром, разносились по лесу орудийные выстрелы.

Вскоре Смагины оказались у сторожки лесника. Там ни души. Хорошо, что спички нашлись, на огороде картофеля да огурцов сколько хочешь.

Наступила ночь. Стрельба не прекращалась.

Было страшно. Казалось, что вот-вот ворвутся немцы. Лишь к рассвету стало тихо, и Смагины заснули. Но проспали они недолго. Разбудил их усатый майор.

-Вы кто такие? Почему в тыл не уехали?

Майор отозвал в сторону Смагину, поговорил о чём-то, потом подозвал бойца.

-Отвези ленинградцев в Жихарево. Да смотри не попади с детьми под бомбёжку.

Так Смагины оказались на станции Жихарево, километрах в семидесяти от Ленинграда.

Нина Ивановна устроилась работать стрелочницей на железной дороге, Лиза пошла на торфяные разработки.

Нашёл для себя занятие и Костя. Не прошло и двух дней, как он познакомился с зенитчиками. Домой приходил редко. У них и кашу ел и работал.

Лейтенант, тоже ленинградец, подарил Косте гимнастёрку и пилотку, и мальчик стал походить на красноармейца.

Как-то раз, прихватив подаренный зенитчиками сахар, Костя пришёл домой. Юра был один.

-Бери, ешь. У меня много, — сказал старший брат. — Ты от сахара быстрее подрастёшь, а то маленьких в армию не берут.

-Вот и возьмут. Я уже гранат набрал...

Обрадовавшись брату, Юра показал все свои сокровища.

-Посмотри, сколько я собрал у станции.

Костя так и обмер. Перед ним лежали ручные гранаты и позеленевшие от сырости патроны.

-Ты зачем собираешь это? Ведь опасно! Взорвётся граната и убьёт... Смотри!

-Я хочу собрать много-много, а потом отнесу красноармейцам. Пригодятся...

-Не смей! — строго сказал Костя.

Старший брат пришёл вечером с двумя красноармейцами, и всё, что собрал Юра, они отнесли в безопасное место.

А через несколько дней произошло несчастье: Юру нашли мертвым недалеко от станции. В руках у мальчика взорвалась граната...

Наступила холодная зима. Война обрушилась на Смагиных ещё одним несчастьем. Несколько самолётов прорвались к станции и сбросили бомбы. Стрелочница Смагина погибла во время бомбёжки.

Костя остался на станции Жихарево один. Лиза где-то далеко добывала торф и домой не приезжала. Торф нужен был заводам, населению. Угля и дров не хватало. Рабочие торфяных разработок работали по двенадцати часов.

Похоронили мать. Не раздеваясь, Костя лёг на скамейку и пролежал всю ночь, так и не уснув. Думал о том, как хорошо было до войны, как они ездили в Крым и купались в море. Вспомнил непоседливого Юрку, всегда он искал беду. То прыгнет с окна и свалит цветок, то разобьёт окно и порежет руки. Любил мастерить, и всегда руки у него были в ссадинах. А какая хорошая была мама: ласковая, даже в трудное время войны она ухитрялась накормить чем-нибудь вкусным. Нет теперь ни мамы, ни Юры. Не знает об этом отец...

Утром Костя решил просить лейтенанта навсегда оставить его в полку, но просить не пришлось. Лейтенант сам пришёл к Косте, обнял его и сказал:

— Пойдём к майору.

Зачислили Костю в зенитный полк. Выдали обмундирование, котелок и каску. Оружие пока не дали.

После смерти матери Костя очень изменился. Повзрослел. Стал молчалив. На его лице надолго исчезла улыбка. Часами Костя не отходил от зенитной пушки, всё присматривался, как работает наводчик. Частенько обращался к лейтенанту, задавал вопросы, почему и как работают агрегаты орудия. А на занятиях по стрельбе, когда кто-либо из орудийного расчеёта не мог ответить на вопрос лейтенанта, поднимал руку, как в школе, и бойко отвечал.

Прошла фронтовая зима, потом безрадостное лето и ещё зима, а война всё не кончалась. Косте исполнилось пятнадцать лет. Он подрос, стал даже немного выше командира батареи. Вероятно, пошёл в отца. Отец его был высокий и сильный.

Зенитный артиллерийский дивизион уже давно покинул станцию Жихарево и теперь стоял у переправы через Днепр. Костя частенько вспоминал маленькую разрушенную станцию Жихарево, и сердце его ныло. Лизе он писал часто. Она стала уже техником на торфяных разработках. Но больше всего думал мальчик об отце. Где он? Косте казалось, что отец где-то среди солдат, которые день и ночь переправляются на правый берег Днепра. Станет Костя у дороги и смотрит на бесконечный поток солдат, машин, танков. Не всегда, правда, удавалось долго стоять без дел у дороги. Ведь Костя стал помощником повара, круглолицего ефрейтора Иванюшина, бывшего заведующего столовой в Ленинграде.

-Водички не надо принести? — по нескольку раз в день спрашивал Костя у повара.

Иванюшин знал, что мальчика тянет к переправе, и разрешал своему помощнику:

-Ну, принеси и ковш заодно почисть там.

Идёт иной солдат с автоматом на шее и котелком на боку и улыбается, глядя на Костю, а мальчику так и кажется, что это отец. Протрёт заслезившиеся от напряжения глаза, посмотрит, как следует: нет, не похож.

Иногда ночью мальчику становилось грустно, слёзы сами катились по щекам. Костя вытирал их, чтобы не заметили солдаты. «Нет, не буду плакать, — шептал он, — слезами не поможешь. Я не маленький».

А утром грустить не приходилось. Зенитчикам хватало работы. Фашисты частенько налетали на переправу и пытались разбить её.

Однажды после очередного налёта Костя молча ушёл в землянку и на маленьком листе бумаги написал рапорт: «Прошу назначить меня наводчиком. Специальностью овладел. Смагин Костя».

Капитан, тот самый, который под Жихаревом был лейтенантом, прочитал, усмехнулся, погладил Костю по стриженой голове.

-Молодец, что подготовил себя к работе наводчика, но пока рано. Годков тебе маловато. Хочешь заняться хорошим делом? Помогай разрисовывать боевой листок.

Костя не смел отказаться. Хотя он и обиделся на командира батареи, но об этом никому не сказал.

-Ты не унывай, — сказал капитан на следующий день, — когда потребуется, я сам прикажу тебе стать у пушки.

В этот день Костя помогал рыть окопы для орудий и очень устал. Задумчивый сидел он на ящике из-под снарядов и ел из котелка солдатский обед.

-К орудию! — раздалась команда.

-Ты что, не слышишь?! — крикнул старшина. — Живо к орудию! Подносчик снарядов убит.

Костя вскочил, затянул потуже ремень и выбежал из землянки. Прямо на переправу шли самолёты. Их было около двадцати.

Костя подбежал к орудию. В этот момент усатый наводчик приложил левую руку к груди и повалился замертво, сражённый пулемётным огнём вражеского самолёта. В расчёте остались лишь два молодых и ещё неопытных солдата.

Бомбы свистели и с оглушительным взрывом падали у обочины дороги. На батарее всё больше и больше появлялось убитых и раненых.

Кто-то крикнул:

-Капитан убит!

Костя подбежал к командиру батареи и начал перевязывать ему голову. Кровь сочилась через бинт. Капитан жадно глотал воздух.

-Товарищ капитан, наводчик второго орудия убит, как быть? — успел проговорить Костя.

-К орудию, Костя, приказываю! — капитан закрыл глаза.

Костя молниеносно занял место наводчика у орудия. «Tax, тах, тах!» — заговорила автоматическая пушка. Самолёт с крестами на крыльях приближался и пикировал на переправу. «Ах ты, гад, ещё летишь...» Костя стал наводить пушку точнее.

«Тах, тах, тах!» — продолжала бить пушка юного наводчика.

Почти над самой переправой самолёт окутался густым чёрным облаком от прямого попадания зенитки, загорелся и упал на берегу Днепра.

Зенитчики не сбавляли темпа стрельбы. Автоматические пушки выпускали по нескольку снарядов сразу. «Тах, тах, тах!..» — вторила одна пушка другой. А фашистские стервятники словно взбесились. Уже второй «горбыль», как называли пикировщиков, упал в Днепр, а они всё продолжали бомбить.

-Спокойно, Костя, наводи точнее! — кричал кто-то над ухом Кости.

-Есть наводить точнее!

Косте не было страшно. Все его стремления сосредоточились сейчас на одном: сбить стервятника, отомстить за мать, за любимого командира...

Фашисты сделали ещё один заход. Они, видимо, хотели уничтожить зенитную батарею и строчили из пулемётов, но артиллеристы бесстрашно вели огонь, не покидая своих мест.

Вот самолёт пошёл прямо на орудие Кости. Выждав момент, когда самолёт стал выходить из пикирования, мальчик открыл огонь. Вражеская машина как бы остановилась и повисла в воздухе, потом накренилась и плюхнулась в землю. Стало тихо. В стороне дымили шесть сбитых фашистских самолётов.

Зенитчики приводили в порядок пушки. Костя тщательно вытирал тряпкой прицел. Кто-то подошёл сзади и сказал:

— Я командир танкового полка. Это мой полк переправлялся через Днепр. Я пришёл поблагодарить зенитчиков. Молодцы!

Костя застыл на месте. Уж очень знакомый голос он услышал. Обернулся и обомлел.

-Товарищ полковник, папа!..

Костя бросился к отцу. Прижался всем телом к его широкой груди, обвил руками...

Солдаты батареи перестали чистить пушки, замерли на своих местах. В вечерней тишине был слышен взволнованный голос Смагина-старшего:

-Костя! Сын мой!..

ПОРТРЕТ МАТЕРИ

В день отъезда на фронт со стола генерала исчезло маленькое, как спичечный коробок, зеркальце в золотой оправе. Для кого-нибудь это просто безделушка, а для генерала Неверова — дорогая память.

Зеркальце было не простое. Если смотреть в него прямо, то видно отражение своего лица, если же чуточку сбоку, то отчетливо виден портрет улыбающейся девочки.

Много лет берёг генерал этот портретик и никогда не расставался с ним. Он всегда хранил его в левом нагрудном кармане кителя, а в это утро случайно оставил на столе...

Хозяйка квартиры, жена лесника, удивилась, когда узнала о пропаже.

-У порога овчарка, я весь день была дома, украсть не могли.

-Что ж, — вздохнул генерал, — очень жаль.

Генерал уехал на фронт, так и не узнав, при каких обстоятельствах исчезло зеркальце-портрет.

Виновником всего был юный солдат Печников. Федя Печников в полк пришёл в тот самый момент, когда вышедшая из окружения, потрепанная и уставшая в боях воинская часть прибыла на укомплектование.

Голубоглазый мальчик пришёл в батальон оборванный, грязный, голодный. Он сказал, что отец его где-то на фронте и что он потерял мать во время эвакуации, а ещё у него есть дедушка — генерал, только он ни разу его не видал, потому что дедушка много лет служит за границей. Комбат приказал старшине:

-Зачислить на все виды довольствия. В обозе пригодится.

В обозе Федя служить не захотел, попросился вестовым к комбату. Вскоре комбат был назначен командиром полка. Федю Печникова он определил связным при штабе.

Однажды Федя получил приказание доставить лично генералу срочный пакет. Мальчик-боец, придя в дом, расположенный на берегу озера, где жил генерал, увидел на столе интересную вещь: в золотой рамке портрет своей матери. Она смотрела такими же, как и у него, глазами и ласково улыбалась. Не было сомнений, что это она: широкий лоб, вьющиеся волосы, большие глаза. Точно такую же фотографию мать много раз показывала Феде и говорила, что ей тогда было десять лет.

Когда генерал читал донесение, Федя незаметно взял портретик и сунул себе в карман.

Свой поступок Федя объяснял просто: моя мама, и никому не позволю любоваться ею.

Федя то и дело теперь смотрел на портрет матери.

-Печников, это что у тебя? — спросил командир полка, когда ехали на фронт в товарном вагоне и мальчик рассматривал портретик. — Где ты раздобыл?

-Взял со стола генерала, — простодушно ответил Федя.

-У генерала?! Да ты знаешь, что за такое положено... Ну, подожди...

Прибыли на место. Полк занял боевые позиции. Командир отобрал у Феди зеркальце и отослал генералу. В записке командир полка сообщил:

«Товарищ генерал, эту вещь взял у вас молодой боец. Он из беспризорных, видимо, привычный к этому. Сегодня же накажу».

На записке генерал аккуратно вывел: «Сработано чисто! Приказываю этого молодца зачислить в разведку. Такие ловкие там пригодятся».

Вот так и стал Федя Печников разведчиком.

Боевого задания ждать долго не пришлось. Уже через несколько дней потребовался «язык». Нужен был не простой «язык», а штабной.

...Перед выходом в тыл врага разведчики всё продумали до мелочей, составили план действия, распределили обязанности.

Три разведчика и сам командир лейтенант Антонов оделись в немецкие мундиры, худосочный солдат Деткин вырядился старушкой, а Федя накрутил шомполом кудри и надел серенький сарафан и дырявую кофту. Настоящая девчонка-нищенка. Разведчики стали называть его Анютой.

В тёмную ночь разведчики пробрались по заросшим плавням в тыл врага. К рассвету вышли на опушку леса и притаились в кустах. Нужно было изучить обстановку, присмотреться, а уж потом действовать.

Рядовой Деткин, он же старушка, взял вязанку сухих дров и пошёл к хутору. За ним, семеня босыми ногами, шла «девочка» с мешком в руках. Федя даже песенку мурлыкал себе под нос тоненьким голоском, чтобы ещё больше походить на девочку.

Когда появлялась встречная машина, «старушка», горбясь, крестилась, а «девчонка» нагибалась за ромашками.

— Примечай-ка, кто едет, — шептал Деткин.

Долго бродили «старушка» и «нищенка» по ближним хуторам, но штаба не нашли. А штаб нужен был во что бы то ни стало.

Когда стемнело, Федя и Деткин возвратились. Неудача.

Всю ночь разведчики шли дальше в глубь вражеских тылов.

На рассвете они остановились отдохнуть на окраине небольшой деревушки. Расположились в кустах. Не спали только лейтенант и Федя. Лейтенант настроил радиостанцию и уже хотел передать командованию, что в предполагаемых местах немецкого штаба нет, но в это время дозорный Федя шепнул:

-Машины... Смотрите, в кустах возле домов легковые машины...

Он передал бинокль лейтенанту. Тот посмотрел и сказал:

-Да, это штаб. Местных жителей ни души.

Снайпера узнают по выстрелу, а разведчика — по «языку», гласит пословица. И вот «язык» найден. Задача — взять его.

К домам подкатывали легковые автомашины, из них выходили гитлеровцы, заходили в дома, потом уезжали.

На изучение размещения и охраны штаба ушли сутки.

Феде уже давно хотелось пить, а вода кончилась. Деткин ныл:

-Давайте одну на всех скрутим козью ножку?..

Сержант Коновалов, двухметровый богатырь, почёсывал обожженное крапивой лицо и цыкал:

-Неужели нельзя не храпеть? Одним глазом спи, а другим смотри. Вот Федюнька не храпит.

Федюньке не до сна. Во рту пересохло. Он не может оторвать взгляда от колодца за ветвистыми вербами, куда нет-нет да и подходят с вёдрами женщины.

-Сможешь? — шепнул лейтенант. — Хоть сам попей...

-Подумаешь, труд велик... Лишь бы разрешили.

-Разрешаю.

Федюнька отполз от крапивы, пригнулся за колючими кустами крыжовника. Серый сарафан вынырнул у самой крайней хаты.

Годом показался этот час, когда отсутствовал маленький разведчик.

Но Федя появился так же неожиданно, как исчез. Он принёс ведро воды и пачку печенья.

-Где ты это взял? — удивился лейтенант.

-Ведро стояло возле какой-то машины, а печенье спёр у генерала со стола... Никто не заметил, не бойтесь.

-Толком расскажи, — хрипло потребовал сержант Коновалов, — что и как?

Девчонку встретил возле дома, ну, сначала забыл, что я тоже «девчонка», говорю: «Чего тут делаешь?» Она отвечает: «Живёт в доме генерал немецкий, а нас выгнали. Платок надо взять, да боюсь». Ну, а я ей: «У нас тоже их уйма живёт. Идём, не бойся». И — смело в дом... Ну, девчонка взяла платок. А я вот печенье прихватил. Генерала дома нет...

-Ну и ну, — прохрипел Коновалов.

-Девчонка где? — спросил лейтенант.

-В сарай пошла, а я сказал, что домой пойду. Набрал воды в ведро — и сюда.

-Ну, брат, — сказал Деткин, — ты в сорочке родился.

К вечеру лейтенант Антонов, наблюдая в бинокль, увидал, как к дому подъехала легковая машина и из неё вышел генерал. Машина остановилась возле соседнего дома.

Всё было ясно: генерал останется в доме на всю ночь.

Сумерки сгущались быстро. Из-за леса надвигались сизые тучи. С луга потянуло сыростью и прохладой. В небе, как баран, прокричал бекас, напоминая мирные деревенские зори. Только глухая далёкая канонада говорила о войне.

В полночь началась боевая операция. Федя был всюду вместе с лейтенантом. У дома, в котором находился генерал, закричал кот... Это Коновалов бесшумно снял часового и подал сигнал... «Кот» еще мяукнул дважды, и к дому подъехала грузовая автомашина, которую разведчики присмотрели ещё с вечера. За рулём сидел Деткин в форме немецкого сол-дата. Деткин подошёл к часовому у двери и без единого звука снял его. Путь в дом был свободен.

Лейтенант Антонов и сержант Коновалов смело вошли в переднюю. Вместе с ними и Федя.

Антонов осветил фонариком, и Федя увидел немца, спящего на раскладушке. Он был укрыт офицерской тужуркой. Им занялся Коновалов. Через минуту он взвалил на плечи связанного, с кляпом во рту гитлеровца и унёс к машине.

Антонов светил фонарём и не находил генерала.

Федя дернул лейтенанта за полу гимнастёрки и толкнул ногой маленькую дверь, из щели которой пробивался свет. Дверь открылась. В кресле сидел лысый генерал с книгой в руках. В комнате ярко горела маленькая лампочка. Генерал быстро встал. Он не успел схватить со стола пистолет. Антонов перелетел через стол и в один миг нанес удар дюжему фашисту в подбородок. Генерал упал навзничь. Подоспевшие разведчики надели на него мешок.

Федя тем временем не терялся. Как было условлено, он хватал со стола документы и засовывал в генеральский портфель.

-Все в сборе? — спросил лейтенант, когда перебросили через борт грузовика немецкого генерала.

-Нет Фомина, — ответили сразу три голоса.

-Поехали, Фомин минирует дорогу.

Разведчики сработали чисто. Пока не выехали за деревню, все было тихо, потом сзади послышалась беспорядочная стрельба. Раздался взрыв у склада с горючим. Начался пожар. Проснувшиеся гитлеровцы подрывались на минах, которые расставили разведчики у порога каждого дома, где жили фашисты.

-Фомин! — крикнул Антонов в темноту.

—- Я здесь! — отозвался разведчик-минёр.

Если бы гитлеровцы и смогли организовать погоню, то непременно наскочили бы на мины, расставленные на дороге Фоминым. Телефонная связь была повреждена, так что вызвать помощь фашисты не могли.

Долго мчался трофейный грузовик по бездорожью и по прослочным дорогам.

На рассвете пошёл сильный дождь. По небу чертили длинные молнии, и вслед за ними, как артиллерия, грохотал гром. Дождь смывал следы похитителей немецкого генерала.

Когда въехали на мост через реку, лейтенант приказал всем сойти с машины и снять пленных немцев. Деткин пустил грузовик с моста прямо в речку. А дождь всё шел и шёл.

Разведчики остановились на днёвку в густых зарослях на берегу реки. Вокруг ни души. Фронт был так далеко, что не слышалась канонада.

-Снимите мешок с генерала, — приказал Антонов. — Посмотрим, что за «трофей»...

Деткин жилистыми руками развязал мешок и вынул изо рта генерала кляп. Генерал бросил свирепый взгляд на лейтенанта:

-Я протестую! — закричал он по-русски. — Вы творите бесчинство!

-Виноват, господин генерал, — ответил Антонов, — выполняю приказ командования.

-Не забывайте, я генерал германской армии!

-А для нас этот чин — тьфу!.. — сказал Федя. — Подумаешь!

Разведчики рассмеялись, а немецкому генералу было не до веселья.

-Смешного ничего нет! Я чуть не задохнулся с вашей тряпкой во рту.

Разведчики захохотали, пуще прежнего, а Федя от радости даже перекувырнулся. А когда сняли мешок и с адъютанта, тот упал в обморок. Вероятно, он больше всего испугался не разведчиков, а своего генерала. Проспал генерала, не уберёг, что теперь будет?

-Что вы намерены с нами делать? — спросил генерал.

-Думаем переправить вас в свой штаб, — пояснил Антонов.

Но ведь это связано с переходом линии фронта и это очень опасно, мы можем все погибнуть.

-Можете не волноваться, — успокоил лейтенант. — Сегодня же переправим вас на самолете, чтобы не подвергать вашу жизнь опасности. Погодка, правда, шалит.

На лице генерала появилась озабоченность. Малейшая надежда быть освобождённым во время перехода линии фронта исчезла.

В таком случае я прошу развязать мне руки. Я сдаюсь. Погода по прогнозу синоптиков будет сегодня отличная.

Генерал посмотрел на увесистый кулак лейтенанта и потёр распухший подбородок. Антонов пожал широкими плечами: «Что поделаешь, уж так научили меня в школе боксёров».

Генералу предложили русской махорки. Он затянулся и сказал:

-Можете курить, лейтенант, не буду больше беспокоить вас вопросами.

-Спасибо, генерал, не курю. Разведчику это вредно. Правда, Федя?

-Правда, товарищ лейтенант.

В Советской Армии, как в немецкой, не хватает солдат? — генерал кивнул на Федю.— И дети уже воюют?

-Нет, генерал, это представитель пионерии. Он юный мститель.

Федя гордо выпятил грудь.

-Вы, генерал, не думайте, что я всегда хожу так. У меня и форма есть.

Генерал уселся на гнилую солому и, часто поднося козью ножку ко рту дрожащими руками, жадно вдыхал дым. Ему было безразлично: есть ли, нет ли формы у Феди. Он что-то сердито сказал по-немецки своему адъ-ютанту, и тот мигом вскочил на ноги. Коновалов наставил на него пистолет.

-Нет, нет, не беспокойтесь, — ухмыльнулся генерал, — я сказал, чтобы мой офицер привёл себя в порядок. Раскис...

...Выглянуло солнце. От земли отделился туман. Запела камышёвка. Разведчикам очень хотелось есть. Деткин угощал всех корешками кути, расхваливая еду.

-Может, позавтракаем? — спросил Федя, глядя лукаво на лейтенанта.

Не дождавшись ответа, он бросил на траву немецкий ранец, набитый консервами.

-Прихватил для всякого случая, — сказал он, улыбаясь. — Чаек вскипятим.

Пищи хватило всем. Даже немецкого генерала угостили.

Ночью на площадке, обозначенной кострами, сел самолет «ПО-2». Антонов получил приказ прибыть вместе с военнопленным в штаб фронта, а разведчиков оставить в тылу. Им поручалось связаться с партизанами и сорвать план немецкого командования — не дать врагам разрушать мосты во время отступления.

...Через несколько дней сержант Коновалов принял радиограмму: уйти в лес и подготовить площадку для посадки самолёта. На рассвете тот же самый «ПО-2» приземлился на полянке, и из него вылез лейтенант Антонов. Разведчики бросились встречать командира. Лишь Федя наблюдал издали, лёжа на траве. Он был ранен в одном из боев.

Лейтенант подошёл к Федюньке, приоткрыл шинель, которой был укрыт раненый мальчик.

-Что ж ты, герой, а? Вот тебе подарок от генерала Неверова. — Лейтенант поднёс к глазам Феди зеркальце в позолоченной рамке, улыбнулся. — Он сказал, раз тебе нравится эта вещичка, пусть будет у тебя...

-Ух ты! — удивился высоченный Коновалов. — Тут не только зеркальце, а какая-то девчушка улыбается.

-Это не девчушка, — сказал Федюнька слабым голосом, — это моя мама. Она тогда маленькая была.

На разговоры времени не было. Через несколько минут самолёт поднялся в раннее голубое небо. Лейтенант подозвал радиста:

-Передай радиограмму: «Генералу Неверову. Федя отправлен в тыл. Был рад, Когда получил ваш подарок. Он узнал на портрете свою мать». Все запомнил?

-Как не запомнить? — ответил радист.

-Товарищ лейтенант... Выходит, Федя мать нашёл? — воскликнул Деткин.

-Мать, может, и не нашёл пока, а деда на фронте встретил...

МАЛЬЧИК ГОСТИЛ В БЕРЁЗОВКЕ

Издали немецкие солдаты походили на зелёную саранчу. Куда ни глянь — всюду только и видишь саранчу. Идут по дороге, рыскают по огородам, плетутся лугом. Мундиры зелёные, каски чёрные.

День был жаркий. Солнце будто сердилось на двуногую саранчу и палило нещадно: вот вам, вот вам, захватчики!

Пыль лезла в глаза, в колодцах и ручьях вода пересохла, и вражеские солдаты изнемогали от жары. Но они шли, шли, чтобы всё сжигать, всех убивать...

В Берёзовке немцев привлекли тенистые липы. Остановились на отдых.

-Млеко! — требовали солдаты, ныряя из дома в дом.

Какое там молоко, если фашистские разведчики перестреляли всех коров ради потехи!

-Холодный вода! — требовал высокий и плоский, как доска, офицер.

Но где взять холодную воду, если сами же немцы вычерпали в колодцах все до капли?

Зашёл офицер в домик под тенистыми липами. За ним неотступно — денщик. Денщик, тряхнув бедную старушку за плечи, потребовал:

-Дай холодный квас! Живо! Офицер будет пить.

«Кто же сказал, что у меня квас в погребе?» — подумала перепуганная бабушка Настасья. Она засуетилась, стала искать порожний кувшин, бегает из угла в угол, найти не может.

-Бистро! — гаркнул денщик и, выхватив пистолет, наставил на бабушку. — Веди, где квас!

-Витя! — затряслась в страхе старушка. — Пойди принеси квасу. Ноги у меня подкосились...

Внук взялся руками за кувшин и, получив по спине увесистый удар кулаком, с грохотом выкатился в сенцы. От глиняного кувшина, который уронил Витя, остались мелкие черепки да ручка.

Поднялся мальчик, в глазах темно, спина ноет. Хотел убежать куда-нибудь, а немец тут как тут.

-Ну, показывай, где квас?

Что оставалось делать мальчику — повёл в погреб.

Немец вытащил кадку, довольный, что услужит офицеру, и понёс её в дом.

Офицер опрокинул в рот подряд стаканов пять холодного квасу и приказал остальное раздать солдатам. Те мгновенно опорожнили кадку. Даже гущу вычерпали ручищами.

-Э! Ого-го! — заржал офицер. — Я вижу старинный граммофон. Заводи!

Денщик тотчас поставил пластинку.

-Нет, не надо! — крикнул Витя, но было уже поздно. Из медной трубы вырвалась торжественная мелодия «Интернационала».

-Молчать! — завопил офицер. — Прекратить!

Денщик схватил граммофон и вышвырнул его в окно.

Витя выбежал во двор. Помятая медная труба валялась у колоды, а граммофон стоял под окном. Рядом лежала пластинка. Мальчик поднял разбитую пластинку, вытер пыль рукавом и пустился что было сил в огород.

Он притаился между грядок капусты, стал прятать пластинку. В это время в тени под липами блеснуло пламя, и стала выворачиваться чёрная шапка дыма. Немецкие солдаты подожгли дом. Витя побежал к дому. Ведь там бабушка...

Когда он подбежал к объятому пламенем дому, гитлеровцы уже ушли. Дом жадно съедали желтые языки пламени. Бревенчатые стены горели, как смолистые дрова в печке, с треском. Вокруг ни души.

— Бабушка! — в страхе закричал Витя. — Бабуля!..

Мальчик бросался в пламя, бегал вокруг дома, но бабушки нигде не было видно. Витя плакал, не зная, что ему делать.

Ноги подкосились, и он в отчаянии упал на запылённую траву...

В Берёзовку вошла немецкая пехота. Уставшие и злые солдаты едва плелись. Возле пожарища у тенистых лип колонна остановилась. Во всей деревне не было лучшего места для отдыха, как под вековыми густыми и высокими липами.

Солдаты снимали ранцы, бросали автоматы и ложились на траву.

Никто не обратил внимания, как с огромного дерева соскользнул мальчик и побежал в сторону леса. На вершине липы сначала послышалось шипение, потом из густых зарослей её вдруг вырвалась торжественная музыка, а затем слова «Интернационала»: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов...»

Солдаты вскочили, уставились на верхушку липы, заговорили о чём-то оживлённо. Офицер стал кричать на них, ругаться. Раздались выстрелы из пистолета, но звуки торжественного гимна не умолкали. Они слышались отчётливо и громко. Сразу несколько солдат карабкались на дерево, а офицер, стреляя вверх, кричал надрывисто:

-Молчать!

Не удалось Вите склеить пластинку. Когда игла дошла до разбитого места, стали слышаться одни и те же слова: «Это есть наш последний...», «Это есть наш последний...»

Когда взобравшийся на липу солдат сбросил обгоревший, почти чёрный граммофон, офицер заметил бегущего к лесу мальчика. Гитлеровец не сомневался, что это его проделки.

-Хальт! — кричал немецкий офицер. — Хальт!

Витя бежал не оглядываясь. Затрещали автоматные очереди, но мальчик уже скрылся в лесу.

СОВЕТСКАЯ ДЕВОЧКА

Наташа сидела на подоконнике, обняв колени, и смотрела в окно. На меня были направлены её острые короткие косички, похожие на рожки козлёнка. Сначала мне показалось, что на подоконнике примостилась забытая большая кукла. Я легонько кашлянул. Девочка вздрогнула и быстро спрыгнула на пол.

— Вам попить дать? — спросила она робко.

-Нет, не пить, — ответил я. — Ты кто будешь?

-Я девочка — Наташа. — Она обернулась, убедилась, что в доме никого нет, кроме нас, шепнула: — Я советская...

Я взял её холодную ручонку и почувствовал гибкие мелкие косточки пальчиков.

-Наташа, кто меня сюда принёс?

Девочка опять посмотрела по сторонам, и я понял, что она кого-то боится.

-Красноармейцы принесли вчера, — шеёпотом ответила она, — а сами ушли. Опасно, потому что немцы в селе. Меня вы не бойтесь, я надёжная, а папа мой тоже командир.

Мне хотелось припомнить, что произошло, как я оказался в доме. Постепенно в памяти проявлялись картины недавнего боя возле моста через Дон. Вспомнил, как мы не пускали к нему немецкие танки. А потом, когда кончились боеприпасы, мы, голодные, обессиленные боями, взорвали его и отступили. Меня, тяжело раненного, куда-то понесли товарищи. Что было потом — я не знаю.

Наташа уселась на мою постель и, со свистом выговаривая слова, потому что у неё не было передних зубов, продолжала:

Военный, такой большой-большой, до потолка, долго упрашивал бабушку оставить вас, а бабушка не хотела... — Голосок у девочки был слабенький, но певучий, как у ласточки. — Бабушка сказала: «Мой зять командир, дочь его гостит у меня, сама активисткой была, да тут ещё ваш... Повесят меня за это фашисты...» А дядя не унимался: «А если бы вот так сына вашего или зятя?» Бабушка сдалась. «Будет, — говорит, — тревожить моё сердце. Оставляйте, настырные, но я свидетелей позову, пусть знают, что я не соглашалась».

-И ушла? — спросил я.

-Ушла, — ответила Наташа и вздохнула. — Свидетелей ищет.

-И не приходила?

-Нет, — ответила Наташа, смахнув пальцами две непрошеные искрящиеся, как росинки, слезы со щёк.

-Ну, ничего, придёт... — Я хотел успокоить девочку, поэтому старался улыбаться, хотя в глазах моих всё кружилось. — Скажи бабушке, пусть не боится. Я уползу к своим. Не поздоровится ни вам, ни мне, если немцы узнают.

Наташа вздрогнула. В сенцах послышались шаги. Вошли немецкий офицер, два солдата и с ними бородатый дед, как я потом узнал, колхозный сторож Фома Лукич, бывший солдат, побывавший в империалистическую войну в плену у немцев.

Наташа прижалась ко мне и дрожит со страху.

Немецкий офицер поморщился и, хлопнув Фому Лукича по плечу, спросил по-немецки:

-Ну, староста, мы договорились не врать. Скажите, кто это такой?

Фома Лукич пожал плечами и посмотрел на перепуганную Наташу.

-Кто это? — спросил старик у девочки.— Никак отец припожаловал?

Наташа затряслась как в лихорадке и еле- еле говорит:

-Мой папа...

Она обняла меня и часто-часто дышит.

Казалось, девочка прикрыла меня своим телом, защищая от врагов.

-Это её отец, — ответил Фома Лукич, а потом тихо сказал офицеру: — Отказался выполнить приказ красных, и его свои же подстрелили...

-Гут, — сказал офицер. — Мы пришлём врача...

«Недолго продержится старостой, — подумал я. — Слишком смело действует».

-Э, старик, хитришь, — ехидно улыбнулся офицер. — А зачем ты спросил у девочки, кто этот человек? — Он уставил на Фому Лукича неморгающие рыжие глаза. — Разве ты не знаешь всех жителей села?

-Господин офицер, вы могли бы мне не поверить... Дочь ведь лучше знает, кто её отец.

Офицер засмеялся и провел нагайкой по лицу старика.

-Гут, рус.

Когда немцы и Фома Лукич ушли, возвратилась бабушка. Маленькая, шустрая и ворчливая. Наташа бросилась ей навстречу, но не вымолвила ни слова о том, что произошло.

-Сходи, Наташа, накорми курочку, целый день голодная. — Бабушка бросила сердитый взгляд на меня.

Наташа тотчас вышла.

-Ну, вот что, командир, тут тебе не место. Отправим тебя в лес, а сейчас придёт колхозный лекарь. Правда, он по скотине специалист, но что же поделаешь, коли нет врача людского...

В лес меня тогда не отнесли и прятать не стали. Я рассказал бабушке о том, что выдал себя за ее сына и моё исчезновение могло бы накликать беду на старушку.

...Начались тяжёлые дни моей болезни. Плохо было мне без медицинской помощи. Да и пища была слишком скудная. Где же её взять— хорошую пищу? Мне бы бульон куриный, но кур у бабушки переловили гитлеровцы и сожрали. Уцелела лишь одна пеструшка-несушка. Хотела бабушка отрубить ей голову, но я запротестовал. Двор без живности, что крепость без солдата.

Наташа — единственный мой «врач» — сидела целыми днями около меня и помогала, как могла. То водички подаст, то к соседским девочкам сбегает, кружку молока попросит для меня. А однажды она положила мне в руку яичко и сказала, улыбаясь:

-Пеструшка снесла, ешьте.

Я спрятал подарок. Когда Наташа вышла из дому, я отдал его бабушке и сказал, что приходила соседка и дала мне два яйца, одно я съел, а другое оставил Наташе.

На второй день то же яйцо снова оказалось у меня.

-Вот вам ещё пеструшка снесла... — шепнула она.

Я сразу узнал то самое яйцо, которое было у меня в первый раз. На нем выделялась тёмная крапинка с пупырышком.

Стали мы с Наташей друзьями. Когда мне было легче, я рассказывал девочке сказки. Дня через три Наташа загрустила. На щеках были заметны дорожки от слёз.

-Ты почему плачешь? — спросил я.

-Бабушка боится, что вы лежите у нас. Она хочет к партизанам вас отправить. Как вы без меня в лесу...

-Ничего, Наташа, скоро наши прогонят немцев, и всё будет хорошо, — успокаивал я её, а сам прекрасно знал, что не дожить мне до этих дней: без операции, без врачей не подняться.

С каждым днём мне становилось хуже. Казалось, что протяну не более двух-трёх дней. Спал я урывками. Мучила рана, будила тревога. Вдруг придут немцы, и погибнет Наташа. Я-то что, мне всё равно умирать, а девочке жить надо. Если бы у меня хватило сил подняться, уйти в лес, ползти к своим, непременно ушёл бы из дома. Но я ослаб. Стал забывать, когда в бреду и когда в полном сознании. Всё перепуталось, и порой я даже не мог вспомнить, как зовут девочку. Шли пятые сутки. Наступила ночь. Ушла куда-то бабушка ещё днём и не возвратилась. Не дождавшись её, Наташа поела свеклы и тыквы, потому что другой пищи не было, прилегла на лежанку и уснула. Ночь была лунная. Я не спал. В груди точно костёр горел. В углу пронзительно и беспрерывно трещал сверчок. И вдруг мне послышалось, что кто-то зовёт Наташу. Сначала мне показалось, что это сон. Я прислушался. 

-Наташа! — уже отчетливо слышу я. — Наташа!

И вижу: в раскрытое окно смотрит человек, тень его упала на меня. Знаю, что не сплю, а не верю.

-Мама, где вы? Наташа, дочка! — ещё громче зовёт человек.

Он уже в доме, бросается из угла в угол, разыскивая Наташу. В его руках блестит пистолет. Слышу, как прерывисто дышит человек.

Я хочу что-нибудь сказать, но сил нет, сознание затемняется, и я куда-то лечу...

На какое-то мгновение я оказался в забытьи, точно провалился в глухую бездну. Так со мной часто бывало. А когда открыл глаза, не увидел ни человека, ни Наташи. «Сон», — решил я, но всё же крикнул:

-Наташа!

Даже эхо не отозвалось мне. Лишь сверчок расхрабрился и затрещал пуще прежнего.

-Наташа! — крикнул я громче и убедился, что остался совсем один.

Мне показалось, что пришла смерть, и я ничего не слышу и не вижу, не слышат и люди меня. Горло сдавила спазма. Я ущипнул себя. Боль почувствовал. Значит, ещё жив. И всё, что было, это не сон. Кто-то спас Наташу. Если называл дочкой, значит отец.

-Эй, лейтенант, радоваться надо. Наташа спасена, а ты нос повесил! — подумал я вслух.

Но радость не приходила. Я остался один. Единственный верный друг покинул меня. Как жутко лежать одному в безмолвной избе без света и знать, что рядом с тобой нет друзей, а ты так беспомощен!

Очень горько было мне в те минуты.

Оказывается, в ту лунную ночь партизаны сообщили в штаб советских войск, что нужно вывезти тяжело раненного советского командира.

-Кто полетит в тыл, в район Пчёлкино?— спросил командир у лётчиков, когда получил приказ послать самолёт к партизанам.

-Разрешите мне, товарищ полковник. Дочь у меня там, малышка Наташа. Может, удастся найти.

-Летите вот сюда... — Полковник указал точку на карте. — Там партизаны встретят вас. Раненого они доставят к самолёту. Запомните опознавательные знаки — семь фонарей....

На самолёте «ПО-2», который может сесть даже на огороде, за что его и прозвали в шутку «огородником», Наташин отец вылетел в тыл врага и благополучно приземлился на полянке возле леса, километрах в трёх от Пчёлкина.

-Несите раненого, а я мигом сбегаю в деревню... — распорядился старший лейтенант, когда к самолёту подбежали партизаны.

Прибежал к дому он раньше, чем за мной пришли.

Наташа спросонья и не подумала, что это отец. Пока девочка просыпалась, отец завернул её в одеяло и выбежал из дому. Медлить было нельзя.

Наташа проснулась уже за двором.

-Папочка! Папочка! — чуть ли не кричала девочка. Она обвила его шею тоненькими ручками.

-Доченька ты моя, — шептал радостно Наташин отец на ходу.

Он бежал уже по мокрому лугу. Наташа прижалась своим лицом к небритой щеке отца.

-Куда мы, папа?

-К самолёту! Сейчас улетим. Мама ждёт тебя... Как жаль, что нет бабушки...

-Там у нас остался дядя, командир советский, ранен он. А бабушка пошла к партизанам.

Отец остановился. Наташа слышала, как стучало его сердце.

-Неужели ещё есть раненый? Ведь одного сейчас принесут к самолёту...

-Возьми его, — умоляюще сказала Наташа, — он так болен...

-Но мы можем не успеть. Тогда все погибнем.

-Ничего, папа, бежим!

Лётчик повернул обратно. Возле дома он наткнулся на двух хлопцев, которые волокли меня в корыте.

Очнулся я на лугу и не пойму, что происходит: будто плыву вместе с луной, а ноги волочатся по сырой холодной траве. Листья ласково гладят лицо.

Я догадался: меня куда-то тащат. Пахнет лесом. Потом услышал знакомые голоса.

-Родненький ты мой! — рыдала старушка.

-Бабуля, полетим с нами!

Я спокоен: Наташа рядом.

-— Нет, вы летите, а я останусь у партизан, — отвечает старушка. — Куда уж мне на самолёт.

Я чувствую прикосновение к щеке детской руки. Хочу сказать что-то, но снова сознание покидает меня, и я падаю в тёмную пропасть.

Как летели, куда летели, где осталась Наташа — не знаю. Меня в ту же ночь, как только приземлился самолёт, отправили в госпиталь и положили на операционный стол. Потом начались мои путешествия по госпиталям. И до слёз обидно: я и теперь ничего не знаю о Наташе.

После войны на том месте, где была деревня, я нашёл густой бурьян и злую крапиву. Деревня была разрушена и сожжена фашистами. Встретил я пожилого пастуха на лугу, на том самом, по которому я «плыл» ночью в де-ревянном корыте, и спросил, не знает ли он о девочке Наташе чего-нибудь.

-Не слыхал про такую. А вот дом, о котором вы спрашиваете, был. Жила там бабка Степанида. У партизан кашеваром была. Умерла недавно.

С тех пор прошло немало времени, но я и теперь не теряю надежды встретиться с героиней рассказа.

Мне очень хочется сказать ей:

-Спасибо тебе, советская девочка Наташа, за твою заботу!

В РАСПУТИЦУ

История эта произошла под Уманью. Весна в то время наступала так же смело и быстро, как войска нашего 2-го Украинского фронта.

Дороги развезло. От земли валит пар. Солдаты шагают по колено в грязи. Автомашины сползли в кюветы. Усталые лошади едва тащат тяжёлые пушки. Лишь танки идут неудержимо, месят гусеницами грязь, ревут надрывисто.

Километрах в двадцати от Умани застряла и наша автоколонна с боеприпасами. По морозу мы ещё кое-как продвигались, а в полдень, когда вся земля оттаяла, грузовики засели в грязь — и ни с места. Мы и копали и толкали — не помогает. Знаю, что нас в полку ждут с боеприпасами, а тут ещё записку получаю от командира: «Боеприпасы нужны как воздух. Принимайте меры, ускорьте подвоз боеприпасов».

Выход из такого положения найти не легко. Решил я обратиться за помощью к населению.

Подсунул я полы шинели под ремень, чтобы не шлёпали по коленям, и отправился в путь, а мысли не дают покоя:

«Если к нужному сроку не смогу обеспечить полк боеприпасами, сорвется наступление. Сколько людей побьют фашисты из-за меня! Нет, я должен выполнить приказ». Иду. Грязь под ногами хлюпает, от луж зайчики падают на лицо и мешают смотреть вперёд.

Вскоре я догнал мальчика. Росточком мне по грудь, в лаптях, шапка набекрень: одно ухо сзади болтается, другое внутрь подвёрнуто. Очевидно, чтобы на голове сидела плотнее. Телогрейка на нём рваная и вся в грязи.

Поравнялся я с ним и удивился: вылитый мой братишка. Брови насупил, сам надулся, будто пузырь.

-Здорово, дружище!

-Ступай себе мимо! — ответил он в тон.

-Куда путь держишь?

-В Умань.

-Город ещё не освобождён, не рано ли?

-Освободят, — уверенно ответил хлопец.

Мы пошли вместе. Мне не хотелось расспрашивать мальчика, потому что голова была забита другими мыслями, а он, вероятно, стеснялся говорить со мной.

Солнце сильно припекало. Я устал, остановился передохнуть.

-Уморились? — спросил он.

-Есть малость.

Я достал из кармана кусок хлеба и отломил половину своему спутнику.

-Не надо, я сыт.

-Ешь. Идти ещё много.

Мальчик взял хлеб и стал есть. Глаза его искрились, челюсти работали быстро, на лбу выступил пот. Было видно, что парнишка голоден.

-Пойдём со мной, — сказал я мальчику.

-А вы воевать идёте?

-Нет, иду людей собирать. Видал, машины застряли? Вот теперь надо что-то предпринять. Может, в селе упряжки найду.

-А-а... — со знанием дела протянул хлопец и подобрал с рукава крошки хлеба. — А я воевать иду.

-Как зовут-то тебя?

-Павел.

-А где твои родители, Павел?

-Не знаю. Может, в Умани тётку найду.

-А где же ты жил?

-Так, кое-где. По деревням ходил. Кто пустит, у того и живу.

Было всё ясно. Мальчик потерял родителей и скитается. Взял бы я Павлика в полк, да разрешит ли командир? Были у меня запасные сапоги, где-то в машине валялась старая шинель, которой я покрывался, когда ложился спать под открытым небом. Как-нибудь одел бы хлопца. Паёк у меня всегда оставался: прокормлю. Лишь бы командир разрешил.

-Хочешь служить со мной в полку? — обратился я к Павлику.

-Хочу.

И куда только делись вялость и грусть Павлика! Он заулыбался, стал расспрашивать, кто я, откуда, как меня зовут. Заверял, что не струсит перед врагом, не побоится стрелять из винтовки и даже из пушки.

-Только сначала в деревню сходим, а потом в полк. Хорошо?

-Согласен. Но зачем же вы идёте в дальнюю деревню? Тут за косогором село есть...

Я согласился идти в ближнее село. Время дорого. Пока шли, Павлик рассказал, что родом он из-под Белгорода. Отец его, как только началась война, ушёл на фронт, а они с матерью пытались убежать от немцев, но не смогли. Их схватили и, посадив в вагон со скотом, повезли в Германию. На одной станции, которую Павлик не помнит, солдат разрешил ему сходить за водой. Когда вернулся, поезд уже ушёл.

-И что же ты делал?

Сначала ревел, а потом захотел есть и пошёл в деревню.

-Кормили тебя?

-Кто за что. Иным поможешь в работе, а некоторые любили, когда я пел.

Павлик запел украинскую песню «Ой на гони ри...». Голосок у мальчика был слабенький, но очень приятный.

Так незаметно, мы пришли в большое село. Павлик бегал из дома в дом, узнавая, у кого есть лошадь или бык.

Нашлось всего лишь четыре упряжки быков да одна лошадь без хомута. На этот транспорт мы могли бы погрузить только двадцать пять ящиков с боеприпасами. Этого было мало. Выручили колхозники, а среди них были и ребята. Они изъявили желание нести снаряды на плечах. Желающих набралось много.

В ночь наша необычная колонна двинулась в путь. Я шёл впереди и думал то о солдатах, которые с нетерпением ждут снарядов, то об этих замечательных людях, которые добровольно проделывают такой нелёгкий путь.

На рассвете, уставшие, но довольные, мы подошли к огневым позициям батарей. Нас встретило громкое «ура». Солдаты трясли руки уставшим людям, принесшим ценный груз, обнимали их и благодарили. Всех, кто пришёл со мной, повар угостил солдатской кашей.

-А это что за парнишка? — спросил командир полка, когда увидал Павлика.

Я рассказал, как Павлик оказался в полку.

-Что же вы, не знаете, что нельзя брать детей на фронт? — спросил командир.

-Но куда же ему деться, он один, без родителей.

-Я, кажется, ясно сказал! — рассердился командир.

Командир полка был прав, но мне было жаль расставаться с Павликом.

-Ладно, уйду, — твёрдо сказал Павлик и стал снимать обмундирование, которое я подарил ему.

-Это пусть останется у тебя, — еле выговорил я.

До слёз мне было жаль расставаться с мальчиком. Но ведь и командир полка не желает зла Павлику. Опасно на фронте, не детское это дело.

Расстались мы. Ушёл Павлик в тыл. Я вспоминал его часто. Всё присматривался, не встречу ли где. И однажды встретил. Это было уже в Берлине. На перекрёстке мою колонну автомашин с боеприпасами остановил регулировщик. Нужно было пропустить реактивные установки — «катюши». И вдруг из кабины одной из машин высунулось знакомое лицо.

-Товарищ капитан, товарищ капитан! — кричал молоденький солдат.

Я узнал Павлика. Успел увидеть на груди Павлика медаль и гвардейский значок.

-Павлик! — крикнул я.

Колонна «катюш» набирала скорость. Я долго смотрел вслед удалявшейся машине, которую вёл мой юный фронтовой друг.

Больше с Павликом встретиться не пришлось. Но вспоминаю я его и поныне.

ПОДВИГ НЕИЗВЕСТНОЙ ПИОНЕРКИ

Bода за бортом чёрная, как нефть. Глухо булькает под вёслами. Справа, слева и сзади тоже лодки, их очень много.

Широк Днестровский лиман. До берега ещё далеко, но морская пехота уже наготове. Бесшумно скользят в темноте шлюпки и баркасы по его теплой, слегка солоноватой воде. Враг не подозревает, что готовится штурм города.

Пока всё тихо. Лишь изредка где-то далеко блеснет, как молния, ударит пушка да пулёмет застрочит спросонок — так, так, так... По небу неслышно шагают длинные лучи прожекторов. Прощупывают темноту.

В командирской лодке к старшине Шатрову подсел капитан и над самым ухом шепнул:

-Говорят, ты бывал в Белгороде-Днестровском?

-Приходилось, — так же шёпотом ответил моряк, — а что?

-Вот, держи, — капитан сунул в руки старшины мягкое шёлковое полотно, — надо прикрепить к древку и во время штурма установить на самом высоком здании в центре города...

-Есть! — ответил старшина и сунул полотно за пазуху.

Капитан пожал ему руку и перешёл на корму. И снова только бульканье вёсел... Вдруг осветилось небо, и раздался громовой залп. Свистя и шурша, полосуя воздух, пронеслись над головой снаряды «катюш», ударили пушки на косе Бугае — началась артиллерийская подготовка. Там, на окраине города, где берег опутан колючей проволокой, всё загрохотало и в нескольких местах начался пожар. Снаряды легли точно по цели.

Всё было рассчитано по минутам. Под прикрытием огня своей артиллерии десантники подошли к берегу. Понеслось в ночи раскатистое «ура!».

-За мной! — крикнул капитан и первым бросился вперёд.

Отделение Шатрова ворвалось во вражеские окопы, начался рукопашный бой. Он длился недолго. Ошеломлённые гитлеровцы броси-лись наутёк. Начало светать.

Старшина Шатров со своим отделением, преодолев проволочные заграждения, обошёл пристань и оврагом проник в большой сад. Бой слышался уже где-то далеко позади. Неожиданно начали стрелять миномёты. Сквозь туманную дымку были видны гитлеровцы, изредка доносились команды.

Шатров приказал двоим матросам подкрасться и уничтожить вражеских миномётчиков. А сам вместе с группой десантников стал пробираться к центру города.

Со стороны старой белокаменной крепости слышались крики «ура». Нужно было скорее установить красное знамя. Чем быстрее оно станет реять над городом, тем успешнее завершится штурм.

Дворами, через сады, где ползком, где бегом, пригибаясь, матросы добрались до центрального сквера. Напротив виднелась высокая красивая каменная школа.

— Занять круговую оборону! — приказал Шатров десантникам. — Ждать меня здесь!

Старшина прикрепил бинтами шёлковое полотнище к древку, взмахнул алым знаменем перед дверью и исчез в подъезде. Он бежал по ступенькам всё выше и выше. Гулкое эхо доносилось из пустых классов, и звонко дребезжали стёкла от недалёких разрывов снарядов. Вот уже последняя лестничная клетка, а там и лаз на чердак. Одно мгновение, и красный стяг увидят всё: и жители города, и десантники, и гитлеровцы.

-А это кто здесь? — удивился старшина, увидав в полумраке прижавшуюся к стене босую девочку лет двенадцати.

Девочка втянула голову в плечи.

-Чего испугалась? Свои пришли. Видишь — знамя!

Ему была дорога каждая секунда. Сержант пробежал несколько ступенек и замер, увидев огромный замок на прочных железных петлях массивной двери. Лаз на чердак закрыт. Дело осложнялось.

-Вот тебе и водрузил, — разочарованно произнёс Шатров и ударил по замку кулаком. — Как же мне теперь пробраться на чердак? Эх, каналья!

Он пнул тяжёлую дверь ногой. Она лишь громыхнула, но не открылась.

-Это мы, девочки и мальчики, закрыли.

-Зачем?

-Чтобы фашисты не нашли нашу «комнату». Там у нас были тайные сборы...

-А ключ где? — обрадовался Шатров. — Куда вы дели ключ?

-Зачем ключ? Смотрите...

Девочка пнула ногой порог, и под дверью образовалась щель. Она свободно прошмыгнула в эту щель и оказалась на чердаке.

Попытался и Шатров пролезть под дверью, но даже голову не смог просунуть. Девочка выглянула, улыбнулась. На ее худеньких щеках, освещённых тонкой полоской солнечного луча, пробивавшегося через рваную крышу, появились две маленькие луночки.

-Давайте флаг, я сама установлю.

-А сможешь? — усомнился старшина. — Это дело такое...

-Мы вчера с мальчишками были на крыше. Вас поджидали. Давайте...

Моряк расстегнул ворот, вытер пот с лица ладонью, замешкался: как быть? Не шутка — установить знамя на крыше, когда кругом бой. Разве можно поручить такое девчонке?

И вдруг маленькая, казавшаяся Шатрову беспомощной девочка, сказала решительным тоном:

-Я же пионерка. Давайте сюда флаг!

-Верю! — твёрдо сказал Шатров. — Поручаю от имени комсомольцев-моряков...

Блеснуло лезвие ножа. Старшина отрезал угол от красного полотнища и, передавая рождённый в бою пионерский галстук, сказал:

-Получай! Это тебе на память.

Шатрову показалось, что девочка слишком долго завязывает галстук, что уже прошло очень много времени, а знамя все ещё не установлено. Луч солнца освещал босые ноги девочки. Почти прозрачные пальцы на ногах шевелились. Видно, девочка волновалась, получив неожиданный подарок.

-Держи! Там, на самом верху, воткни древко... — сказал Шатров, просовывая знамя.

Девочка мгновенно исчезла. Сердце Шатрова забилось тревожно, а губы прошептали:

-Эх ты, моряк, кому доверил такое дело... Ребёнку...

Загремела жесть под босыми ногами девочки, послышался её срывающийся голос:

-Ой! Что творится!..

Шатров громко крикнул:

-Не страшно? Держись, я вниз побегу! Держись!

-Нет, — ответила пионерка, — ни чуточки не страшно, а пожаров-то...

Старшина не слышал, о чём говорила на крыше девочка, — перепрыгивая через пять-шесть ступенек, он мчался вниз и думал: «Ус-тановит или нет? Справится или нет?»

Отбежав от школы к каштановой аллее, Шатров посмотрел на крышу и увидел алое знамя, упруго колыхавшееся на фоне бирюзового утреннего неба. Не сумев закрепить древко, девочка с красным галстуком на шее дер-жала знамя в руках. Она что-то кричала и указывала рукой в сторону парка, но расслышать было трудно.

Совсем рядом, за забором, лихорадочно застучал крупнокалиберный пулемёт. Пули забарабанили по жести.

-Держись! — успел крикнуть старшина и метнул гранату за забор. Раздался взрыв, и пулемёт замолчал.

-Ур-ра-а! — донеслось с окраин города.

«Ура» всё приближалось. По мостовой залязгали гусеницами танки, за ними бежали автоматчики. Солдаты указывали руками на крышу и кричали «ура».

-Надо же! — сказал один седоусый солдат. — Далеко как было видно... Немцы сразу драпанули, когда знамя у них в тылу загорелось...

-Гляди-ка, гляди! — радовался молодой боец. — Так это, кажись, пионерка!..

Девочке уже не угрожала опасность. Центр города был очищен от гитлеровцев.

На базарной площади Шатров был ранен осколком снаряда. Когда его несли к санитарной машине, он спросил:

-Посмотрите, знамя живёт?

-Живёт, — ответил санитар.

-А девочка там? Ну-ка, глянь, девочка там?

Не видно. Должно быть, слезла. А знамя там...

-Эх, не спросил, как её зовут...

Шатров с трудом приподнял голову и сам увидел знамя. Дул тёплый ветер с моря, и алое полотнище упруго колыхалось над школой.

Бой слышался где-то далеко на западе, за городом Белгород-Днестровским.

БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ

Столица Болгарии София в сентябре 1944 года встречала советских воинов-освободителей. Стройными рядами шли по улицам полки под боевыми знамёнами, двигались танки и автомашины с прицепленными пушками. Жители города забрасывали русских солдат цветами, подносили им на больших тарелках виноград и яблоки. Казалось, что вместе с людьми радуется солнце. Его яркие и тёплые лучи ласкали ликующих людей. 

Сливаясь в одну общую колонну с советскими войсками, шли болгарские партизаны.

Я стоял на перекрёстке улиц с красным и белым флажками в руках и указывал колоннам путь. Рядом со мной пристроились ребятишки и один старый болгарин, одетый в поношенный мундир старинных времён. Вдруг в толпе послышались радостные голоса детей:

-Белый голубь! Ура! Христо! Белый голубь!..

Кричали и взрослые:

-Молодец, Христо! Ура, Христо!

Сначала я не понял, к кому обращены эти слова, но потом догадался, что люди восторженно встречают мальчика, который идёт впереди небольшого партизанского отряда. Он был так мал ростом, что его автомат, висевший за спиной вниз стволом, чуть ли не задевал за булыжную мостовую.

Христо шёл с гордо поднятой головой, но его улыбающиеся пухлые губы выдавали радость.

Мальчишек как ветром сдуло. Они уже шагали рядом с Христо.

Я успел рассмотреть отважного юного партизана Христо. Из-под пилотки мальчика были видны тёмные кудри, на пилотке звезда, вырезанная из красной материи. Сапоги большие, брюки просторные.

-Христо! Христо! Белый голубь! — кричали люди со всех сторон.

Старик, который стоял рядом со мной, тоже размахивал ветхой форменной фуражкой и приглушённо кричал:

-Добре дошли! Добре дошли!

Отряд тем временем прошёл мимо нас. Мальчика с автоматом уже не было видно, а с разных сторон всё ещё доносились ликующие слова: «Белый голубь возвратился!»

Потом старик взял жилистой рукой мою руку и сказал по-русски:

-Понимаете, братушка, тогда было тоже так. Люди радовались...

-Когда? — спросил я.

-Когда русские помогали нам прогнать турок. Почти сто лет прошло.

И только теперь я заметил на мундире старика медали и кресты — награды за отвагу в давно минувшей войне. Старик расстегнул мундир и показал рубцы на груди.

-Турок проколол. Русский спас меня. Лечился я в русском лазарете. Меня зовут Тодор, а русские звали Фёдором.

-Скажите, дедушка Тодор, а почему так восторженно встречают люди маленького партизана? — поинтересовался я.

-Вы хотите знать, кто этот Белый голубь? — сказал мне дедушка Тодор. — О! Это отважный из отважных.

-Да, интересно назвали героя, — сказал я. — Но почему Белый голубь?

-Это интересная история, она как сказка, — ответил болгарин. — Коль вы просите меня, я расскажу вам о болгарском мальчике Христо и его верном друге — белом голубе.

В то время в Болгарии были фашисты, а у власти стоял царь... Однажды Христо пришёл домой поздно. Мать начала бранить его.

Мама, я смотрел, как Василя Каровеева забирали... Полицейский бил его...

-Забрали, значит, стоит. Полиция знает, кого арестовывать...

Не мог понять Христо, за что била полиция двадцатилетнего парня с соседней улицы. Ведь он лишь голубей водил и никому не делал зла. Василь был добрый. Он не обижался на Христо, как другие голубятники, за то, что его белый, как сахар, голубь почти каждый день улетал со двора и садился на крышу дома, в котором жил Христо. Мальчик ловил голубя, кормил его и относил хозяину.

Но голубь так полюбил Христо, что стоило мальчику появиться на улице, как белая птица отделялась от большой стаи чёрных голубей и, распустив веером крылья, летела вниз и садилась, воркуя, на плечо мальчику. Птица стала верным другом маленького Христо.

«Кому теперь отнесёшь голубя, если он прилетит? — думал Христо. — Хозяина нет».

Рано утром голубь прилетел на крышу дома, и едва кудрявый мальчик вышел во двор, как пернатый друг оказался на его плече.

Христо погладил птицу и вынул из кармана щепотку зерна. Голубь бочком сошёл по руке к подставленной ладони.

-Скажи, за что Василя посадили в тюрьму? Ну?..

Голубь сердито уркнул и принялся клевать зернышки.

-Что? Не знаешь? А где жить будешь? Тоже не знаешь.

Христо принёс белого голубя в дом.

-Мама, пусть голубь поживёт у нас, — попросил мальчик. — Ведь у него нет хозяина.

-Нечего тебе связываться с Василем! Говорят, он с партизанами дело имел...

-Вот здорово! — обрадовался Христо.

О партизанах мальчик слышал только хорошее.

-Дурачок! Отец твой солдат, а ты радуешься. Эти партизаны против царя, а папа твой за царя воюет...

Христо было двенадцать лет. И разобраться, кто же прав: те, кто за царя, или те, кто против него, — мальчику было трудно.

Объяснили сами события, которые произошли на следующий день.

В доме появился отец.

-Папа! — бросился к нему Христо. — Ты пришёл, папа?

-Тише, сынок, люди могут услышать...

-А ты разве боишься кого-нибудь? — удивился Христо. — Ведь ты солдат...

Отец погладил сына по голове и ничего не ответил. Он лишь поправил занавески на окне и улыбнулся. Но улыбки не получилось, и мальчик понял, что произошло что-то неладное.

Вечером отец переоделся в штатскую одежду, попрощался с женой и сыном и ушёл.

Ещё не высохли слёзы на щеках мальчика, как приехали на грузовике трое полицейских и стали разбрасывать в доме вещи, заглядывать в подпол, пырять штыком перину и подушки...

Они искали отца. Но найти его было нелегко. Он ушёл в горы к партизанам.

-А ты говорила, что папа за царя и фашистов, — с обидой проговорил Христо, когда сыщики уехали.

-Молчи, сынок, папа наш там, где рабочие и бедные крестьяне. Зачем ему царь?..

-А можно и мне к партизанам?

-Это ещё что такое? Откуда ты взял, что отец у партизан?

-А куда же он ещё пойдёт, если не к партизанам? — невозмутимо ответил Христо.

-Если ты ещё хоть раз скажешь это слово, уши оторву, — погрозила мать пальцем. Лиляна боялась: вдруг Христо скажет что- нибудь о партизанах на улице. Тогда несдобровать мальчику. И, конечно, не могла она разрешить Христо идти в горы, мал ещё. Но Христо только и думал: «Где найти партизан?»

Прошло много дней. Не раз просил Христо разрешения у матери отпустить его на поиски отца, но мать была неумолима.

Однажды мальчик подобрал на улице листовку. В ней было напечатано обращение Отечественного фронта к народу. «Другари! —говорилось в листовке. — Настал час освобождения...» И заканчивалась она словами: «Да здравствует свободная Болгария!»

Свободная! Как хорошо звучит это слово! Тогда и отец возвратится домой, и Василя отпустят из тюрьмы. Не нужно будет бояться полицейских.

Мать вырвала листовку и сожгла в печке.

-Ты хочешь, чтобы и тебя, как Василя, забрали в полицию?

-Все поднимали и читали. Я взял лишь одну...

Христо прикинулся, что не понимает, почему опасно иметь у себя листовку.

Христо в эту ночь долго не мог уснуть. «Интересно, кто это разбрасывает листовки?» — думал он. И вдруг Христо услышал голос матери:

-Тише, он спит.

-Да, не знает сын, что отец ходит по городу и листовки сеет, — послышался голос отца.

Христо притаился. Он узнал голос отца и хотел встать с постели, подбежать к нему, но ведь мать сказала, что Христо спит.

И решил мальчик притвориться спящим. Может, отец будет рассказывать, как найти партизан... Узнает Христо дорогу и тайно про-берётся к ним.

-Уж ты осторожнее! Хоть бороду менял бы, а то всё одна и та же, — сказала мать.

-Ничего. У меня гранаты. В случае чего...

Мальчик почти не дышал.

-Ты должна помочь мне, — обратился отец к матери. — Вот эти листовки завтра разбросай на рынке. Но смотри, чтобы Христо не видел. Сболтнёт, чего доброго, где-нибудь...

«Ах, вот как думает отец обо мне, — огорчился Христо. — Не знает он, что я могу молчать всю жизнь».

Христо ждал, когда же отец заговорит о партизанах, о дороге, которая ведёт к ним. Но отец вдруг поднялся и сказал тихо:

-Ну, мне пора...

Утром, пока мать готовила завтрак, Христо побывал на базаре и разбросал там все листовки. Он знал, где они были спрятаны, и тайком взял их.

-Сынок, — сказала ласково мать, когда Христо вернулся, — ты не брал из мусорного ведра бумагу?..

-Не бумагу, а листовки, — поправил ее Христо. — Взял и сделал то, что просил отец... Что там было!..

-Кто тебе разрешил? Зачем ты это сделал?

-Мама, тебе опасно, а меня не заметят, — ответил Христо и поцеловал мать.

-Сынок, прошу тебя, не делай этого больше...

Но через день ей пришлось самой просить его:

-Христо, вот эти листовки надо бросить у казармы, но, смотри, чтобы фашисты не заметили.

-Хорошо, мама, я возьму с собой белого голубя. Если он прилетит, значит, всё в порядке.

Два часа мать не сводила глаз с крыши, ждала белую птицу. Клок седых волос прибавился у Лиляны за эти мучительные минуты. Но вот голубь сел на крышу. Воркуя, он ходил по ней, распуская веером хвост. Через час прибежал сияющий Христо.

-Мама! Я даже три листовки засунул солдатам в карман... Остальные бросил у проходной и в солдатском магазине.

Мать украдкой вытерла слезу и погладила сына по кудрявой голове. Тяжело ей было посылать Христо на такое опасное дело, но иного выхода нет.

Через несколько дней мальчик исчез из города. Пропал и голубь. Все знали: Христо уехал к бабушке в деревню.

Но мальчик никуда не уезжал. Он получил боевое задание от солдата-коммуниста и ушёл к отцу. Нужно было запомнить и передать отцу срочно: «Воинские части получили приказ прочесать лес и обстрелять из артиллерии те горы, где разместился партизанский отряд». Солдат рассказал, как найти в горах партизан.

К вечеру прилетел голубь. Лиляна попросила ребятишек поймать его. Когда ей дали пойманного голубя в руки, она поцеловала птицу и отнесла в дом, прижав к груди.

Но с тех пор стали ходить слухи, что какой- то маленький парнишка появляется в разных местах города и пускает белого голубя. И уж если голубь пущен, то ожидай взрыва в том месте.

Говорят: дыма без огня не бывает. Слухи были верны. Однажды Христо проник на крышу полицейского управления, и, когда его поймал офицер и стал спрашивать, что он там делает, мальчик ответил:

— Голубя ловлю. Но если он ваш, я отпущу.

Мальчик подбросил голубя вверх, и птица взяла направление на горы.

Голубь был приучен летать в штаб к партизанам. Там его кормили коноплёй.

Офицер отпустил мальчика, но едва кудрявый малыш скрылся, как в полиции произошёл взрыв. Дом окутался огнём и дымом.

В тот же день была арестована мать Христо.

Соседи сочиняли небылицы о Христо и белом голубе.

-Он, этот сорванец, бездомником стал, от рук отбился, взрывчатку таскает...

-А я слышала, что белый голубь разговаривать может. Христо высматривает, а он сообщает партизанам. Иначе, как узнали, что в полиции шло заседание?

-Нет, люди добрые, — говорила старая монашка, — мальчишка сам превращается в голубя... Поэтому ему и полиция не страшна.

Полицейские в страхе постреляли в городе всех белых голубей, но один из них был неуязвим. Это друг мальчика Христо.

Как-то раз белый голубь вылетел из корзины старушки, которая оказалась женой священника. Она так перепугалась, что бросилась к полицейскому.

-Скорее осмотрите корзину, белый сатана из неё вылетел. Сейчас взорвёмся.

Полицейский взял корзину, украшенную серебром, и, немного порывшись, извлёк из неё пачку антифашистских листовок.

Старушка упала в обморок.

Всё это проделки Христо, а может быть, ему помогали и другие мальчики, пока неизвестно, — сказал Тодор. — А был ещё такой случай, — продолжал старик. — Произошёл он совсем недавно. Фашисты угоняли болгарских людей к себе в Германию. Среди невольников была мать Христо.

Партизаны решили напасть на конвой и освободить заключённых. Следить за дорогой на Пловдив было поручено Христо. Два дня вёл наблюдение мальчик. Ночью он мёрз, а днём не мог скрыться от палящего солнца, голод и жажда мучили мальчугана, но он сидел на перекрёстке дорог и ждал. И вот в полдень ещё издали он заметил толпу людей. Они шли медленно, опустив головы. Но одна женщина, стройная и седая, шла смело, с высоко поднятой головой. То была Лиляна — мать Христо. Он спрятал голубя под рубашку и бросился навстречу к матери.

-Я тоже с мамой! — заплакал мальчик. — Дядя, разрешите и мне в Германию... Вот моя мама, я не могу без мамы...

В толпе подтвердили, что этот малыш — её сын.

-Пусть идёт. Такие нам нужны, — сказал офицер.

Христо шепнул матери, что в горах на конвой нападут партизаны. Он предупредил: когда начнут стрелять — ложитесь, а то под шальную пулю попадёте...

Христо выбрал момент и пустил голубя. Идущие со связанными руками люди смотрели на улетающую птицу с завистью. Не знали они, что полетела она за освободителями. Лишь мать Христо сжала руку сына и шепнула:

-Успеют ли?

Колонна узников подошла к горному перевалу. Раздался ружейный залп. Несколько солдат упали замертво. И сейчас же большая толпа людей, как по команде, залегла на пыльной дороге.

Христо не растерялся. Проворнее рыси он бросился к убитому солдату, схватил его автомат и длинной очередью срезал фашистского офицера.

Люди были свободны. Они целовали друг друга и кричали «ура».

Вскочив на камень, Христо крикнул:

-Быстрее в лес! Всем в лес!

Двое конвойных скрылись и могли позвать на помощь.

В партизанском лагере люди попросили показать им мальчика, который спас их. Христо вышел из землянки с белым голубем.

-Вот кто помог нам, — мальчик поднял птицу над головой.

Все люди протянули руки к мальчику с птицей. Они подбрасывали Христо высоко к небу, а белый голубь нетерпеливо порхал над головами, как бы опасаясь за жизнь мальчика.

-Вот кто такой Белый голубь, — сказал мне старый Тодор.

ЮНАКИ

Горынь река неспокойная, течёт быстро, берега голые, без единого кустика, а вода прозрачная, как воздух.

Однажды рано утром штабной повар — бывалый солдат Савельев — заметил в реке бутылку, в пробку которой был воткнут флажок. Смекнул: «Неспроста плавает меченая бутылка». Взял длинный шест и выловил её. В бутылке оказался лист из школьной тетради, а на нём схема: населённый пункт с названием, дорога, лес и в лесу танк. На танк указывала стрела. Внизу подпись: «Товарищ командир, здесь немецкие танки. ЮНАКИ».

Недолго думая, Савельев сбросил белый халат и прямо к генералу в штаб.

-Товарищ генерал! Разрешите доложить. Донесение извлёк я из бутылки.

-Из какой бутылки? — удивился генерал. — Что за донесение?

-В реке выловил, товарищ генерал!

Генерал долго рассматривал тетрадочный лист и, поглаживая пепельного цвета усы, всматривался в почерк.

-Да, — вздохнул он, — придётся проверить, насколько прав товарищ ЮНАКИ. Спасибо за смекалку, товарищ Савельев.

Повар молодцевато повернулся, довольный похвалой. Генерал позвонил на фронтовой аэродром и приказал разведать местность, изображённую на схеме.

Через час генералу доложили: в указанном на схеме лесу сосредоточились немецкие танки.

-Послать штурмовики! — приказал генерал. — «До чего же молодец этот ЮНАКИ!» — подумал он.

А еще через час командир авиационного полка доложил: «Танки, сосредоточенные в лесу, уничтожены!»

Вечером генерал долго рассматривал донесение, изучая каждую букву. «Видать, не очень опытный разведчик. Уж слишком плохо схема нарисована... Но ничего, побольше бы нам таких сообщений».

Когда повар принёс ужин, генерал сказал:

-Хочу вам, товарищ Савельев, поручить важное дело. Есть у вас помощник, который мог бы заменить вас?

-Так точно, товарищ генерал, но готовит вторые блюда неважно.

-Ничего, съедим и «неважное» второе. Оставьте его за себя поваром, а сами понаблюдайте внимательно за рекой, особенно ночью. Возьмите себе помощников из комендантского подразделения.

-Всё ясно, товарищ генерал! — ответил Савельев.

Ночь прошла впустую.

-Ну как, старина, нет бутылки? — интересовался утром генерал.

-Не видать! — ответил солдат и мысленно ругал товарища ЮНАКИ за медлительность.

Через три дня пошёл дождь. Поднялся ветер, река сердилась и пенилась. Савельев сидел в лодке и через каждые пять минут с помощью фонаря просматривал волнистую поверхность воды. Волны мешали вести наблюдение. Холод пронизывал солдата до костей, но приказ генерала — наблюдать за рекой и ночью и днём — нарушить нельзя.

Вдруг об лодку что-то стукнулось. Солдат повёл луч фонаря по воде и увидел сразу две бутылки. Каждая была наполовину погружена в воду. Из пробок торчали проволочки, на которых, очевидно, были такие же красные флажки, но их смыло дождём.

Солдат поспешно разбил одну бутылку. На тетрадочном листке он увидел нарисованный около деревни самолёт, а рядом с ним кружочек с надписью: «Возле этой деревни немецкий аэродром. ЮНАКИ».

В другой бутылке была такая же точно схема. Вероятно, товарищ ЮНАКИ послал сразу несколько бутылок для верности. Какая-нибудь да попадёт в руки советских воинов.

Теперь ясно, откуда поднимаются немецкие истребители, — сказал генерал, прочитав записку. — Благодарю вас, товарищ Савельев. Идите отдыхать. Хорошие сведения выловили вы.

Но штабной повар забыл про отдых, принялся готовить вкусный завтрак.

Генерал, оставшись один, вызвал к себе начальника разведки.

-Как по-вашему, кто этот ЮНАКИ? — спросил генерал.

-По-моему, какой-нибудь храбрый партизан, — ответил начальник разведки. — Неплохо бы установить с ним связь.

-А мне кажется, это ребята, — сказал генерал. — Видите, почерк ученический? Но мы гадать не будем. Пойдём в наступление и узнаем.

Генерал и начальник разведки ещё долго обсуждали план предстоящей операции.

Было уже поздно, когда начальник разведки уходил к себе.

-Примите все меры к тому, чтобы найти этого хлопца, ЮНАКИ, — напомнил генерал. — Это же герой...

-Есть! — ответил начальник разведки. —

-Правда, трудно будет — это, конечно, не фамилия.

-Вполне возможно, но найти этого человека надо.

Через два дня Савельев выловил в реке тыкву, внутри которой оказалась записка: «Пришлите нам оружие. Очень нужно. Староста не даёт житья. ЮНАКОВ».

Генерал прочитал записку и пожал плечами.

-Почему ЮНАКОВ? Был же ЮНАКИ... Вот ведь загадка.

Через неделю советские войска перешли в наступление. Разведчики и даже сам генерал разыскивали в освобождённых прибрежных сёлах ЮНАКОВА, но так и не нашли героя. Загадка была разгадана только после войны.

Однажды генерал рассказал о случае с таинственными записками своему знакомому журналисту, с которым ехал в одном купе поезда.

-Как жаль, что я раньше с вами не встретился! — воскликнул журналист.

-А что?

Да как-то во время войны мы остановились в одной деревне. Меня окружили ребята и спрашивают: «Вы получали наши сигналы?» — «Какие?» — «Мы подписывались: «ЮНАКИ». Это звено у нас пионерское: Юра, Николай, Андрей, Катя и Иван. А когда к нам присоединилась Оля, мы стали именовать себя «ЮНАКОВ»... Вот какая история.

ЗВЁЗДОЧКА

Звёздочкой звали колхозную лошадь. У неё на лбу была словно специально вырисована большая пятиконечная звезда.

Когда ребятишки гоняли колхозных лошадей в ночное, а в жаркие дни купали их в Днепре, Звёздочка всегда доставалась Алле. Алла на лето приехала к бабушке в украинское село Русскую Поляну.

Не один из сельских мальчишек летел через голову Звёздочки, когда пытался прокатиться на рысачке. Звёздочка признавала только одну Аллу. Она подставляла девочке шею, низко наклонив голову, и ловко подбрасывала всадницу к себе на спину. Скажет Алла одно лишь слово «вперёд», и Звёздочка ласточкой летит, рассекая воздух, только держись крепче.

Любила Алла Звёздочку. Носила ей для лакомства солёные сухари, купала её вместе с мальчишками в Днепре, чистила щёткой, ласково разговаривала с ней.

Всё село удивлялось, как ловко умеет москвичка ездить верхом на лошади.

Но пришла война и разлучила девочку с четвероногим другом.

В Русскую Поляну неожиданно ворвались немцы. Алла не успела уехать к родителям в Москву, осталась у бабушки.

Звёздочку вместе с другими лошадьми забрали гитлеровцы.

Притихло утопающее в садах село. А в корабельной роще за селом завизжали электропилы, затявкали топоры. Не шумит уж больше, как море, сосновый лес.

Лучшую строевую древесину днём и ночыо вывозили с делянок и отправляли в Германию. Где-то среди множества лошадей, пригнанных для вывозки брёвен с делянок, ходила под дугой чистокровная орловская рысачка Звёздочка.

Однажды Алла видела её. Напрягаясь, низко опустив голову, Звёздочка волокла зацепленное стальными крюками огромное бревно. Увидав девочку, остановилась, закивала головой, но немец ударил ее кнутом, и она пошла, выбиваясь из сил, к дороге, где стояли под погрузкой грузовики.

А через несколько дней рано утром, когда над садами висел туман, Алла увидала Звёздочку у себя во дворе.

-Бабушка! — обрадовалась девочка. — Смотри, Звёздочка!

Бабушка и внучка вышли во двор. Лошадь, сильно хромая, медленно подходила к колодцу.

Очень изменилась Звёздочка: хвост и грива отрезаны, ноги в ссадинах, шея и холка растёрты до крови, на спине и боках следы побоев. Отощала, одни кости остались.

-Прогнать её надо, — сказала бабушка. — Немцы узнают, несдобровать нам.

Но могла ли Алла прогнать со двора Звёздочку! Девочка прижалась щекой к тёплой морде лошади, ласково гладила её, приговаривая:

-Бедная ты моя, хорошая...

Звёздочка, понурив голову, стояла возле девочки, а из глаз одна за другой бежали крупные капли слёз. Лошадь словно жаловалась маленькому другу на свою суровую судьбу.

-Ладно уж, — согласилась бабушка, — отведи её в хлев.

Алла вынесла ведро. Звёздочка глухо заржала, потянулась дрожащими губами к рукам девочки.

Напоили Звёздочку, обмыли раны тёплой водой, а больную ногу перевязали чистыми лоскутьями от старой простыни и завели в хлев.

Дверь в хлев завалили разным хламом: досками, рассохшейся бочкой, дровами. Так и осталась Звёздочка жить в хлеву.

Не так-то легко прокормить отощавшую лошадь. Алла целыми днями по лугу ползает, руками траву рвёт.

— Смотри, узнает староста, до смерти засечёт, — предупреждала бабушка внучку. — Пискуля известный бандит.

Принесёт Алла охапку травы, положит в ясли, но не успеет прикрыть потайной лаз в хлев, как корм уже съеден.

«Скажу-ка Серёже Лоленко, — решила Алла, — пусть поможет траву рвать».

—- Что же ты раньше молчала? — сказал Серёжа. — У нас даже овёс есть.

Вечером он притащил полное ведро овса. Поделили на три раза. А на следующий день Серёжа серп раздобыл, правда ржавый, но острый. Серпом быстро клеверу нажали.

Звёздочка поправлялась. И вот однажды за Днепром загудело, забарабанило, полетели самолёты с красными звёздами на крыльях. Началось наступление советских войск.

До самого вечера немцы подтягивали к Днепру резервы, а когда стемнело, повалили от Днепра — отступать стали.

Рано утром по Русской Поляне пронеслась последняя колонна автомашин с немцами. Они удирали в Черкассы. Когда в селе не было уже ни одного немца, вдруг появился староста Пискуля. Воровато озираясь, он трусил по пыльной дороге, по которой только что удирали немцы. Не взяли гитлеровцы с собой старосту, бросили.

На окраине села застрочил автомат, ухнула разорвавшаяся граната, и Алла увидала бегущих по огороду солдат Советской Армии. Один из них с автоматом в руке подбежал к дому:

-Ну, родные, угостите водичкой!

Он выпил ковш воды, улыбнулся.

-Давно убежала немчура? — спросил он.

-Недавно, а староста только что тикал, — ответила бабушка. — Вот ведь палач был. Недавно мальчика до полусмерти запорол.

Солдат посмотрел в бинокль.

-Да, не догнать, — огорчился солдат. — И из автомата не достанешь. А жаль.

Алла мгновенно исчезла, потом распахнулись ворота, и, держа под уздцы Звёздочку, она появилась перед солдатом.

-Берите. На ней мигом догоните...

Солдат вскочил на лошадь и взял с места в галоп.

Когда в Русскую Поляну въехали наши мотоциклисты, солдат возвращался на Звёздочке. Впереди с поднятыми руками шёл Пискуля.

ЦВЕТЫ

Комиссара Андрейко мы похоронили на опушке леса, недалеко от станции Назии. Много лет прошло с тех пор, а я и теперь не могу забыть замечательного человека, которого любил, как родного отца. Решил я побывать в тех местах, где некогда шли жестокие бои и где похоронен комиссар Андрейко. «Может быть, там всё перепахали и места не найду, где была могила боевого товарища», — подумал я.

Летом во время своего отпуска я отправился под Ленинград на станцию Назию. Приехал рано утром. Иду по небольшому посёлку и глазам своим не верю: здесь ли бушевал пожар войны? Всё изменилось. Новые дома, палисадники, нет следов развалин и пепла, не видно глубоких ям от разорвавшихся бомб. А вот и роща, где сосредоточился наш полк после выгрузки из вагонов.

Здесь впервые я услышал не учебную, а самую настоящую боевую тревогу: «Воздух!» Самолёты противника, сделав небольшой разворот, стали заходить прямо на меня. Я соскочил с коня, по кличке Верный, и опрометью помчался в лес. «Смерть пришла», — думал я и бежал всё быстрее. Потом я услышал оглушительные взрывы и упал, споткнувшись о пень. По лицу текла кровь: я ободрал себе лоб и щёки о кусты шиповника. У станции всё продолжали рваться бомбы. Мне, необстрелянному, было очень страшно. Казалось, что всё кончено, все перебиты и лишь я один остался жив.

Я открыл глаза и увидал перед самым носом белый гриб, по которому ползла большая зелёная улитка. «Чего же ты испугался, даже вот эта тварь и то храбрее тебя». Мне вдруг стало жарко. Стыд, а не страх теперь мучил меня. Проклиная себя за трусость, я вскочил с земли и побежал к станции. Выбегая из лесу, я увидел своего Верного. Конь тоже заметил меня и уже бежал ко мне. Но вдруг Верный, мотнув головой, повалился на бок. Он был смертельно ранен. Мне до слёз стало жаль лошадь. Я снял седло с Верного, простился и побрел к опушке леса, где стояли наши артиллерийские батареи.

Там я встретил комиссара Андрейко. Он подозвал меня. Шевеля густыми белыми бровями и делая ударение на «о», комиссар спокойно сказал:

-В первой батарее разбило пушку, надо посмотреть, товарищ воентехник, может быть, удастся отремонтировать.

Потом добавил:

-Бегать от самолётов не следует. Осколок бомбы догонит. Нужно лечь и лежать. Понял?

-Понял, товарищ комиссар, — ответил я, краснея от стыда.

Мы долго воевали под Ленинградом. Однажды оказались в окружении в Синявинских болотах. Много людей погибло там. Погиб и комиссар Андрейко. Для нас это была тяжёлая утрата.

Я шёл к могиле комиссара Андрейко и волновался, как будто шёл на свидание с живым комиссаром. Недаром говорится: хорошие люди вечно живут. Для меня комиссар Андрейко всегда живой.

Поравнявшись с маленьким домиком, перед которым росли красивые георгины, я подумал: «Хорошо бы отнести на могилу цветы». Но я торопился увидеть то место, где похоронен мой друг, поэтому решил не терять времени.

Перепрыгнув через ручей, из которого во время войны наш повар брал воду для кухни, я свернул вправо. Без труда отыскал полянку, где был похоронен комиссар.

На могиле стоял деревянный памятник, на нём пластинка из латунной гильзы, та самая, которую делал по моему заказу артиллерийский мастер Демичев. На пластинке дата похорон и фамилия комиссара. На могиле ле-жали живые ярко-красные георгины. Они были ещё свежи, точно только что сорванные. На широких густых лепестках искрились капли воды. Рядом находилась кучка высохших цветов. Я догадался, что цветы приносят сюда часто. «Может быть, кто-нибудь из родственников», — подумал я.

Долго стоял я с обнажённой головой и смотрел вниз, как будто силился увидеть сквозь землю дорогого мне человека. Припомнил продолговатое ласковое и мужественное лицо с глубокими морщинами, встречи с комиссаром и эпизоды боёв.

Особенно тяжёлым для нас был 1942 год. Тогда наши войска оказались отрезанными от тыла. Не хватало боеприпасов, продовольствия, медикаментов. От бескормицы погибли все лошади, и пушки приходилось таскать на себе. Но мы сражались мужественно и не уступали противнику ни одной пяди земли, не пускали его к Ладожскому озеру, по которому шло снабжение Ленинграда.

И в эти трудные минуты рядом с солдатами всегда был комиссар Андрейко. Он приходил к бойцам и начинал просто, как долгожданный и близкий друг, беседовать. Хорошо умел рассказывать: тепло, задушевно, просто. Он всегда знал больше, чем другие.

Я надел фуражку и медленно пошёл по тем местам, где когда-то стояли батареи, размещались штаб, кухня, склад боеприпасов. Вот и моя землянка, которую Андрейко называл «дачей», потому что она была искусно построена мастером Демичевым.

Однажды пришёл комиссар в землянку и спрашивает:

-Слышали, как ночью пел соловей?

-Нет, — ответил я.

Вот и плохо, что у вас война выбивает способность замечать красивое. Жить надо и на войне.

Я хотел что-то сказать в оправдание, а он уже задал другой вопрос:

-Построили баню для солдат?

«Что за человек? — подумал я. — Всё замечает».

...Я бродил по местам боёв до самого вечера. Возвращаясь на станцию, я зашёл в дом, у которого росли георгины. Открыл почерневшую от сырости деревянную калитку и, пройдя мимо только что политых цветов, оказался у двери. Постучался.

-Войдите, — услышал я голос девочки.

Я переступил порог и вошёл в уютную, хорошо убранную комнату. Возле зеркала стояла девочка лет одиннадцати с пионерским галстуком в руке. Она смутилась и не ответила на мое «здравствуйте».

-Где твои родители?

-Папа работает, а мама уехала в Ленинград.

Кто же теперь в доме хозяин?

-Я, — робко сказала она и стала повязывать галстук.

-Нельзя ли купить у тебя георгинов? — спросил я.

Девочка сначала растерялась, а потом категорически отказала:

-Не могу. Нам цветы самим нужны.

Если бы взрослый человек был, можно было бы объяснить, зачем мне нужны цветы, но ребёнку растолковывать мне не захотелось. Я даже рассердился на эту девочку за жадность. Пришлось уйти. Но я не расстроился, потому что надеялся купить цветы в другом месте. Однако мои надежды не оправдались. Больше ни у кого цветов я не нашёл.

Поздно вечером я пришёл на вокзал. И здесь неудача. Комнаты отдыха при вокзале не оказалось.

-Как же быть? — спросил я у дежурного по станции.

-У нас не узловая станция, гостиницы нет, — ответил тот.

-Плохо. Приехал я навестить могилу друга, сам воевал в этих местах, и вот такое негостеприимное отношение. Хотел купить цветов, никто не продал... — пожаловался я дежурному. — Хотел завтра ещё раз сходить на могилу, ночевать негде.

Вижу, он подобрел.

-Может, вы, товарищ полковник, пойдеёте ко мне. Я живу рядом. Сам дежурю, не могу отвести. Но вы найдёте. Единственный дом, возле которого растут красные георгины.

Я догадался, что речь идёт о том доме, в котором мне девочка не продала цветы, и, конечно, отказался.

-Если можно, я у вас в дежурной комнате посижу, а утром уеду.

-Можно. Я даже открою вам кабинет начальника. Спите на здоровье! Таким людям мы рады...

Дежурный отвёл меня в кабинет и полюбопытствовал:

-Значит, могилку друга проведали?

-Да, — ответил я. — Хорошие были друзья. Думал, что могила в запущенном состоянии, хотел порядок навести, а оказалось наоборот.

-Приходите завтра, товарищ полковник, нарвём вам цветов.

От слов дежурного мне стало радостнее на сердце. Доброе слово человека согревает.

Дежурный ушёл, а я остался в кабинете начальника станции. Долго ворочался с боку на бок на жёстком диване: никак не мог заснуть. Наконец задремал. Проснулся я часов в семь. Выглянул в окно — идёт проливной дождь.

Обидно стало: не удастся отнести цветы на могилу друга. Решил уехать в Москву. Едва успел позавтракать, как подошёл поезд. Я попрощался с дежурным по станции и сел в вагон.

Каково же было мое огорчение, когда я увидел, что выглянуло солнце и небо стало ясным. На стенах вагона заиграли зайчики. От дождевых луж и от земли повалил пар.

Поезд уже подходил к лесу. Я выглянул в окно: по лугу бежали босые девочки с большими красными и белыми цветами в руках. Из-под их ног вылетали искрящиеся брызги воды.

Сердце мое дрогнуло. Я узнал одну из них. Это была та девочка, которая отказалась продать мне георгины. Так вот кто носит цветы на могилу друга!

Эту девочку с большим белым бантом в волосах, с пионерским галстуком на груди и георгинами в руках я запомнил на всю жизнь.

Назад