Жариков, А. Д. Мальчишки были на войне [Текст]: документальные повести / А. Д. Жариков. – М.: ДОСААФ, 1970. – 158 с.: ил.

ЦВЕТЫ У ОБЕЛИСКА

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Из приказа командующего немецкой 6-й армией

В приказе этом, который давно стал историей и хранится теперь в архиве, немецкое командование лично свидетельствует о том, какой большой урон наносили им народные мстители, нередко совсем юные:

«...Партизанам, а также советским разведчикам, заброшенным в тыл наших войск, помогают дети коммунистов — члены пионерской организации. В тылу 6-й армии действует большая группа таких пионеров под руководством главаря по кличке Чапай.

Пионеры ночью и днём совершают диверсии, расклеивают коммунистические листовки, вредят нашим войскам. Так, 20 октября с. г. они заминировали и взорвали легковой автомобиль, в результате чего погиб капитан Ганс Фрауман. 25 октября выбили стекла в городской бане, несколько солдат ранены стеклом. Дети, пропитанные идеями коммунистов, рисуют на заборах пятиконечные звёзды, зарывают на дорогах в песок доски с гвоздями, на спинах злых бездомных собак пишут имя фюрера. Настоятельно требую от командиров всех рангов выявлять подрывные молодёжные организации и применять в отношении их членов карательные меры вплоть до смертной казни...».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАПАЙ

1. В лесу

В субботу вечером ребятам объявили, что завтра в лагерь приедут родители. Пионеры готовили большой праздничный концерт на новой, ещё не окрашенной, дощатой сцене...

А на рассвете в воскресенье на пионерский лагерь детей пограничников посыпались бомбы...

То, что случилось потом, даже трудно рассказать. Одна бомба попала в палатку, где жили начальник лагеря, повар, завхоз и мальчишки-вожатые, другая — в сцену, и очень много разорвалось вокруг столовой. Всё раз-рушено, дым, плач перепуганных детей и убитые... Часть ребят, окровавленных, в одних трусиках, убежали в лес.

Потом приехали родители. Собрали живых и мёртвых на грузовики и увезли в тыл.

На ближайшей станции ребят пересадили в вагоны. Ночью поезд остановился в лесу под Гродно. Кто-то бегал вдоль состава и кричал: «Ребята, разбегайтесь! Разбегайтесь! Кругом немцы...»

В густой тьме раздались выстрелы, слышались раздирающие душу стоны и чужая лающая речь.

Павлик Родин и Слава Дымов выпрыгнули из вагона, тут же свалились в заросшую крапивой яму. Потом бежали, пробираясь сквозь кусты, по сырому лугу и, обессилевшие, к рассвету оказались в заброшенной сто-рожке лесника.

Вокруг было тихо. Лишь где-то далеко-далеко, как гром, гремела артиллерия. В сторожке ни души. Ребята, проголодавшиеся до потемнения в глазах, разыскали в погребе солёные огурцы, капусту, морковь. Подкрепились. А теперь куда? Решили ждать, может быть, появится хозяин.

Прошёл день, другой, а хозяина все не было. Ночью в сторожке было жутко, и ребята, забрав стёганое одеяло, уходили в лес. Под большой корягой, зарывшись в кучу сухой листвы, они засыпали. А утром опять возвращались в сторожку.

Так продолжаться долго не могло. Мальчишки отощали. Нужно было что-то придумать. Слава ничего предложить не мог. Ему десять лет, он моложе Павлика на целых четыре года и во всём полагался на своего стар-шего товарища. Павка и в пионерском лагере, и в военном городке, где жили пограничники, верховодил ребятами. И не только потому, что его отец комиссар, участник боёв на дальневосточных границах и награждён двумя боевыми орденами. Павка сам был очень смелый. Это он однажды задержал в лесу нарушителя границы, переодетого в женское платье. А ещё он мог соревноваться в конном спорте даже с опытными кавалеристами.

Вот и теперь, хоть и не скрывал Павка страха и даже плакал вместе со Славкой, когда было особенно жутко и тоскливо, он всё время внушал маленькому другу, что когда-нибудь удастся найти своих и уйти от войны куда- нибудь подальше.

Павлик предложил переночевать ещё одну ночь в сторожке лесника, а утром идти на запад, к границе, где осталась застава. «Не может быть, чтобы там никого не было. Пограничники не отступят!» — решил он.

Когда в окна заглянул туманный рассвет, вдруг что-то загудело, громыхнуло, и по лесу покатилось эхо.

— Славка! Бежим! — крикнул Павлик.— Немцы!

Выскочив в окно, ребята без оглядки кинулись в лес. Бежали долго. Исцарапали лицо, руки, ноги. Обессилели окончательно. Слава, с перепугу, вцепившись в Павкин рукав, еле тащился.

В чаще было тихо, журчал ручей, пересвистывались птицы. Ребята напились из ручья холодной воды, сели под куст, притаились. Что теперь делать, куда идти?

Вдруг где-то не очень далеко послышался стук. Это не дровосек и не дятел. Металлический звук то затихал, то опять доносился отчётливо и резко.

Павлик вскочил, замер, прислушался.

-Что это? — шёпотом спросил Слава.— Бежим отсюда...

-А куда бежать-то? — так же шёпотом ответил Павлик.— Лучше подкрадёмся и поглядим, может, наши.

Перебегая от дерева к дереву, озираясь и прячась за толстыми стволами елей, они подкрались к тому месту, откуда звук донесся громко и настойчиво.

— Смотри!— дёрнул Павлика за рукав Слава.— Самолёт. Они подошли поближе и обомлели. На борту самолёта — крест, на хвосте — свастика. За прозрачным колпаком окровавленный летчик. Мундир зелёный, погоны...— Это же фашистский самолёт!

Мальчики попятились назад, но лётчик, заметив их, как-то криво заулыбался и стал их жестами подзывать.

Сознание того, что человек просит их помощи, победило страх. Ребята переглянулись.

-Он задохнётся там,— сказал Павлик.— Ух, гадюка!

-Может, это наш? — усомнился Слава.

Павлик, вооружившись суковатой палкой, первым подошёл к самолёту. Деревья были вокруг поломаны.

Лётчик тяжело дышит и все кивает им головой. Правая рука висит, словно пришитая к плечу, левая хочет подняться, но тут же падает. Мундир залит кровью. И совсем он, оказывается, не страшен фашист. Тоже человек. Улыбается, кивает головой, просит помочь, видно, ему очень больно...

Павлик осмелел, забрался на сломанное крыло. Позвал Славу.

-Иди, не бойся. Он не может открыть кабину. Заклинило.

Опасливо озираясь, Слава подошёл к самолёту и тоже забрался на крыло.

-Гляди,— шепнул он,— пистолет в руке...

-Это теперь молоток,— сказал немец и бросил пистолет возле ног.— Я уже, как это, по-руски, почти подыхайль. Сил нет. Кровь очень.

Ребята поднатужились и немного сдвинули прозрачную крышу кабины. Немец попытался выбраться из самолёта, но не смог. Поднявшись, он протягивал руку, словно прося милостыню, и падал.

Павлику и Славе стало жаль раненого. Они попытались вытащить его из кабины, но сил у обоих было так мало...

Вдруг лётчик зарычал, как зверь, и, к удивлению ребят, сам вылез на крыло, а с крыла свалился на землю, словно куль муки. Он лежал недвижимо, широко разбросав руки и ноги, закрыв глаза.

Слава быстро поднял оброненный лётчиком пистолет и протянул Павлику.

-Возьмём?

Павлик снял с лётчика планшетку, достал из его куртки плитку шоколада и документы. А дальше ребята не знали, что делать? Если бы это был наш лётчик! Тогда всё ясно — оказывать помощь. Но перед ними враг. Бросить его и убежать? Тоже нельзя. А вдруг он встанет и уйдёт к своим. Тогда ребята привязали немца стропами парашюта к сучьям и положили на грудь кусочек шоколада: может, очнётся, поест... «С голоду умирать пло-хо»,— подумали мальчишки.

-Очень много крови, перевязка нужна,— сжалился Слава.

Недаром он сын полкового врача. Он знает, как завязывать раны. Оторвав от парашюта кусок шёлка, мальчишка ловко принялся за дело.

-Это гут, хорошо...— простонал немец, открыв глаза.

Забинтовав ему голову, Слава принялся было перевязывать левую руку. Неожиданно совсем рядом опять послышался громкий стук.

-Бежим! — крикнул Павлик, и ребята пустились наутёк.

Откуда и силы взялись. Петлями меж деревьев, как зайцы. Выскочили к берегу озера. Дальше бежать некуда. Вокруг заросли, камыш, топь, вода...

-Там ещё был фашист! — задыхался от волнения и устали Павлик.

-Ты видел? — спросил Слава.

-А разве не слышал, как что-то загремело возле самолёта.

-Это я, Павлик, я бросил палку, а она ударилась о крыло...

-Эх ты, напугал. Пойдём докончим перевязку.

Палка лежала возле его руки. Я подумал, а может, он притворяется? Схватит палку и...

II. У партизан

...Слава не успел договорить. Из-за куста вышел высокий, усатый дядька.

-Эй, гномы! Куда путь держите?

Ребята опешили. Появление человека было столь неожиданным, что даже родная речь не сразу привела их в себя. И прежде чем ответить на вопрос, Павлик заметил, что в кустах еще кто-то прячется. Решил: обстановка непонятная, нужно быть осторожным.

-Мы ищем...— начал Слава.

-Да, да, мы ищем грибы.— Поспешно закончил Павлик и прикрыл оттопырившийся бок рукой.

Незнакомец подошёл вплотную, вытащил у Павлика из кармана пистолет, улыбнулся.

-Хорош «гриб»... Где взяли? — спросил строго.

«Как быть? Отвечать правду или молчать? Как же быть?..» — даже руки вспотели от волнения.

-Нашли,— еле слышно ответил Павлик.

-Да, это мы нашли. Там...— подтвердил Слава, махнув рукой в сторону.— Там много такой чепухи валяется...

-Пробираетесь откуда-нибудь или местные?

Усатый дядька отвернул полу серого плаща, стал засовывать в карман пистолет, и Павлик увидел красный кант на его синих брюках.

«Неужели это наш. Советский командир?»

-С пограничной заставы мы. Прячемся...— Павлик почти поверил, что это свои, и готов был обнять усатого, пожаловаться, как отцу.— Уже давно... Нас бомбили... Мы...

-Что-то вы, друзья мои, сочиняете. До границы отсюда километров двести,— сказал усатый.— Не люблю врунов.

-А мы не врём,— насторожились ребята,— просто мы испугались. Немцы кругом. Нас везли поездом...

-Может, и я враг? — улыбнулся дядька.— Или не похож?

-Бриджи на вас военные...

Усатый человек сел на пень. Закурил.

-Товарищ Крысин, иди сюда!

Из-за куста вышел красноармеец, вооружённый винтовкой. Мальчишки бросились к нему. Наконец-то свои! Теперь нет никаких сомнений.

-Дяденьки, мы же Павлик и Славка! — закричал от радости Слава.— Может, знаете: его папа батальонный комиссар Родин, а мой — военный врач... Дымов, не слыхали?

-Ладно,— оборвал Крысин.— Некогда нам слушать ваши сказки. Ещё проверим, не сочиняете ли. Что прикажете, товарищ Избранько?

-Отведи их к нам,— распорядился усатый.— Передай, чтобы покормили и показали врачу. А вы, ребятки, случайно никого не встречали в лесу? — обратился он к Павлику.

-Встречали. Самолёт там упал, крылья поломались, а лётчик ранен-

Усатый тут же вскочил, швырнул в куст самокрутку.

-А я что говорил!—он бросил колючий взгляд на Крысина.— Отведи их и поднимай по тревоге первый взвод! Теперь жди в лесу немцев... Шляпы!

У Избранько были основания сердиться. На рассвете весь его небольшой отряд прочёсывал лес в поисках упавшего самолёта. Но красноармеец Крысин, оказавшийся в отряде при загадочных обстоятельствах, доказывал, что самолёта никто и не видел, а упало, видимо, дерево...

Павлика и Славу долго вели по густым чащобам, пока не оказались на красивой полянке. Здесь было вырыто несколько землянок.

Ребят накормили, напоили чаем и уложили на мягкую постель из сухого папоротника. Проспали они беспробудно больше суток.

Первым проснулся Павлик. Он долго не мог сообразить, где находится. И ночной побег из вагона, и долгие поиски своих, и жизнь в лесной сторожке, и немецкий самолёт — всё казалось длинным и кошмарным сном. Голова гудела, ноги, руки, шея, живот — всё болело. Павлик с трудом поднялся с нар. Слава ещё спал, раскинув руки. Ввалившиеся глаза его были приоткрыты, нос заострился. Чёрные волосы похожи на щётку.

Через маленькое окошечко проник яркий пучок света и, порозовив щёки Славы, прямоугольным жёлтым пятном прилип к бревенчатой стене.

Павлик огляделся: под ногами сырой, холодный песок, на нарах ещё не высохший папоротник. Вместо подушки — берёзовые веники, накрытые тряпьём.

На стене вият две шинели: одна серая, вторая зеленоватая с маленькими беловатыми погонами.

«Чёрт возьми, где же мы: у своих или у фашистов? — не может понять Павлик.— Почему шинель с погонами?»

В углу винтовки. Одна знакомая, такие были у пограничников, а вторая совсем непонятная, толстая, похожая на охотничье ружье. Павлик лишь догадывался, что это иностранная.

В деревянном ящике какие-то колотушки с длинной ручкой. «Ага! Гранаты».

В голове больно стучала кровь, во рту было сухо и горько. Очень хотелось пить.

Постепенно в сознании мальчишки стало восстанавливаться, как оказался в этой прохладной и мрачной землянке. Но всё еще не был уверен, что попал к своим. Больше всего смущали оружие и шинель. Он не знал, что это первые партизанские трофеи.

Павлик не стал будить Славу и вышел из землянки. Было тепло. На берёзовом пне сидела девочка в цветастом сарафанчике. Она читала толстую книжку. Поодаль, меж двух берёз, дымил костёр. Над костром ведро.

Девочка словно ждала, когда проснётся Павлик. Захлопнув книгу, она позвала:

-Иди сюда. А тот, второй, ещё спит? — Павлик несмело подошёл, прислонился к берёзе.— Ну, расскажи, как немца взяли в плен? — хитровато сощурила тёмные глаза девчонка.

-Мы его не брали...— растерянно ответил он.

-Неправда, папа говорит, что вы лётчика взяли в плен и привязали возле муравьиной кучи. Подох фашист. Муравьи закусали. Так ему и надо!

Словно кипятком, обожгло внутри. Разве он хотел, чтобы человек умер, пусть даже он враг?

-Не может быть. Мы хотели ему помочь. Он раненый.

-Убийца он! Бомбил наших. Фашист! В газете написано: «Смерть немецким оккупантам!»

Павлик как-то мгновенно словно прозрел и вспомнил страшную бомбёжку пионерского лагеря, убитых ребят, обстрел вагонов с детьми и оставленных там, на заставе, родителей. Ему стало очень стыдно. Он почувствовал, как горят щёки и уши, а девочка не унималась:

-Вот папа наберёт отряд побольше, и мы будем воевать с ними. А пока оружия мало, бойцов тоже мало. Понимаешь?

-А где он наберёт бойцов в отряд?

-Фи! Знаешь, сколько красноармейцев приходит к нам: «Возьмите, командир...» Только папа им говорит: «Надо к своим полкам пробиваться». А некоторые остаются. Их полки разбиты, вот папа и принимает их к нам в отряд. Пусть воюют, правда?

-А кто твой отец?

Он в милиции капитаном работал, а теперь командир боевого отряда имени Чапаева. Мы разобьём фашистов! Понял?

-Ерунда! Немцев разобьют наши пограничники. Вот увидишь!

Разобьют... Немцы уже в Гродно. Наши отходят. Спроси у папы.

-С усами твой отец? Избранько?

-А почему ты знаешь?

-Знаю. Мы сначала испугались. Думали, что он немец. Говорит он как-то...

-Ох, уморил... Як же вин каже? Я тэж так можу. Мы ж украинцы!

Девочка за несколько минут рассказала всю свою биографию: зовут её Рая, она закончила пять классов, первые дни все прятались в чащобе, а потом встретили красноармейцев и командиров, понастроили землянок, вырыли окопы. Теперь уже в отряде почти сто человек. Отряд разместился в разных местах, а здесь только штаб и госпиталь. Поваром в штабе Раина мама. В госпитале один врач и два больных...

-Да, пока вы больные и истощённые,— утверждала Рая,— поэтому вас положили в госпиталь.

У Раи тёмные, как бусинки, глаза, чёрные курчавые волосы. Она худая и длиннорукая. Говорит без умолку, засыпая вопросами и сама же наугад отвечая на них. Пулемёт, а не девочка.

-Ты в восьмом? Ах, да, ты в седьмом. А твой папа погиб?

-Не знаю... Может, и погиб. Там, на границе, бой был сильный.

-А твой папа врач? Хотя нет, это у того мальчика папа врач. Всё перепутала.

«Как ты мне надоела с вопросами,— подумал Павлик.— Хотя бы Славка проснулся, может, отвязалась бы».

-Эй, Крысин, доложи, чего тащишь? — крикнула Рая.— Чего-то несёт...

Крысин неё снятый с немецкого самолёта пулемёт.

-Не видишь разве? Дрова раздобыл,— неприветливо ответил боец.— Ишь, парочка — баран и ярочка, хи-хи...

-Ой, какой-то он...— тихо сказала Рая.— Не люблю я этого дядьку, какой-то вредный. Папа говорит, его оставили в отряде потому, что он местный житель. Он так плакал, так просил... Папа сказал, что он форменный дезертир. Это знаешь, которые от своих удирают, чтобы шкуру спасти.

Рая могла быстро забывать обиды и мгновенно переключаться с одного разговора на другой. Едва скрылся Крысин, она улыбнулась и вскочила на пень.

-Догонишь?

-Не могу. Я хочу пить,— ответил Павлик.

-Айда наперегонки к роднику!

-Бежать не хочется, ноги болят.

-Фу, какой ты: «не хочу, не могу...» А я всё могу,— расхвасталась Рая и тут же забралась на дерево и прыгнула с сучка.— Ну ладно, идём пить. Ты ещё не знаешь, какой родник здесь.

Родник был недалеко под горкой у ветвистой липы. Вода холодная и, как показалось Павлику, подслащённая мёдом.

-Пей, сколько хочешь. А скоро ужин будет. Ты любишь пшённую кашу? Сливуху? Ой, как вкусно! С салом. Любишь?

-Конечно,— ответил Павлик.— Мы в лагере ели пшённую кашу. Тоже на костре готовили.

-А мы в Баку на костре уху осетровую варили. Знаешь, какие осетры? Во!— Рая пнула ногой гнилое бревно.— А есть и больше. Ты видел осетров? Мы там давно жили. А ты был в Баку?

Павлик родился на пограничной заставе и никуда, кроме пионерского лагеря, не выезжал. Но ему не хотелось выглядеть незнайкой:

-В Баку нефти много. На Урале железо добывают, а в Донбассе уголь,— ответил он.

Рая как-то странно посмотрела на Павлика, пожав плечами: при чём тут Урал и Донбасс?

-Посмотри, не проснулся ли тот мальчик? — предложила она.— Теперь мне весело. А раньше, ой, комары, скучища и страшно…

Когда Павлик и Рая открыли дверь в землянку, Слава проснулся. Испуганно вскочив с нар, он долго смотрел по сторонам удивлёнными глазами. Потом закрыл лицо руками, свалился на постель и заплакал.

-Ты что, Славка?! Это же мы! — успокаивал друга Павлик.

-Ты не заболел? — Рая прислонила к его лбу ладонь и заключила:

-Лихорадка. Надо врача! Я побегу к маме.

III. ПЕРВОЕ БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ

Ребятам казалось, народные мстители только и дела-ют, что бродят по лесу или сидят в землянках. Да и откуда было знать Павлику, Рае и Славе, что ночью бойцы уходили на задание, пробирались к шоссейным дорогам и устраивали засады, громили автоколонны, уничтожали фашистов, поджигали и добывали оружие. С каждым днём росла численность отряда, приобретались навыки ночной войны. Никакой помощи от ребят пока не требовалось, поэтому они целыми днями играли во что-нибудь, рассказывали друг другу сказки, читали и лишь иногда помогали повару штаба отряда — Раиной маме.

Но однажды, это было уже в конце августа, когда фронт отодвинулся далеко на восток, а здесь о войне свидетельствовал лишь гул самолётов в небе, Павлика в полночь вызвали к командиру отряда товарищу Избранько.

-Садись, Павлик,— сказал командир,— послушай, о чём тут пойдёт речь.

В просторной землянке командира на столе лежала обструганная широкая доска, и на ней были нарисованы контуры леса, железная дорога, тропа, по которой должны идти минёры, синими крестиками-обозначены те места, где расположены посты гитлеровцев. Это — схема.

По ней Избранько показывал, объясняя, где удобнее подходы к железной дороге, как нужно наверняка рвать полотно, куда отходить после выполнения задания. Давал многие другие указания, а потом, как и положено командиру, спросил:

-Задача ясна?

Да, оно, конечно, ясно и понятно,— встал пожилой минёр с глубоким шрамом на подбородке, но людей мало. Может, возьмём мальчонка Родина. Наблюдатель нам нужен.

Наступила тишина. Слышно, как отстукивают секунды ходики, тяжело вздохнул Избранько.

-Затем я и позвал его, но... Словом, думаю — справится.

Сердце мальчишки заколотилось от гордости.— Наконец-то и ему, Родину Павлику, поручается настоящее задание. Не то, что торчать в кустах на окраине леса и вести наблюдение, не идёт ли кто.

Правда, Павлику в этой важной боевой операции отводилась не сложная, но серьёзная роль: он должен сидеть на дереве далеко от того места, где пять минёров будут закладывать взрывчатку, и в случае появления гитлеровцев куковать, сигналя об опасности.

...Ночь была беззвёздная и душная. Свирепствовали комары. Далеко на востоке вспыхивали молнии. Минёры шли молча, быстро, и мальчишка едва поспевал за ними.

Только коренастый, с рыжей бородкой дядечка, которого почему-то все звали Илюхой, изредка останавливался и, подождав Павлика, спрашивал хриплым, прокуренным голосом:

-Идёшь, малец?

Коснувшись большущей, короткопалой рукой головы мальчишки, он вздыхал и произносил одно и то же: «Ох- хо-хо...» Шёл он, тяжело ступая и придерживая прыгающий на спине мешок со взрывчаткой.

Павлик понимал, что «ох-хо-хо» значит: не стоило бы мальчишку брать с собой. Но участие в боевой операции было вызвано необходимостью. В ту ночь много бойцов вышло на задание. Нужно было как-то задержать выдвижение резервных войск гитлеровцев, отвлечь часть сил немецких войск, тем самым облегчить борьбу Красной Армии с гитлеровскими захватчиками.

-Стоп! — сказал Илюха.— Передых!

-Значит, задача ясна? — спросил вполголоса командир группы.— Теперь недалеко до железной дороги.

-Всё ясно,— отозвался кто-то в темноте.

-А тебе, Родин?

-Мне тоже,— ответил Павлик, хотя совершенно не представлял, как минёры подорвут полотно, что будет дальше?

Кажется все обсудили, накурились, но командир ещё раз уточнил задачу:

-Значит, Илюха пойдёт первым... Уложит шашки, вставит детонатор и назад. Потом... Потом ты,— и словно случайно вспомнил о Павлике: — А ты выбери дерево повыше и лезь. Заметишь какое движение, значит, «ку-ку!»

-Прямо здесь? — удивился Павлик.

-А то где же,— сказал Илюха.— Мы уже на опушке леса, тут до железки рукой подать.

Командир группы высокий, голос густой, лица не видно. Темно ещё. В землянке Избранько Павлик не обратил внимания на сидящих людей, не успел запомнить их лица: уж слишком неожиданно всё произошло.

-Всё проверить! — приказал командир.— Кончай курить!

Илюха, пыхтя табачным дымом прямо в лицо Павлику, стал напутствовать:

-Сиди и ни тю-тю! Замри. Увидал падлу — и сразу ку-ку!

-Ясно, дядя Илюша. Не подведу.

-Ты не подведёшь, а мне боязно. У меня дома тоже такой малец.

-Встать! За мной! — последовала команда.— Вот подходящее дерево, лезь, Родин!

Павлик забрался к самой макушке, притаился. Тишина. Лишь комары надоедливо пищат над ухом. Шея горит от укусов, добрались и до ног, но мальчишка не имеет права шевелиться. Какая-то птица спросонья слетела с сучка и хлопает крыльями прямо перед лицом. Потом села. Успокоилась.

Время тянется медленно. Приближается поезд... Павлик замёр: когда же раздастся взрыв? Мысленно представлял: «Вот сейчас, вот сейчас... тишина как треснет, и над лесом покатится громовое эхо! Скорей бы...»

Но взрыва не последовало. Не каждый поезд партизаны пускали под откос, а лишь те, которые с боевой техникой и с гитлеровскими солдатами.

Едва растворился ночной мрак, как засвистали птицы, перелетая с ветки на ветку. Попрятались комары, стало прохладно. Ночью лес — что непроходимые джунгли. А утром оказался самым обыкновенным.

Впереди открылась широкая, светлая поляна. Видна насыпь, поблескивают рельсы. Павлик зорко смотрит по сторонам. Никого.

«Где же минёры?» — беспокоится мальчик и вертит головой, как сыч, то вправо, то влево. Розовеет горизонт, уже утро, а минёров все не видно. Павлик испугался: «Может быть, они ушли, а про меня забыли?»

Но они не забыли о мальчике. Партизанам удалось бесшумно снять охрану на мосту, и они решили его заминировать вместо полотна. Так вернее.

Вдали показалась дрезина, на ней три человека. Один из них качает рычаг. Павлик начал куковать. Кукует громко. Дрезина совсем уже близко, даже мальчик видит, во что одеты люди. Один — в сером пиджаке, другой — в чёрной вельветовой куртке и в сапогах, третий — мальчишка в белой рубашке. «Значит, это не немцы»,— заключает Павлик.

Как тут быть? Указаний пропускать или задерживать незнакомых людей не было. И решил Павлик проявить «инициативу»:

-Эгей! — крикнул он и мгновенно спустился с дерева.— Эгей, подождите! — Павлик побежал к железной дороге.— Подождите, туда нельзя!

Дрезина остановилась. Люди изумлённо смотрят на бегущего к ним мальчишку и не понимают, что ему надо, почему он так встревожен.

-Дяденька! — задыхаясь от усталости и волнения, торопится Павлик.— Нельзя туда ехать, понимаете?

-Это почему же? — спросил с усмешкой тот, который в чёрной вельветовой куртке.— И кто ты такой, что запрещаешь?

-Нельзя, там опасно, подорветесь,— выпалил Павлик.— Заминировано!

-Будет пужать! — недоверчиво хмыкнул один из них.— Поедем, чего тут...

Мальчишка в белой рубашке нажал на рычаг, дрезина тронулась. Павлик, не отставая, уговаривал их возвратиться:

-Заминировано, понимаете, нельзя же, фашисты должны подорваться...

-Чёрный пиджак оглянулся:

- Ну, а ты-то что за начальник?

Это показалось мальчику оскорбительным. Разве он, Павлик Родин, не внушает доверия, разве он что плохое сказал? Ведь он не хочет, чтобы люди подорвались. Они же не фашисты.

-Я Павлик, Чапай я! Командир особой группы! — выпалил он.— Поняли? Если поедете, то...

Всё это Павлик сочинил, чтобы заставить поверить ему. И не успел досказать. На путях показался поезд. Он мчался быстро...

Полетела под откос сброшенная с рельсов дрезина, кинулись к лесу люди... Павлик тоже побежал, но в другую сторону, к дереву, с которого слез. В траве он упал и тотчас услышал стрельбу…

Лес наполнился страшным шумом. Словно рёв урагана, промчался эшелон с пулемётами на крышах вагонов.

Павлик не понимал: почему же поезд не подорвался? Он растерянно смотрел на полотно железной дороги. И вдруг через несколько минут уже где-то вдалеке грянул взрыв, словно гром, и покатился над лесом. Стая испуганных грачей и галок, горланя, взвилась над деревьями. Вдали застучали пулемёты.

...С боевого задания не вернулся только один — Илья Истомин. Его похоронили в лесу, на полянке, под рябиной. Вся в кровавых капельках ягод, она, казалось Павлику, чем-то схожа с Ильёй. Будто снял партизан клетчатую кепку, обнажил свою красноволосую голову и стоит на залитой солнцем поляне среди синих колокольчиков...

На разборе проведённой боевой операции командир отряда сначала похвалил Павлика за выполнение задания, а потом сказал:

-Дисциплина у тебя, Родин, плохая. Разве можно было покидать пост? Эти железнодорожники, которых ты предупредил об опасности, работают на немцев. Учти на следующий раз: самовольничать у нас не положено!

Павлик и сам понял, что поступил неправильно, и уже в дальнейшем действовал, как настоящий партизан,— осторожно, обдуманно и смело.

Люди, которые ехали на дрезине, распустили в окрестностях слух, будто в лесу действует огромный отряд каких-то мальчишек и командует им худенький, высокий парнишка под именем Чапай. Они клялись, что собственными глазами видели не только самого Чапая, а даже, как его отряд пустил под откос немецкий эшелон с солдатами и боевой техникой.

В отряде Павлика сначала в шутку, а потом и всерьёз прозвали Чапаем. Мальчишке нравилось это прозвище, но его надо было еще оправдать в бою...

IV. В дозоре

В безмолвной, тоскливой тишине медленно падают листья клёна. Покружившись, они нехотя ложатся на землю и на спящего под шинелью Крысина. На этот раз вместе с ним в дозоре Слава. Крысин предупредил: «Смотри за лугом, в случае чего — буди». Но будить незачем. Всё словно замерло.

И хотя партизаны всё время уходят на задания, возвращаются с трофеями, где-то бьют фашистов, на базе по-прежнему тихо. Можно подумать, что люди сбежались в лес и томятся от безделья. Есть в отряде целые семьи партизан, а бедные Слава и Павлик даже не знают, где теперь их родители? Ещё не было такого дня, чтобы ребята не вспоминали своих матерей и отцов, а Слава ещё и маленькую сестрёнку. Где они? Что с ними?

Всё хорошее осталось на границе. Вспомнил Слава, как ездил на автобусе в школу, первый пионерский лагерь, карасей ловил в пруду... В войну играли... На чердаке поликлиники, в которой работал Славин отец, был штаб ЮП — юных пограничников. Теперь не надо играть в бой. Теперь идёт настоящая, страшная, совсем не похожая на ребячью весёлую игру война. И хотя в дозоре пока тихо, Слава знает: где-то партизаны выполняют боевое задание. Да и здесь в любую минуту может появиться враг.

А вчера принесли в лагерь убитого бойца. Слава никогда не видел его, но было очень жаль партизана. Хоронили его в лесу, на берегу реки...

Ночью ушёл с разведчиками Павлик. Может, опять на целую неделю. Возвратится, как всегда, ободранный, грязный и голодный,., но сияющий от радости. И непременно принесёт немецкие автоматы, мины или гранаты. Завидует Слава Павке — Чапаю.

С того раза, когда впервые сходил на задание, а потом ещё, когда Павлик угнал со двора полицая рысака, серого, с чёрными кругами на ногах, да прискакал на рассвете в отряд, командир так и сказал: «Ну, теперь ты настоящий Чапай!» Чапаю кто-то подарил чёрную кубанку с красной ленточкой, у него есть немецкий пистолет, тот самый, который взяли у лётчика. А Славе пока не доверяют оружие, мал ещё. Только посылают в дозор вести наблюдение на дальних подступах к отряду. Задача предельно простая: заметив приближение подозрительных людей или вооружённых немцев, нужно немедленно бежать в отряд и доложить дежурному. Но какие могут быть немцы или подозрительные люди в такой глуши. Лес осенний всецело принадлежал партизанам.

Слава не любит ходить в дозор с Крысиным. Скучный он и грубый. Уляжется в сухих листьях и спит. А мальчишка — смотри в оба. Проснётся, глянет покрасневшими глазами, спросит сердито: «Ну как?» — и опять спать. «Я начальник над тобой, могу и подремать, а ты наблюдай». Будто все начальники только то и делают, что командуют да спят.

Вдруг на лугу появился заяц. Присел, пошевелил длинными ушами и шарахнулся в кусты. Вскоре на опушке леса показался человек. Он шёл припадая на одну ногу, к стогу сена. «Будить или не будить Крысина? — подумал Слава и решил: — Если человек повернёт от стога к лесу, тогда нужно доложить Крысину, а если это грибник или просто так прохожий, то пусть себе шагает...»

Человек потрогал рукой сено, понюхал и зашагал к опушке. Он приближался к дереву, на котором притаился Слава. В сапогах, длинном чёрном пиджаке и в шапке, хотя ещё не очень холодно.

-Товарищ Крысин! — позвал шёпотом Слава.— Докладываю: идёт подозрительный тип! Проснитесь!

Крысин вскочил, крякнул, как разбуженный медведь, бросился к дереву, схватив винтовку.

-Не шевелись ты, чёрт! Дерево шатается,— зло прошипел он.

-Я не шевелюсь,— Слава затаил дыхание.

Когда человек подошёл ближе, Крысин вышел из-за дерева и гаркнул:

-Куда? Стой!

Человек вздрогнул, остановился, оторопев. Потом заулыбался:

-Ой, Тимофей! Вот не ожидал. Откуда ты здесь, Тимоха?

-Неважно... А ты куда тащишься, Семён?

-Да так, никуда. Дубок для сарая хочу поискать.- Семён достал кисет, стал свёртывать цигарку. Руки дрожат.— А в селе сказывали, тебя убили...

-Бывал в переплёте...— будто нехотя похвастался Крысин.

Наступило молчание. Затем Семён посмотрел по сторонам и спросил тихо:

-Ты что ж, в разведке али это, как говорят, дезертирствуешь?

-А тебе не всё одно? Дай закурить!

-Кури, самосаду полный кисет,— сказал Семён.— А всё же, как погляжу, ты не из тех, кто прячется в лесу... В форме, а звёздочку с фуражки зачем-то снял.

-Да, так... А ты чего же не смотался? В колхозе-то активистом был...— Крысин ухмыльнулся.— Они все давно удрапали,— и коммунисты, и активисты...

-Я кум, так понимаю: отойдут ещё немного наши, а потом поднакопят силёнки и нажмут. Или будем жить в неволе?

-Видишь ли,— Крысин, раскуривал цигарку и громко чмокал губами,— кому неволя, а кому и...

-Ты что ж, кум,— швырнув окурок в траву, вспылил Семён,— думаешь, ежели я отсидел в тюрьме да теперь не эвакуировался, остался здесь, значит — продался? Да будь я без протеза!..

-Ужо насолишь ты им...— с издёвкой сказал Крысин.— У них сила! А мы? Они вон Москву взяли...

-Брехня. Вчера только слышал по радио: идут упорные бои на Московском направлении.

-Это вчера. А нынче ночью взяли. Я тоже не от дятла слыхал,— врал Крысин.

-Всё равно наша возьмёт. Народ весь поднялся. Вас, небось, полк, а то и больше в лесу. Не верю, чтоб Советскую власть сломили.

-Да,— вздохнул Крысин,— дела... Но ты напрасно думаешь найти кого-то. Я послан командованием для связи с партизанами, весь лес исколесил и ни души не встретил. Все драпанули, все...

Слава хотел крикнуть: «Врёт этот Крысин! Мы и есть партизаны!», но сдержался. Может, он говорит так не случайно, а преднамеренно, вводит в заблуждение.

-Есть, кум, есть! Намедни, мальчонок приходил из лесу. Собрал тайком вот таких огольцов,— Семён показал, каких маленьких «огольцов»,— да и учил их, как немцам вредить. А они смышлёные: сколько уже машин немцам перепортили. Ты думаешь, он один в лесу живёт? У него даже фамилия знаменитая — Чапай... Говорят, он главарь.

-Не балабонь,— обозлился Крысин, встряхивая поднятую с земли шинель,— какой там Чапай... Сопляки. Баловство это всё. Словом, так, Семён, иди домой и не помышляй в лес ходить. Тут без оружия и на банду нарвёшься. А обо мне ни гу-гу. Задание у меня особое, понял? Никому!

Крысин как бы невзначай обронил зажигалку, а когда Семён нагнулся, чтобы поднять её, он погрозил Славе пальцем: «Сиди там тихо!» Но Слава и без того почти не дышал.

-Об этом ты не беспокойся. Как могила,— пообещал Семён.— Сам-то будь осторожнее. Кругом части немецкие. А танки по шоссе прут и прут...

-Знаю,— перебил Крысин.— Ну, валяй и забудь о встрече.

Когда кумовья распрощались и Семён ушел, Слава спустился на два сучка ниже и, свесив голову, спросил:

-А почему вы прогнали его? Он ведь за нас...

-Лезь и наблюдай! Это не твоего ума дело.

Крысин шагнул за дерево, раздвинул кусты, посмотрел вслед уходившему и пригрозил мальчишке:

-Уши оторву, ежели в отряде болтнёшь! Этого кума проверить надо, понял? Сволочь он порядочная. В тюрьме сидел. Немцы выпустили и сделали старостой.

-Я никогда не болтаю, не маленький.

Слава опять забрался на своё место, устроился поудобнее, достал из-за пазухи кусок хлеба и луковицу, стал аппетитно есть. «Конечно, Крысин прав. Этот дядька, может, разведчик немецкий...» — подумал он.

Крысин прилёг за кустом на шинель, развернул сверток и, взяв в одну руку кусок сала, а в другую краюху хлеба, смачно зашлёпал губами.

-Хошь сала? — Крысин отрезал маленький кусочек и бросил Славе, но тот не поймал.— Эх, растяпа! Боле не дам, ловить не умеешь.

-А я и не люблю сало,— ответил Слава.

В сумерках они возвратились на базу. Сменившись с поста, Слава взял книгу, одну из тех, которые принёс из разведки Павлик, и ушёл в землянку, где жила со своими родителями Рая. Там и лампа ярче и не так скучно. Но отец Раи, как и всегда, будет расспрашивать, всё ли спокойно было в дозоре? Уж сегодня есть что рассказать…

V. Засада

Уже много раз Павлик бывал в Алексеевке. Проникнуть туда было нетрудно: село в стороне от шоссе и постоянно гитлеровцы там не находятся. В другие сёла Павлик не мог пойти. Там он уже сделал своё дело: подложил мину у склада с боеприпасами, угнал у полицая коня, расклеивал листовки. Немцы и полицейские там насторожились. Хватают всех не местных мальчишек, подозревая в каждом Чапая. А здесь, в Алексеевке, пока тихо. Павлик познакомился уже со многими ребятами. Но командир отряда приказал ему завязать дружбу с сыном старосты веснушчатым Иваном. Нужно выяснить, как настроен его отец Семён. Предатель он или так, растерявшийся человек?

Ребятам Павлик сказал, что он из Поповки, где живут беженцы. А чтобы не приставали взрослые и даже жалели, он надевал изодранную в клочья рубаху и штаны, сшитые из рваной мешковины. «Славный паренёк,— говорили жители села,— голодный, раздетый, а поёт. Ходит и поёт...» Ребят вокруг него всегда стайка. Присядет где- нибудь на изгороди у крайней хаты и «чирикает». Сначала споёт какую-нибудь песенку, а потом начинает сочинять то о каких-то сверхсильных великанах, которые скоро перебьют всех иноземцев, то об армии юных бойцов, которые накапливают силу в лесу для борьбы с врагами. Ребята слушают, раскрыв рты. Верят, потому что очень хотят избавиться от фашистов.

Однажды Павлик шепнул Ване: «Дело есть, поговорим».

Ребятам, чтобы избавиться, сказали, что пойдут в Поповку.

-И давно вот так бродишь? — спросил Ванюшка.— Не надоело?

-Нисколько. Нужно, вот и брожу...

А толк какой? — последовал вопрос.— Оставайся у нас, живи. Батька разрешит. Он добрый.

-Не могу,— Павлик презрительно сплюнул на дорогу,— люди говорят, что твой отец староста — предатель. Родину продал.

-Да ты что!? — задохнулся Ванюшка.— Честное пионерское, мой батька не за немцев! Его старостой назначили потому, что до войны в тюрьме сидел. А попал в тюрьму из-за одного Тимошки Крысина. Был у нас такой в селе. Вот этот Тимоха и разворовал склад. Мой отец пожалел его, ему ж в армию было идти служить, не отдал под суд. А тут ревизия. Ревизия всё и нашла. Тимоха уже в армию ушёл, а отец сел в тюрьму. Немцы выпустили батю и старостой назначили. Ванюшка взял Павлика за ухо и, поднявшись на носках, зашептал:

-У бати револьвер имеется. А ещё что, в наших лесах Чапаев появился, не слыхал? Батя продукты готовит для его отряда.

-Ладно, вижу, ты наш...— сказал Павлик, когда подошли к мосту через реку,— не продашь. Теперь могу сознаться — не бродячий я. Только никаких Чапаевых нет. Есть Чапай. У него я и служу. Очень важный командир...— Павлик оглянулся, нет ли кого: — В лесу таких, как ты да я, целый полк. Понял? И не нужна мне твоя соль и картошка печёная, бери себе, дома пригодится. Я не голодный.

-Ваня остановился, раскрыв рот и вытаращив глаза. И вдруг выпалил:

-Ёлки-моталки — зелёные палки! Возьми меня к Чапаю! А? Хочешь, я для клятвы горсть земли съем?! Я тоже хочу против немцев воевать!

Павлик глазом не успел моргнуть, как Ванюшка уже набил полный рот земли.

-Не чуди, глупый! Тоже мне, герой...— Павлик засмеялся.— Землю жрать и предатель сможет. Делом докажи.

- Я и делом докажу. Чего надо?

Уж очень ему хотелось поступить в армию Чапая, о которой в селе уже давно шепчутся. А тут ещё Павлик, мастер сочинять небылицы, наговорил такое, что у Ванюшки глаза заискрились: и танки, оказывается, у мальчишек есть, и мощная радиостанция в лесу работает, и с Красной Армией хорошая связь, и есть сведения, что скоро она разобьёт немцев, и тогда всем предателям и изменникам крышка!

-Это я в разведку пришёл в таком рваном костюме,— убеждал он Ваню,— а там, в лесах, мы все в красноармейской форме, с винтовками, на конях, на мотоциклах...

-А не брешешь? А я думаю, почему немцы рыскают, подозрительных ребят хватают. Ну, говори, возьмешь меня?

-Уж если так хочешь, я доложу Чапаю,— сказал Павлик,— может, и разрешит... Но сначала задание: достань взрывчатку.

-Да где ж я её возьму? Вот если бы винтовку или автомат...

-Немцы на ночь в Алексеевке целыми колоннами останавливаются. Зазевается часовой, а ты цап-царап ящик...

-Постараюсь... А ежели автомат?

-Тоже тащи.

-А у меня есть. Я храню под крышей автомат и винтовку.

-Принеси, погляжу, годятся ли? Оружие Чапаю нужно исправное.

Никогда Павлик Родин не был врунишкой. Да и на этот раз он не врал, а фантазировал для того, чтобы завлечь ребят на свою сторону. Он даже сам начинал верить, что хоть пока и нет, но скоро будут целые полчища храбрых мальчишек и девчонок, и начнут они громить вместе с Красной Армией немецких захватчиков. Верил, потому что хотелось, чтоб была такая могучая сила.

Расстались ребята друзьями. Условились встретиться у реки возле вербы. Поклялись не выдавать друг друга.

Ванюшка выполнил задание. Прошло три дня, и Павлик принёс в отряд автомат, винтовку и две мины, переданные ему сыном старосты.

-Теперь надо с его отцом познакомиться,— сказал Избранько, когда Павлик обо всём доложил.— Сразу же предупреди отца, когда встретишься: если продаст, не пощадим. Из-под земли достанем!

...В дождливый осенний вечер Ванюшка пригласил Павлика к себе в дом. Отец Вани уже ждал гостя. Свет не зажигали. Сразу же прошли в горницу. Ванин отец сел на кровать, закурил и сказал:

-Зови меня дядей Семёном. И не бойся. Говори, что и как, зачем припожаловал.

Павлик сел на лавке рядом с Ванюшей и, робея, сбивчиво предупредил:

-Если будет какой подвох, то знайте... За меня Чапай отомстит.

Получилось не так грозно, как хотелось. Павлику даже неловко стало. А тут начал говорить баском, а потом «дал петуха». Но предупреждение было сделано.

В темноте сверкнула цигарка, и дядя Семён сердито ответил:

Не пужай! Я не из трусов. Так и передай своему командиру.

-Я вас не пугаю, а говорю, что велел передать Чапай.— Павлик отодвинулся от Вани, поглядел в окно. По стёклам барабанил осенний дождь, свистел ветер в тополях. Верил мальчишка что пришёл не к чужим людям, к тому же знал, что где-то близко к дому засели партизаны и уж в случае чего помогут. И всё же было боязно. А вдруг ловушка?

Ванюшка ерзает на лавке, ждёт интересного разговора. Но Павлик осторожен.

-Ну, чего же замолчал? — спросил Семён.— Сколько же в вашем войске штыков?

-Штыков нет, а кое-что имеется. Только я на вопросы отвечать не буду. Если хотите помочь нашему отряду— помогите, не хотите — обойдёмся.— Павлик проглотил слюну и выпалил: — Только знайте: скоро наши придут. Да и у Чапая сил хватит, в случае чего...

-Постой, постой! Надо же мне знать, надёжные у вас люди или нет? Если ли оружие или хоть взрывчатка? И вообще, в самом деле у вас отряд из таких вот, как Ванюшка, или ты один обитаешь в лесу? К примеру, ежели один, то живи у нас. Ежели из настоящего отряда, то не тумань мне голову, ложись спи, а завтра пусть приходит...— Семён запнулся— начальник какой-нибудь. Или там Тимошка Крысин заправляет?

-Никакого Крысина не знаю,— ответил Павлик и почувствовал, как по всему телу побежал холодок: «Откуда ему известны фамилии наших?»

Наступило неловкое молчание. Слышно, как отстукивают ходики мучительные секунды.

-Говори, говори,— шепчет Ванюшка, дёргая за пиджак.

-Я и есть Чапай. Живу в лесу,— стал говорить Павлик, как учил Избранько.— А в отряде моём мальчишки изо всех сёл. Есть и из города. Много нас. Нам все помогают, все честные люди, кто не продал Родину немцам. Сейчас продовольствие отряду нужно. Дадите?

-Да, запутал ты, хлопец,— вздохнул Семён.— Ладно, допрашивать не стану, я не полицай. Скажи одно: оружие есть?

-Оружия достаточно. Людей хватает. С продовольствием хуже. Обещаете помогать?

-Подумаю,— ответил староста.— Надо бы для переговоров командира сюда... настоящего. Как его фамилия-то?

Павлик помолчал. Потом сказал:

-Да, нас много, мы партизаны, а вот вы за кого?

-За народ,— ответил староста.— Так и передай: за народ. А продовольствие достанем. Но чтобы всё, как в аптеке,— аккуратно. Засыпаться можно легко. Передай, что мы готовы на всё.

Семён встал, зажёг лампу, прошёлся по избе, припадая на одну ногу. Потом остановился против мальчишек и задумчиво улыбнулся.

-Значит, недоверие ко мне? А вот немцы доверили. Но я докажу...

Хрустнули суставы пальцев, сжатые в большой кулак, и староста заходил по избе быстрее. Как-то жалостливо заскрипел протезом, привезённым из госпиталя после войны с белофиннами.

-Мать, давай ужин. А тебя, Чапай, в лес ночью не пущу. Холодина вон какая, дождь. Ночуй у нас на печке с Ванюшкой.

Командир и это предусмотрел и советовал Павлику, если будут оставлять ночевать, соглашаться. Только не сказал Избранько, что всю ночь под самой дверью будет дежурить партизан. Пусть попробует Семён ночью сходить к полицаю... Ну, а если не пойдёт? Значит, верно сказал Ванюшка: не продался его отец.

Зажгли коптилку, стали ужинать. Ваня улыбается, подкладывает Павлику на тарелку грибы, картошку, солёные огурцы, угощает Чапая. При слабом свете конопатый нос мальчишки кажется совсем коричневым, как неочищенная картошка.

Ванюшкина мать, худая, высокая женщина, всё вздыхает, смотрит на Павлика, причитая:

-Господи, вот ведь какие дела, господи... Небось мать где-нибудь глаза выплакала?

Перед сном Семён сказал, поправляя занавески на окнах:

-Какой-то чёрт у самого дома бродил. Вот что, в случае чего — это Виктор, сын тёти Вари, мол, приехал из Барановичей.. Поняли?

-Господи, это полицай,— запричитала Ванюшкина мать.— Он, голову отруби, он... У всех под окнами шляется, поганый.

-Не он. Я думаю на другого... Дезертир тут один из нашего села живёт в лесу. Тот скорее припрётся.

-Кто, папаня? А? Кто? — нетерпеливо спросил Ваня.

-Есть один. Товарищи его под Москвой дерутся, а он либо к какому-нибудь партизанскому отряду пристроился, а может, промышляет в одиночку. По следам вижу, что это он. Косолапый чёрт.

-Может, спать будем? — спокойно спросил Павлик. Ему-то хорошо известно, кто под окнами ходил. Но он не знал, что в числе троих партизан, которым командир поручил охрану Чапая, был и Крысин.

Лес в туманной дымке едва проглядывался из окна, когда отец Ивана разбудил Павлика и проводил за выгон.

-Осторожно, Чапай. А главному скажи: староста я по одёжке, а душа осталась человечья. Пусть не сомневается. Надёжный.

-Сам я главный,— ответил Павлик, помня наказ: не выдавать ничего точного об отряде.

-Ладно,— вздохнул Семён,— пускай будет по-твоему. Тайна есть тайна. Знаю. А Чапай — это фамилия или кличку дали?

-Прозвали так. За дела, похожие на чапаевские. Только это к делу не относится.

-Хороший ты парень,— сказал дядя Семён.— Только знай: таких Чапаев на нашей белорусской земле ты не один. Ступай...

...Когда Павлик доложил подробно командиру о походе в Алексеевку, Избранько покрутил ус, улыбнулся:

-Ты, Чапай, большим человеком будешь. Операция удалась. Я сам подслушивал как ты вёл «дипломатические» переговоры со старостой. Думаю, что мы не ошиблись в Семёне.

Староста вскоре делом доказал, что он предан советскому народу. В ту ночь, когда под Алексеевкой возле моста была обстреляна колонна автомашин и подорвались на минах три грузовика, Павлик был в отряде и спал крепким сном. Ванюшка, хотя и не спал, но сидел на печке и просушивал брюки. А отец его резался с полицаем и комендантом в карты.

Утром в Алексеевке был поголовный обыск. Сам староста и взвод немцев искали Чапая... На перилах моста нашли записку, приколотую шипами от сливового дерева: «Фашист, получай, не забывай, что я Чапай!» Даже в отряде заговорили, что какой-то смельчак отлично сработал.

С тех пор счет дел «неуловимого Чапая» множился с каждым днем. Чтобы не случилось — «Это дело рук Чапая». Упала под мост машина — «Чапай сработал». Соседние партизаны взорвали казарму — «Чапай мстит».

Немцы налепили листовки на заборах: «Обещаем награду, кто поймает Чапая...»

И этот обстрел автомобильной колонны у моста тоже был записан на боевой счёт Чапая. Пусть немцы разыскивают. У нас каждый пионер, каждый комсомолец, оставшийся на занятой врагом земле, мстит фашистам беспощадно!

В действительности же как это было, Павлик узнал, когда встретился с Ваней.

Недалеко от берега, в кустах, Ваня и его отец установили немецкий пулемёт, нацелив его на проезжую часть дороги, и заминировали въезд на мост. К гибкой доске на мосту привязали канат, другой конец которого через блок прикрепили к спусковому устройству пулемёта. Едва первая автомашина наехала на доску, она чуть прогнулась и натянула канат. Нехитрая система тут же сработала: из куста раздалась короткая очередь. Несколько немецких солдат упали замертво. Офицер кричал: «Быстрей проскочить мост!» Но каждая из последующих автомашин давила колёсами на доску, и пулемёт бил прямо по кузовам.

Миновав мост, машины наскочили на мины... Движение затормозилось. Всю ночь немцы вели бой с «противником», в темноте начали стрелять друг друга, а на рассвете стало ясно: противника-то нет! А на дороге и на мосту валяются убитые фашисты.

Утром, когда немцы из городской комендатуры прибыли на место боя, они и нашли «записку Чапая», которую написал Ванин отец.

Пустили собаку. Но она не повела в лес. Следов туда не было. Пёс привел гестаповцев к комендатуре в Поповку.

-Вздор! — крикнул комендант.— Я в ту ночь вместе со старостой и полицаем пил русский шнапс. Подтвердите!

-Да, мы в аккурат по рюмочке самогончика тяпнули, слышим: бах-трах! Мало ли, думаем, стреляют. Решили: проклятущих партизан бьют. Господи упаси...

Павлик от души смеялся, когда Ваня рассказывал об этом.

-Ладно, зачислим тебя в отряд,— пообещал Павлик.— А отцу передай, что с ним хочет поговорить наш командир. Дорогу я укажу. Пусть ждёт. Приду неожиданно.

Встреча произошла через неделю. Накануне выпал первый снег, и мальчику пришлось идти окружным путём, чтобы запутать следы. А в Алексеевке немцев по-прежнему не было. Павлик проник в село ночью свободно. На этот раз он поведал отцу Вани правду о существовании партизанского отряда и сказал, где должна произойти встреча с командиром Избранько.

-Ох, и туманил ты мне, Чапай, голову,— улыбнулся Ванюшкин отец.— Молодчина! Люблю таких.

-Извините, что врал, но так было нужно,— смутился Павлик.— Это был приказ.

VI. Выстрел в спину

Обстрел автоколонны под Алексеевкой встревожи; немцев. На новый год в село прибыли каратели и разместились по домам. Не было их только у старосты да у многодетной тётки Домны. У неё семь девчонок одна другой меньше. Сопливые, грязные, голодные. В доме всегда беспорядок. На полу солома, где спали дети, yroл возле печки забит горшками, ухватами, мисками. И тут же помойная лохань, наполненная картофельными очисткам и прокисшими щами. Запах невыносимый. А до войны у Домны в хате сияло, сама ходила опрятная, дети всегда чистые. Неспроста Домна стала неряхой. Это чтобы немцы не заглядывали. Самим есть нечего, а те последнее заберут.

Муж Домны, как ушёл на фронт, так никаких известий. Работала она в соседнем селе у новоиспечённого помещика на скотном дворе. Уходила туда рано утром и возвращалась поздно вечером. К этому времени самые маленькие уже спали, а девчонки побольше, передравшись из-за горбушки хлеба, ревели в три голоса.

Заглянули как-то немцы к Домне в хату и тут же выскочили, как ошпаренные. Не понравилось.

Здесь-то и обосновался Павлик Родин. Занял чердак, разместился возле тёплого дымохода, проткнул отверстие в гнилой соломенной крыше и вёл наблюдение за шоссейной дорогой. И тепло и видно хорошо. В руках лист бумаги и карандаш. Отличный НП. Всё как на ладони. Идут машины и танки — это выдвигаются резервы. Надо узнать, велики ли силы подводятся к фронту. Эти сведения нужны советскому командованию.

Заметил Павлик, как к длинному сараю на окраине села подъезжают грузовики и солдаты снимают какие-то ящики, уносят их в широкие двери. «Скоро принесёт обед Ванюшка,— соображает Павлик,— надо поручить ему пробраться к складу, узнать, что там такое...»

Днём раньше в Алексеевку прибыла какая-то часть. Все солдаты с автоматами. В кустарнике на окраине разместились зенитчики. А к Поповке подтягивалась кавалерия. Не хотят ли немцы начать операцию против партизан?

Едва стемнело, Павлик, не дождавшись Вани, пробрался к его дому, дал задание узнать, что хранят немцы в сарае, и поспешил в лес. Надо было скорее сообщить о всём увиденном. Никто не знал самую короткую тропу через густой ельник, за исключением Павлика, Крысина и самого командира отряда. По ельнику идти трудно, много валежника, но мальчишка знал обходы. За рекой он пересёк луг, выбрался на просёлочную дорогу и, пройдя еще с километр, свернул на знакомую тропу. Было уже темно, но Павлик шёл смело, зная все преграды на пути: вон там обрывается лес, здесь на день выставляются партизанские посты, а ночью уходят ближе к базе.

В лесу, как всегда зимой, было тихо. Лишь слегка поскрипывал под ногами снег и шуршала припорошенная листва. Павлик вышел на поляну. Стало немного светлее, можно даже различить, что впереди куст, а не человек. Но рядом с кустом, конечно, стоял человек. Павлик нащупал в кармане холодную рукоятку немецкого вальтера. Остановился: «Может, зверь?»

-Ну, чего стал? Иди! — послышался голос Крысина.— У тебя дури хватит пульнуть в меня.

Отлегло. Так испугался мальчишка. Не из приятных удовольствий встретиться ночью в лесу с немцами.

-Я думал пень или зверь..— сказал он, подходя к Крысину,— И вдруг — человек.

-Я сам... Иду, вижу прёт на меня кто-то.

-А вы на задание? — спросил Павлик.

-Да так, надо... Ну, ты иди, время нечего терять. А немцев много в Алексеевке? — спросил он как бы невзначай.

Павлик простодушно рассказал Крысину, что видел, и даже о том, как ребятишкам Домны передал кулёк вермишели, и о деле, которое поручил Ванюшке.

-Ага,— промычал Крысин.— Ну, будя, шуруй на базу.

Павлик пожелал Крысину доброго пути, повернулся и пошёл, радуясь, что встретил своего человека. Вдруг сзади раздался выстрел, и одновременно больно хлестнуло по шее. Мальчишка упал.

«Ранен.— Тут же понял он.— Наверное, какой-то гад в кустах засел»,— Павлик выпалил всю обойму наугад. Ответных выстрелов не последовало.

-Товарищ Крысин! — позвал Павлик.

Тишина.

Позвал еще.

Никого...

Павлик встал, осмотрелся. Крысина поблизости не было. Неудержимая робость вдруг овладела им, и он побежал без оглядки к тёмной стене елового леса. По спине за пояс лилась тёплая кровь. Примчался на базу и сразу же к врачу. Ранение оказалось лёгким. Пуля лишь задела плечо.

Пока Раина мать перевязывала рану, Павлик подробно всё рассказал командиру отряда.

— Всё это, видимо, не случайно, Павлуша...— Избранько задумался.— Ну, а тебе спасибо. Даю неделю отдыха. Выздоравливай.

VII. Неожиданные известия

Радиограмма из штаба фронта сообщала, что к партизанам прилетит самолёт. Все обрадовались. Ещё бы, прибудут газеты, оружие, медикаменты и одежда. Ребята ждали и книг. Командир отряда уже давно обещал им: «Достанем учебники — школу у себя откроем».

Зимой 1942 года в отряде насчитывалось почти триста человек. Среди партизан были и учителя. Правда, Павлику не очень хотелось учиться, особенно решать задачки. Куда интереснее ходить в разведку. Но Рая и Слава, которых в разведку не пускали, мечтали о школе. Всё дело было за учебниками.

В десяти километрах от базы в лесу на большом озере готовилась посадочная площадка. Партизаны вырубили прибрежные кусты, расчистили снег, заготовили дрова для костров, потому что самолет прилетит ночью, смастерили большие санки, чтобы вывозить доставленный груз.

Всех ребят назначили сигнальщиками. По знаку командира они запалят костры, расположенные треугольником, и обозначат место посадки.

Но встреча самолёта изо дня на день откладывалась. Третью ночь валил густой снег. Конечно, партизанам метель не помеха, даже наоборот, удобнее проводить операции. Но для авиации такая погода нелетная.

Все эти ночи Павлик спал очень настороженно. Все казалось, что гудит самолёт. Выйдет из землянки, прислушается, а это лес шумит. И когда в полночь посыльный штаба приоткрыл дверь, Павлик вскочил мгновенно:

-Что, самолёт прилетел?

-Не знаю. Вызывают срочно в штаб. Может, задание какое,— сообщил посыльный и снова нырнул в морозную ночь.

Павлик обул валенки на босу ногу, накинул полушубок и побежал к землянке командира. «Даром в такую пору вызывать не будут»,— подумал мальчишка.

Избранько сидел за столом и что-то сосредоточенно писал. Радист отбивал зашифрованное донесение. Рая с мамой спали за ширмой из сухого камыша. В углу потрескивали дрова в железной бочке, приспособленной для обогрева.

-Ну, Чапай, поздравляю... Отец нашёлся! — сказал командир, вставая из-за стола.— Пляши, Павлик Родин!

Не сразу дошёл до Павлика смысл этих слов. «Чей отец? Почему нашёлся?» Он уже давно свыкся с мыслью, что навсегда потерял родителей.

-Вот, читай...

Перед глазами мальчика запрыгал белый лист бумаги. Буквы сливались, и он не мог разобрать почерк. Так и не прочёл ни одного слова.

-Эх ты, грамотей...

Избранько подошёл и, заглядывая в радиограмму через плечо Павлика, прочитал:

«Батальонный комиссар Родин извещён о сыне. Разделяем радость. Родин шлёт привет сыну. Приказываю беречь мальчика. Вместе с самолётом вышлем письмо от Родина и новогодние подарки ребятам. Обнимите мальчика — юного партизана, храброго Чапая. Всех детей из отряда эвакуировать с обратным рейсом!»

Радости Павлика не было предела. Он бросился целовать Избранько, радиста и без конца повторял: «Папа жив! Папа жив!»

-Что такое происходит?— послышалось из-за ширмы.— По какому поводу восторг?

-Вставай, Наташа, отец Павлика нашёлся. Радиограмму получили. Что я говорил, а? — как мальчишка, радовался и командир отряда.— Ура!

Проснулась и Рая. Потом пришли в землянку партизаны. Народу собралось много. Все обнимали и поздравляли Павлика.

-И мама нашлась?!—спросил Павлик и очень смутился, потому что кто-то из партизан засмеялся:

-Видали? Только вспомнил.

-Радуйся, что хоть отец отыскался,— отозвался кто- то у самой двери. Но Павлик в эти минуты был так счастлив, что на реплики не реагировал.

-Найдётся,— ответил уверенно Избранько.— Кончится война — все найдутся! Соединятся семьи, и жизнь пойдёт отличная.

-А Славин отец жив? О нём сообщили?— вдруг встревожился Павлик.

-Пока неизвестно, – сказал командир. – Но думаю, мы скоро от твоего отца всё узнаем. Пришлёт письмо, и всё станет известно. Ждите самолёт. Он привезёт много хороших известий...

Когда Павлик прибежал в свою землянку и сообщил радостную весть Славе, тот стал допытываться, хорошо ли расшифровали радиограмму? Даже ходил в штаб и убедился, что в этом сообщении о его родителях ничего нет.

Теперь ребята ещё чаще выскакивали из жарко натопленной землянки. Скоро ли кончится этот чёртов снегопад? Но погода, как назло, не улучшалась. Снег валил и валил, а макушки елей сердито спорили с ветром. После долгого разговора и воспоминаний о своих родителях ребята уже засыпали, когда посыльный опять вызвал Павлика к командиру отряда. На этот раз быстрее молнии вскочил и Слава. Оба побежали в штаб, полные надежд, что получена новая радиограмма.

Уже светало. Ветер стих. Деревья, словно в белых шубах, замерли в безмолвии. Утопая по колено в снегу, ребята торопились по глубоким засыпанным тропам, и лица их сияли, предвкушая радостную весть.

Но произошло неожиданное. Ещё совсем недавно шумная командирская землянка, была теперь мрачной. Возле стола сидел на берёзовом пне Ваня. Лицо залито слезами. На полу валялись пиджак, валенки и шапка. На столе кружка чая, кусок сахара и хлеб.

Избранько взволнованно ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Усы его вздрагивали, поперёк лба легла глубокая складка.

Ваня ладонью размазывал по щекам слёзы и часто сморкался в подол заплатанной клетчатой рубашки.

-Узнаёшь? — спросил командир, положив ладонь на мокрые волосы Вани.

-Это же Ваня! Его отец...

-Нет теперь у Вани отца. Убили фашисты отца... Мать убили. Спалили дом. Вот так-то, ребята.

Ни Павлик, ни Слава не знали, что сказать, что делать? Наступило долгое и тяжёлое молчание. Ваня всё ещё всхлипывал, дёргаясь угловатыми плечами. За ширмой плакала Раина мать.

А тётку Домну, где Чапай бывал,— неузнаваемым голосом сказал Ваня,— вместе с ребятишками заперли в хате и тоже спалили...

У Павлика сжалось сердце. «Ух, гады!» — О! Как он ненавидел фашистов!

-Придет час расплаты,— утешал командир отряда.— Не плачь, Ваня.

-Он там. Я его сразу узнал. Фамилия Крысин. Он крёстный мне...— все ещё рыдая, рассказывал Ваня.— Он всё орал: «Комиссарского сына притаили!»

-Словом, так, ребятки,— Избранько поманил к себе Павлика и Славу,— Ваня теперь будет жить у нас. Мы вместе с вами будем заботиться о нём. И мы все вместе отомстим фашистам. И до Крысина доберёмся! Мы его сюда притащим. Он за всё ответит наравне с немцами. Ответит, змеюка!

Предатель и изменник Родины Крысин выдал врагу тайны партизанского отряда. Назначенный рейс самолёта был временно отложен. Партизаны сменили свою обжитую базу и ушли дальше в лес на запад. Но удары народных мстителей от этого не ослабели. Всё чаще взлетали в небо взорванные склады, опрокидывались под откос поезда, горели на шоссе машины.

VIII. Самолёт должен сесть!

Разведка донесла: на окраине Барановичей гитлеровцы заперли в элеваторе несколько сот девушек и собираются угнать их в Германию. По заданию подпольного обкома партии партизаны должны были освободить узниц.

На партизанской базе осталось совсем мало людей. Все ушли на боевое задание. И надо же было такому случиться именно в эту ночь! Штаб фронта сообщил по радио: «Срочно подготовить посадочную площадку. Вылетает самолёт».

Место, подготовленное ранее, не могло быть использовано для посадки, Крысин знал об этой посадочной площадке. Нужно искать новую. Самой подходящей оказалась поляна километрах в пяти от шоссе. Кроме того, жители отдалённого, глухого села готовили запасную площадку. Село маленькое. Шоссе в стороне, дорога туда занесена снегом. Там за всю зиму не бывал ни один фашист. Только взрослых мужчин в селе не оказалось: все на фронте да в партизанских отрядах. Нелё гкую работу взяли на себя мальчишки и женщины. Когда прилетит самолет, им не сказали, но попросили готовить площадку срочно. И они пообещали быстро выполнить важное задание.

Но Избранько все же решил основную площадку готовить ближе к партизанской базе.

На базе оставили только часовых.

Работа шла быстро. Ребятам поручили носить из леса к посадочной полосе сухие сучья для костра. Лыж не было, и местами приходилось брести в снегу по грудь. Они выбивались из сил, но не жаловались на усталость.

Павлик, Слава и Ваня таскали сучья без передышки. Рая с мамой укладывали костры. Все понимали, как важно встретить самолёт. А особенно его ждали Павлик и Слава. Ещё бы! Ведь самолёт должен был принести новости о родителях. А может быть, прилетит отец Павки...

Одного Ваню ничто не радовало. Когда-то весёлое, конопатое лицо мальчика было неузнаваемо. Нос заострился, брови насупились, губы крепко сжаты. Он всё думает, вздыхает. Иногда шепчет: «Эх, был бы батя!»

Вокруг посадочной площадки расставили боевое охранение. У костров и на разгрузку назначили только ребят и женщин. Возле костра, что поближе к лесу, притаился пулемёт. Там находился сам Избранько с женой. У другого — Рая и Слава, у третьего — Павлик и Ваня. Все ребята с карабинами. В случае нападения немцев юные партизаны тоже будут защищать самолёт. Очень трудно было определить, где детям более безопасно: на базе, где остались только часовые, или здесь, где всё же немало вооружённых партизан. К тому же командир получил приказ: всех ребят отправить этим же самолётом на Большую землю. Мог ли Избранько оставить их на базе?

Ровно в одиннадцать ночи, как было условлено, запалили костры. Павлик полил клок сена бензином и поднёс спичку. Пламя вырвалось из кучи дров и, словно жар- птица, порхнув, исчезло во мраке. Лицо обдало жаром. Заплясали жёлтые языки огня.

Одновременно запылал костёр Раи и Славы. Послышался рокот мотора.

Летит... В порыве радости Павлик запрыгал, обнял Ваню и тихонько крикнул: «Ура!». И вдруг со стороны дороги, там, где были выставлены посты, раздался треск автоматов. Сначала ребята подумали, что партизаны на радостях салютуют... Но ведь командир запретил шуметь, даже курить, а стрелять тем более... Значит, это нападение...

По костру хлестнули пули, разбрасывая искры и угли. Послышалась редкая ответная пальба. Слава и Рая залегли в снегу недалеко от костра. Стрельба усиливалась. Кто-то звал Павлика:

-Родина ко мне!

-Погасить костры! Погасить! — кричал тот же голос.

Павлик и Ваня стали забрасывать костры снегом.

А стрельба тем временем усилилась. Она вспыхивала неожиданно то слева, то где-то далеко у шоссе.

-Хлопцы! Павлик! — крикнул подбежавший Избранько.— Скорее туда,— он махнул рукой в сторону тёмного леса,— бегите прямо, не сворачивая. За лесом озеро. Там возле куч камыша ждут ребята... Скажите, что я приказал запалить костры, а мы здесь отвлечём, удержим немцев.

-Есть! — по-военному ответил Павлик.

-Ты старший. Всё, что самолёт привезёт, оставьте там, прямо на снегу. Скажи лётчику, чтобы всех вас посадили в самолёт, и быстро улетайте. Слышите? Улетайте все!

-Я...— что-то хотела сказать Рая.— Я...

-Бегите! — крикнул ее отец, тут же лёг в снег и открыл огонь из ручного пулемёта, прикрывая отход ребятишек.

-Айда за мной! — позвал Павлик.— Не отставать!

По глубокому снегу очень трудно бежать. За Павликом поспевал лишь Ваня. Рая и Слава отстали сразу же. Сзади всё ещё слышалась стрельба.

Когда добрались до леса, Павлик крикнул:

-Ваня, подожди их, я один...— и вдруг замолк... упал.

Ваня, подумав, что тот споткнулся, побежал дальше. Через несколько шагов оглянулся: всё еще лежит в снегу. Тогда Ваня тут же вернулся. Стал поднимать друга, но тщетно, Павлик не стоял на ногах, падал...

-Возьми бензин в кармане,— тихо сказал мальчик,— и беги скорее туда, а я сейчас, немного...

-Ногу подвихнул? — спросил Ваня, всё ещё не понимая, что друг смертельно ранен.— Вставай, Чапай!

-Я сейчас... Ты беги... Я отдохну...

Уже подошли Слава и Рая. Стали втроём поднимать Павлика, но он, словно засыпая, едва выговорил:

-Приказ: бегите все без меня... Я сам.

Ребята знали, что приказ нужно выполнять, но как в беде оставить друга?

-Тащите Чапая! — распорядился Ваня и один кинулся через тёмный ельник в ту сторону, где должна быть запасная посадочная площадка. До неё не так уж много. Но как труден путь... Снег, сучья, валежник. Потом густой, сухой камыш, царапающий лицо до крови.

А позади бой всё не стихал. Лес гудел от выстрелов и взрывов. Уже пробиваясь сквозь камыш, мальчик услышал:

-Подожди немного! — обернулся — а это Рая.

-Неужто догнала?

-Да. Я сняла валенки. Мешают... Павлик послал, чтоб я помогала тебе.

-Дурёха! Ноги обморозишь. Тоже помощница...

-Ну, иди же! Сам дурёха. Я в шерстяных чулках.

-А,— махнул рукой Ваня,— свяжись с такими... Разгребая ломкий камыш, полез без оглядки, и Рая опять отстала. Ещё не пробившись сквозь заросли, Ваня увидел зарево: на озере уже пылали костры.

Ещё несколько трудных шагов, и запыхавшийся мальчишка выбрался на большое заснеженное ледяное поле. Вслед за Ваней вышел из камыша незнакомый дяденька. Он нёс на плече человека.

-А, пролез все же. Ты и мне проложил дорожку.

-А вы кто?

-Кто и ты. Партизан. Вот жинку командира ранило. Тоже приказано в самолёт. Молодцы, запалили сами... Догадались.

-Эй! Кто там? Кто у костров? — крикнул Ваня.

-Эй-эй! — эхом отозвалось в ответ.

Ваня побежал к кострам. Навстречу шли два подростка.

-А мы чуем там пальба, давай зажигать. Видишь, ужё идет на посадку...

-Ну и правильно,— подхвалил Ваня.

Рядом сквозь рокот мотора он услышал знакомый голос Раи:

-Мамуля! Мама!

Подошёл тот же высокий дяденька, который нёс Раину маму, развёл руками.

-Ну как тут быть? Умерла жинка командира...

Самолёт заходил на посадку.

-Умерла! Умерла! — горько плакала Рая.— Mамочка!

В той боевой обстановке, когда совершалось правое дело народа, смерть человека не могла помешать бойцам выполнить приказ.

Ваня, как никто другой, понимал, как тяжело потерять родителей. Ведь совсем недавно у него на глазах убили его отца и мать. Сердце мальчишки разрывалось от скорбного крика Раи, но чем он мог утешить?

Павлик тоже ранен... Это же война, бой... Сейчас главное — самолёт. Он уже приземлился. Костры погасли Где-то далеко ещё слышен бой, а здесь всё стихло. Только тонкий девчоночий голосок:

-Мамочка, родненькая...

Когда приземлился самолёт, Павлик был ещё жив.

-Прилетел! - кричал Слава другу.- Прилетел! Очнись ще, Павка! – Павлик открыл на минуту глаза и тихо сказал:

-Славик, беги туда… Может, там папа, позови его. Скажи….— И Слава кинулся в надежде, что тотчас вернётся, приведёт отца Павлика и сообщит лётчикам, чтоб не улетали без Павки.

Подбегая к самолёту, он запутался в стропах парашюта. Оказывается, сначала спустился парашютист, проверил место посадки, а уж потом дал сигнал из ракетницы.

Самолёт был уже разгружен, и едва показался Слава, как один из лётчиков крикнул:

Так вот он какой Чапай ваш! А ну, марш в самолёт!

Слава так запыхался и вместо того, чтобы объяснить лётчикам: Павка там ждёт помощи, без него не нужно лететь,— он лишь пробормотал:

-Я не... я не... я не Чапай.

-Лезь, тебе говорят! — требовал лётчик.— Некогда мне!

-Я сейчас его сюда...— выпалил Ваня и пустился бежать обратно к лесу

- Куда?! — закричал лётчик.— А ну назад! Мне ждать нет времени! Он схватил Славу на руки и тут же скрылся в самолёте. Второй лётчик распорядился: «Всем отойти подальше!» — и уже взялся рукой за лесенку. Но в это время высокий партизан в чёрном пальто принёс Раю.

-Вот, заберите её, дочку командира нашего,— сказал он,— сироту круглую... и скорее улетайте!

-А этот, сын Родина, или, как его, Чапай, где?

-Не полетит. Погиб Чапай... Я только видал его... Улетайте, товарищи! Спасибо за груз.

Пилот молча взял Раю на руки и вместе с нею взобрался по лесенке в самолёт.

-Павлик! — кричал Слава из самолета.— Ваня! — но голос его заглушал мотор, набиравший силу.

Самолёт медленно тронулся и побежал по широкой, расчищенной от снега дорожке. Вскоре он исчез во тьме и показался уже на взлёте, когда поднялся над чёрной щёткой камыша.

Опомнившись от всего случившегося, Слава выглянул в окошко. Под крылом на снегу темнели небольшие группки людей. По дорожке вслед самолёту бежали два человека. Один из них, который поменьше, отчаянно махал шапкой. Сердце Славы сжалось от страшной боли. В глазах потемнело.

Самолёт ушёл за облака. Рядом с мальчиком кто-то тихо сказал:

-Письмо у меня для Чапая. Отец-то ждёт его…

Часть вторая

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО

IX. Через годы, через расстоянья…

Когда отец Чапая Герой Советского Союза генерал-майор в отставке Родин приезжает в Алексеевку, в доме сельского учителя Ивана Семёновича долго не гаснут огни. Есть что вспомнить бывалым воинам.

Сын учителя Павлушка — от генерала ни на шаг.

-Ты говоришь, Иван Семёнович, жив предатель Крысин? — спросил как-то генерал.

Говорят, жив. Отсидел лет пять в тюрьме и где-то бродит, как затравленный зверь.— Пальцы учителя нервно барабанят по столу, глаза блестят.— После войны сюда приезжал, в партизанских землянках рылся. Искал что-то. Обо мне спрашивал. Жаль, что меня дома не было.... И всё же я уверен,— сказал генерал,— что он в тюрьме не за то, что предал партизан, и не за убийство. За это, брат, пятью годами не отделаешься. Он не разоблачён. Иван Семёнович молчал, но в памяти отчётливо возникла страшная картина той ночи...

...Они ворвались в хату втроём: фашистский комендант, полицейский и Крысин. И Ваня, и мать, и отец, не смотря на немецкий мундир и наклеенные усы, узнали его.

-Чего вырядился, кум? На два фронта работаешь? — крикнул Ванин отец.— Иуда! Тащи их! — завопил Крысин и ломом ударил отца по голове. Ваня видел, как во дворе они зарубили мать... А его хотели, видимо, сжечь живьем, потому заперли двери и запалили хату. Хорошо, что мальчишка забрался в лохань с водой. Когда потолок и стена рухнули, он чудом выскочил из пламени, уполз во двор, а в сумерках убежал на партизанскую базу.

-Да, Иван Семёнович, – словно разбудил его от кошмарного сна генерал, – завтра поход с ребятами к могиле Чапая. Что мы расскажем им?

...Утро было солнечное, тёплое. У многих ребят за спиной рюкзаки с провизией и разными походными принадлежностями. У девочек в руках узелки, свертки, цветы. Традиционный поход — на этот раз вместе с отцом Чапая — к партизанским землянкам.

До леса ребята шли строем. Впереди знаменосец, барабанщик и горнист. Пели походные песни. И генерал пел.

У реки старший вожатый Боря подал команду перестроиться и идти гуськом по узенькой тропинке вдоль берега, заросшего ракитником. А в лесу, окружив генерала ребята шли толпой. Не часто в Алексеевку заглядывают такие гости: герой при всех орденах и медалях. Голова седая, лицо доброе, как равный товарищ, шутит, смеётся, словно и не терял в войну детей, жену, здоровье. |Но кто знает, что творится в эти минуты в душе этого пожилого человека?

У Ивана Семёновича, местного учителя, инвалида войны, орденов нет. Лишь две медали: «За победу над Германией» и «Партизану Отечественной войны». Но он редко прикрепляет их к пиджаку.

Идти до партизанской базы долго. В пути отдыхали, ели бутерброды, пили из бутылок молоко, пели песни. Удивлялись ребята, как Чапай ходил один через лес. И, вероятно, не присаживался отдыхать.

Только в полдень добрались к месту. Там уже были школьники из других сёл. Хотя они пришли самостоятельно, без вожатых и учителей, но тоже цветов принесли столько, что и вся могила, и невысокий деревянный обелиск усыпаны васильками, ромашками и маками.

Зазвучал горн. Вдоль выстроившихся ребят прошёл старший пионервожатый Боря, очень похожий на Павлика Родина. Срывающимся баском он отдал рапорт отцу Чапая — генералу Родину. Два знаменосца торжественно подошли к могиле юного партизана и медленно под дробь барабана склонили знамёна…

Первое слово у могилы сына — генералу. Он сказа о том, что жизнь Павлика была короткая, но славная прекрасная, как рассвет, как утренние цветы.

-Будьте такими же, как Чапай,— закончил генерал.

-А теперь попросим рассказать о себе бывшего юного партизана, нашего учителя Ивана Семёновича,- предложил старший вожатый

Человек внешне мало приметный, невысок, едва достаёт до плеча генерала. Он долго смотрит на живые цветы.

-Хорошо украсили. Спасибо. Так и надо. Чапай любил всё красивое. Жизнь любил, боролся за неё. 3а жизнь и погиб.

Учитель долго смотрит на живые цветы, переступав с ноги на ногу, и слышно, как скрипит протез. Неизгладимая память о войне. Как и отец его, он потерял правую ногу. Потом он снова обращается к ребятам, и голос его звучит твёрдо, уверенно:

— Любовь к Родине сделала Чапая бесстрашным. Имя его наводило ужас на врагов. Помню, в одном селе кто-то из мальчишек надел на борт грузовика ржавую консервную банку и написал: «Держитесь, гады! Чапай». Говорят к колонне машин водители не подходили весь день, боялись, что автомобили заминированы. Дорого обещали дать немцы за голову Чапая. Но он был не одинок. В нашем партизанском крае было много юных мстителей…

Кто-то из мальчиков тоненьким голоском спросил:

-А где теперь Слава?

-А ты кто такой, как твоя фамилия? – Иван Семёнович даже вздрогнул. – Откуда ты знаешь Славу? Ведь я ещё ничего не сказал о нём.

Я Павлик, - ответил маленький черноголовый, с тоненькой шеей. Ребята почему-то засмеялись. – Да, я Павлик. А о Славе мне рассказывал дедушка. Он говорил, что вы тогда отказались лететь на самолёте и остались с партизанами. А потом вы с моим дедушкой унесли Чапая в лес… и похоронили. А Слава и девочка улетели на Большую землю. Правда?

Иван Семенович подошел к Павлику.

- Передай своему деду большое спасибо. Он спас меня тогда в бою. – Учитель обнял мальчика за плечи. – Видали, сколько теперь Павликов стало? – он кивнул на своего сына, стоявшего навытяжку у обелиска.— Тоже Павлик.

Павлик тут же воспользовался вниманием и спросил генерала:

-А орден Чапая, который хранится в нашей школе, всегда будет у нас?

-Уговаривают меня передать его в Музей Советской Армии,— ответил Родин,— но я не соглашусь. Школа ваша имени Павлика Чапая, значит, и орден должен быть здесь. А вот если создадут в Москве Музей боевой пио-нерской славы, тогда вы сами передадите орден туда, правда?

Затем учитель продолжил рассказ о том, как ходил в разведку, как партизанил в родном краю и как потом, когда пришла Советская Армия, вместе с разведбатом

Старший вожатый Боря зачитал письмо. В нем говокак отважные Чапай, Ваня, Рая и Слава, пойдут защищать свою Родину. И в заключение письма они пригласили бывших юных партизан в гости.

Летом ребята окресных деревень часто приходят на могилу Чапая, приносят цветы, слушают рассказы о мужестве партизан своего края. И так каждый год…

X. Ничейная лодка

Докладываю: в 23.00 специальная радиоаппарутура приняла загадочные позывные 336611. Передача велась из квадрата 4683 б.

В 24.00 те же позывные засечены в квадрате 4784 а. Передатчик работал 15 секунд.

По вашему приказанию я со взводом солдат прочесал район, из которого велась передача, но признаков пребывания там радиостанции не обнаружил.

Удалось установить, что передатчик малой мощности; и поэтому принимающая радиостанция, вероятно, находится где-то в радиусе лагеря. Не исключено, что позывные даёт радист-любитель.

Дежурный оператор лейтенант Искра

2 июня 1965 года.

Из дневника лейтенанта Искры

«Да, ребят (если они умняги и, конечно, смельчака я люблю. Но зачем меня назначили старшим пионервожатым? Я же лейтенант, у меня важные дела... Но командованию виднее. Приказ не обсуждается.

Итак, я внештатный пионерский вожатый. Но как мне скрыть в лагере радиоаппаратуру от этих «Шерлоков»! Так кто же подаёт сигналы? Допустим, кто-то из горе-радистов возомнил себя другом марсиан и посылает эти таинственные позывные. Но разве ему не ясно, что его станция слаба? А если в нашем районе шпион, что тогда? С кем я буду задерживать его? С пионерами? Секретарь комитета комсомола так и сказал: «Ты получил два особых задания: поймать загадочного радиста и наладив контакт с пионерами. Мы ведь шефы».

Всё решено! Не хнычь, лейтенант. Всю имеющуюся пионерскую литературу в полковой библиотеке я прочитал. Всех девчонок и мальчишек нашего Н-ского гарнкзона изучил. Они и не подозревают, что лейтенант Искра чемпион по плаванию, руководитель кружка радиолюбителей, военный техник скоро будет пионерским вожаком в Зареченском пионерском лагере. Вот дела!

Есть такие сорванцы в нашем военном городке, что и не знаешь, как с ними ладить.

Встретил вчера известного всем в нашем городке истребителя птиц Петьку Тыкву и думаю: с чего бы начать разговор. Спросить, как здоровье? Так он, словно помидор, красный и здоров, как Жаботинский. Задать какой-нибудь вопрос об отце — старшине Тыкве, ответит дерзостью. Скажет, спроси сам у него. И стал я, к стыду моему, соучастником истребления птиц. «Значит, сменил рогатку на лук?» — «А что?» — «Стрелы надо из камышин делать. Легче, крепче и строгать проще».— «А где его взять?» — заинтересовался Петька. Значит, «клюнул». Пообещал ему смастерить стрелы. А потом предложил: «Хочешь, Пётр, я из тебя настоящего снайпера сделаю?»

Вот Симочка, дочь нашего полкового врача, совсем другое дело — славная девчонка! Голосок певучий, глаза голубые и на щеках ямочки.

Зато приедет скоро от бабушки Алла — дочь нашего командира полка — смотри да смотри за такой! Если она на необъезженном жеребёнке однажды каталась, то того и гляди в лесу заседлает лося. Идёт по городку — все собаки при виде её радостно скулят. И чем она покорила презлющих овчарок? Вот не знаю только строгим быть с ребятами или добрым? И не будут ли мне мешать родители своими советами?

Словом, здравствуй пионерское лето!

6 июня 1965 года».

...Совершенно новенькая голубая лодка, покачиваясь на мутных волнах реки, плыла недалеко от берега. В ней никого не было.

В это же время братья-близнецы Рустам и Кадым, похожие друг на друга, как две капли воды, ловили удочками рыбу.

-Сюда, Рустам! Сюда! — закричал говорливый Кадым, размахивая руками.— Скорее!

Рустам, недовольно бросив удилище, пошёл вразвалку к брату. «Вероятно, Кадым поймал змею или черепаху»,— подумал он, но выйдя из-за камыша, тоже увидел плывущую лодку.

-Это чья? — спросил Рустам.

-Ничейная... Таких ни у кого нет. Давай вытащим — будет наша! Эх, если бы я не боялся змей…

Недолго думая, Рустам снял рубашку и бросился в воду. Он догнал лодку и тут же забрался в неё.

-Ура! — закричал Рустам и, вставив весла в уключины, стал грести к берегу.

Нужно ли рассказывать, как обрадовались братья. Теперь у них своя лодка... Давно мечтали мальчишки о какой-нибудь посудине, а тут вдруг такая красавица

Накатавшись вдоволь, ребята решили припрятать её в камыше. Но неожиданно на берегу появился Бирюк. Фамилия его была Бирюков, но все звали его Бирюк. Он то работал сторожем на бахче, то рыбачил в одиночку и продавал рыбу рабочим в совхозе. То исчезал на несколько дней, а потом появлялся с кульками и свёртками. Круглый год он ходил в замазанной телогрейке, в резиновых сапогах, а на голове носил что-то похожее на соломенную шляпу.

В одной руке Бирюк держал старое ржавое ведро, в другой — скрученную мокрую сеть.

-Отец, что ли, купил? — прохрипел Бирюк, показывая на лодку.

-Ничейная, нашли на реке,— ответил Кадым.— Плыла, понимаешь.

-Спёрли, значит,— заключил Бирюк и, поставив ведро, подошёл ближе.— Неплохая штука. Только за неё уши надерут. Ясно?

Бирюк прямо в сапогах забрался в воду и помог ребятам затащить лодку в камыш.

-Но мы отдадим, если найдется хозяин...

-Вот что,— садясь на борт лодки, предложил Бирюк,— ежели через день-другой хозяин не обозначится, я отдам вам свою, а вы мне эту. Идёт? Мою у вас никто не заберёт.

-Согласны,— ответил Рустам и толкнул Кадыма локтём в бок.— Соглашайся,— шепнул он.— А если найдётся хозяин? — и мальчишка хитровато сощурил тёмные глаза.

-Мы так припрячем,— пыхтел Бирюк,— ни один водяной не сыщет. Да чтоб не болтать! Ясно, черномазые?

Он уцепился жилистыми руками за цепь и поволок лодку из камыша в прибрежные кусты. Перевернул её там вверх дном и принялся старательно укрывать ветками и травой.

-Ежели язык прикусите, ни один дьявол не сыщет, а сболтнёте — всё пропадёт. А моя лодочка для вас самый раз: маленькая, лёгкая, рыбачить будете...

-Да разве мы возражаем...— пожал плечами Кадым.

Бирюк подобрел, достал из ведра живую щуку.

-Тащите домой, да не говорите матери, что я дал. Спросит, отвечайте: «Сами поймали».

-Не надо, у нас есть рыба...

-Бери, бери. А в другой раз осетра дам,— вкрадчиво увещевал Бирюк.— А моей лодке чего не хватает? Вот сюда на корму из белой жести каюту, а тут лавочку подкрасить. Сам сделал бы, да средствами беден. А, ежели вы дружите с ребятишками из военного городка, они вам всё, чего душе угодно, раздобудут: и краску, и жесть. А то и бинокль подарят. У них всего полно. Дружите?

-Дружим. Мы всех ребят знаем из военной части,— похвастался Кадым.

-Там дюже интересно. Побывайте, посмотрите, а потом и мне, старику, расскажете, как там. Охота узнать, как наши военные живут. А, ежели какой паренёк найдётся из сынков офицеров, приводите, рыбки не пожалею. Может, он и мне чего притащит из стройматериалов. Тока, эта, о лодке ни слова.

-Ладно,— ответил Рустам.— Ну, мы пойдём, уже пора домой.

По дороге домой братья Кулиевы все время говорили о «добром» Бирюке. После того как тот пообещал им лодку и дал щуку, он уже не казался таким нелюдимым и злым, как раньше. Даже редкая с проседью щетина на лице, растущая от глаз до грязного ворота, не была теперь такой противной. И хотя Бирюк строго наказывал никому не говорить о лодке, ребята обо всем рассказали отцу.

-Не надо связываться с Бирюком,— посоветовал отец.— Человек он нехороший.

-А почему? — спросил Рустам.— Он добрый, только бедный.

-И совсем не бедный. Прикидывается, потому что жадный. Людей сторонится, краденой рыбой торгует, вместо того чтобы работать, как все. Вот и не любят его у нас,— ответил отец.

-А мы хотели сделать из лодки настоящий корабль,— сообщил Кадым.— И поплыть до самого Каспия. Вот здорово!

Отец не ответил. Он был чем-то встревожен. Ребята это заметили.

-А если бы мотор был, можно вверх плыть? — спросил Рустам.— На веслах плохо. Правда, папа?

-Ладно, сыны мои,— вздохнул отец,— довольно фантазировать. Послушайте, что я скажу. Из Баку прислали телеграмму. Нашей маме будут делать операцию. Я должен завтра поехать в город. А вы останетесь со старой бабушкой Джаби.

Ребята были так одержимы путешествием, что из все-го сказанного отцом уловили лишь то, что они останутся одни, у них есть лодка и столько заманчивых дел...

-Мы будем слушаться старую Джаби,— пообещал Надым.— И пусть Рустам молчит. Он согласен со мной. Мы не будем шалить.

-Вот и хорошо. Теперь ложитесь спать. Мне тоже нужно отдохнуть перед дорогой,— сказал отец.

Оставшись в своей комнате одни, братья ещё долго не засыпали. Вспоминали свою мать, придумывали, чтобы послать ей в больницу, а потом мечтали вслух, как по реке будут путешествовать, ловить рыбу, а потом переделают лодку Бирюка в быстроходный катер с уютной и светлой каютой, с парусами. И непременно доплывут до самого Каспия вместе с отцом. Он, конечно же, не откажется.

Как всегда, Кадым разошёлся, не остановишь.

-А где мы возьмём небьющееся стекло, чтобы сделать прозрачную каюту? — спросил Рустам.

-Там же, в военном городке. У Дымовой Аллы. У них целые горы небьющегося стекла. У неё даже пенал из такого стекла. И Бирюк говорил, что там есть всякие материалы.

-А как ты Аллу найдёшь? Военный городок далеко.— Рустам зевнул, отвернулся к стене, потом сказал: — Ладно, пора спать, а то прозеваем, как будет папа уезжать.

-Найду. Уж это я беру на себя. Ты можешь быть уверен. Заодно спрошу у ребят о белой жести.

Рустам заснул быстро. А Кадым долго ещё ворочался и думал о том, как разыскать одноклассницу Аллу и на что выменять у неё прозрачного стекла и белой жести. Потом ему приснился великолепный катер, который они с братом сделают из лодки Бирюка.

XI. В разведке

Письмо генерала Родина

«Дорогие Рая и Слава!

Только что возвратился в Москву из Алексеевки и тороплюсь рассказать вам о своей поездке.

Как всегда, я остановился у Ванюши, где принимают меня по-родственному тепло и радостно. Живёт Ванюша хорошо. По-прежнему учительствует. Занимается своим садом вместе с Павлушкой. Им обоим это доставляет много радости. Прошло уже пять лет, как жена Вани подорвалась на мине. Он по-прежнему тоскует о ней и, видимо, второй раз не женится.

Павлушка у него замечательный. Отец много рассказывает ему о нашем Павлике, о вас, о своих боевых делах, и мальчишка решил стать военным. Только по характеру Павлушка — противоположность моему сыну. Тихий и весьма стеснительный, как девочка. Правда, девочки разные бывают. Например, ваша Алла даст пять очков вперёд любому мальчишке. Не возвратилась ли она из деревни? Я очень соскучился по ней и, по всей видимости, приурочу свой приезд к вам, когда девочка возвратится домой.

Сейчас слишком много дел.

В Алексеевке мы побывали со школьниками на могиле Павлика. Молодцы, хорошо содержат могилу, часто бывают на вашей партизанской базе, ведут раскопки, иногда находят оружие, документы, одежду.

Там, в лесу, ребята коллективно сочинили вам письмо, которое посылаю. Надеюсь, что следующим летом вы найдёте время и примете их приглашение. Ванюша будет особенно рад. А в этом году я предлагаю вам пригласить Ванюшу с сыном к себе на юг. Павлушу можно бы определить в .пионерский лагерь вашего гарнизона. Он обзаведётся там новыми друзьями, расскажет им об алексеевских ребятах. Всё это будет интересным и полезным.

Я бы тоже не прочь приехать на месячишко и провести отпуск с ребятами. Обещаю быть полезным. Хочется мне вместе с ребятишками побродить по ближайшим колхозам, порыбачить, словом, заняться чем-то интересным и нужным.

Я уже живу мыслями о пионерском лагере на берегу реки, о дорогих мне мальчишках и девчонках.

Должен сказать, что эту идею подали мне сами ребята в Алексеевке. У них пока нет пионерского лагеря, но на следующий год он будет, и тогда я непременно проведу все лето там, где почти два года сражались вы и Павлик.

Об Алексеевке и кое-что о предателе Крысине расскажу подробно, когда приеду к вам. И, как просил Ванюша, обниму вас и расцелую от его имени.

Эти две недели буду очень занят. Надо закончить и сдать рукопись о юных партизанах. После вашего отъезда из Москвы всё чаще вспоминаю вечера на даче, турпоходы и наши диспуты перед телевизором. Да, хорошо мне, старику, было тогда, когда Слава учился в военной академии, а ты, Рая, в институте. Ведь всё свободное время мы были вместе. А теперь я один со своими мыслями о прошлом... Хорошо, что ДОСААФ нагружает поездками, лекциями, встречами с молодежью.

Да, чуть не забыл. Мотор для катера уже послан заводом. Деньги за него я перевёл. Обещают, что дней через пять-шесть он будет у вас. Квитанцию высылаю. До встречи.

Ваш отец Родин».

Когда братья-близнецы проснулись, отца уже не было дома. Он очень рано уехал в город. Плиту топила подслеповатая старая Джаби. '

-Будет вам спать. Щука разварилась...— ворчала она.— Спят, спят, а нет, чтобы помочь дров нарубить.

-Бабушка, а мы встали,— сказал Кадым, спрыгнув с кровати.— Тебе дровишек? Зачем волноваться, мы всё можем,— затараторил он.

-Избаловала вас мать. Потому и заболела, что вы бездельники. Щука разварилась, а они спят, спят.., У меня там внучка маленькая, некогда мне с вами...

-Слыхал? — шепнул Кадым.— Она скоро уйдёт.

-А мы и не возражаем... Ура!

-Ладно, не трещи,— оборвал Рустам.— Давай поможем ей.

Все приказания бабушки братья выполняли беспрекословно, чем заслужили её полное доверие. Надеюсь, что в доме ничего не случится, старушка ушла к младшей; дочери, пообещав наведаться к обеду.

Оставшись одни, братья сразу же принялись за дело. Рустам стал пороть старые мешки и шить паруса, а Кадым, у которого, по словам учительницы, была богатая фантазия, погрузился в разработку плана путешествия. Он выдирал из красивого блокнота отца листы и рисовал речку, горы, море и крупным планом катер с парусами, за штурвалом которого сидели два человека. А потом, когда с планом было покончено, Кадым стал думать, что бы приспособить под двигатель для катера.

-А помнишь,— сказал Рустам,— Алла говорила, что у них в военном городке есть брошенный автомобильный мотор?

-Рванём к ней? — предложил Кадым.

-Вдвоём нельзя. Вдруг бабушка придёт, а нас нет. Может быть, ты один? — посоветовал Рустам.— Только это очень далеко. Нужно сесть на попутную машину.

Не теряя времени, Кадым собрался в путь.

Хотя братьям и не было известно, где находился военный городок, в котором живёт Алла, дочь майора, но они догадывались, что он где-то далеко за хлопковым полем, где темнеет полоска леса. Туда идёт хорошая дорога. По ней зелёный автобус возит ребят из военного городка в школу. Но теперь каникулы, и все девчонки и мальчишки, которых прозвали в школе «ракетными»,— там, в военном городке.

-Пусть почернеет хлопок, если я не достану мотор и небьющееся стекло!—поклялся Кадым, засовывая в карман кусок хлеба.

Мальчишке сразу же повезло. Возле сельского магазина стоял зелёный грузовик. Кадым робко спросил солдата:

-Скажите, вы в военный городок поедете?

-Ишь, любопытный,— улыбнулся тот, пряча в карман папиросы.— Ну, допустим, туда, так что?

-Подвезите, пожалуйста. Мне к майору Дымову надо. Знаете такого?

-Чудак, ну, разумеется, знаю. Садись,— солдат открыл дверцу,— с ветерком прокачу.

Мальчишка забрался в кабину и замер. «Не шутит ли солдат? Вдруг прогонит?»

Грузовик мчался быстрее птицы. Мелькали столбы, кустарники, бежал под колёса серый асфальт. Никогда ещё не приходилось Кадыму сидеть в военной машине и ехать с такой скоростью.

-А в бой на ней можно? — поинтересовался он.

Транспортная, из подразделения обслуживания. А потребуется — в бой поведу бронетранспортер или танк.

У мальчишки аж дух захватило — вот это шофёр! Ясно — военный. Руки сильные, мускулы так и выпирают. Правда, почему грузовик «транспортный» и что такое «подразделение обслуживания» он не знал. Очень хотелось расспросить, но решил не задавать вопросов подумает солдат, что шпиона посадил.

Узнав, как зовут отца Кадыма, водитель сказал:

— Знаю батьку твоего. Хороший человек. Прошлый год мы помогали колхозу вывозить хлопок, вот там и по знакомились.

Кадым осмелел и спросил, не знает ли солдат, где можно достать мотор для лодки и плексиглас. Солдат сказал о какой-то мастерской, но Кадам не понял его.

У развилки дорог солдат резко притормозил машину, вылез из кабины, постучал ногами по колёсам и сказал:

-Ну, пионерия, приехали. Найдёшь дорогу до ворот?

-Я первый раз, может, укажете?

-Шагай прямо мимо кустарника, никуда не сворачивая. Дойдёшь до арки и увидишь КПП, там позвонишь из проходной.— Солдат хитровато улыбнулся.— Тоже мне «моторист»...

«А вдруг не смогу потом уехать домой? — забеспкоился Кадым.— А может быть, Алла совсем не здесь живет?»

Как объяснил ему солдат, Кадым прошёл мимо кустов, потом по полянке, и перед ним выросла большая, украшенная плакатами арка. Вдали показались двухэтажные домики, высокие деревья, такая же, как в совхозе, водонапорная башня. Ближе – одноэтажный домик, в обе стороны от которого уходил высокий зелёный забор.

Пройти в военный городок оказалось не так-то просто. Обратился Кадым в окошечко, а солдат стал допытываться, зачем понадобилась дочь майора да почему босый и неумытый? Не обязан мальчишка всем докладывать о своих делах. Солдат наотрез отказал: «Нельзя!»

Долго стоял Кадым возле полосатых ворот, завистливо провожая глазами непрерывно проходящих через контрольно-пропускной пункт людей и думал: «Счастливые, покажут пропуск и проходят. Хорошо бы появиласьАлла…».

Но ни Алла ни другие ребята, которые учились с ним вместе в школе, как назло, не появлялись.

Неожиданно решил: «Надо поискать в заборе дырку и незаметно пробраться».

Пошёл вдоль забора, обтянутого колючей проволокой, в надежде где-нибудь прошмыгнуть в кустах, но кустарник кончился, и Кадым увидел серебристую ракету. Точно такую он видел в кино, когда показывали парад. Ракета то поднималась, то опускалась, потом устремила жало в небо и замерла. До чего же интересно!..

Лёг Кадым под куст, наблюдает. Если солдаты в его сторону не посмотрят, то можно смело пролезть под забором. Отверстие для этого достаточное.

Солдаты укрыли ракету зелёным брезентом, построились. Грянула песня, и они пошли к высоким домам. Впереди — строгий офицер. Но возле ракеты остался часовой. Он важно шагает взад-вперёд, держа на груди автомат. Попробуй пролезть! Вспомнил, как во время военной игры вожатый учил маскироваться. Кадым сломал ветку и, держа перед собой, перебежал полянку, снова оказался в колючем кустарнике. Теперь совсем рядом видны автомобили и зелёный домик, на крыше которого вращается огромная решетчатая антенна. Такая антенна нарисована в журнале «Юный техник». Кадым догадался — это настоящий радиолокатор.

За машинами виднелись шиферные крыши домов. Наверное, там и живёт Алла,— решил Кадым.— А чего я боюсь? – рассуждал он. – Это же свои, и я не шпион какой-нибудь, я же свой...»

Кадым пополз к изгороди. Стал разгребать землю. И вдруг над головой раздался властный голос:

-Куда? А ну-ка поднимайся!

-Я... Мы... Я смотрел...

Над Кадымом стояли два солдата с автоматами.

-Отведи его! — сказал один из них.

-Есть! — ответил другой.

-Поднимайся и шагом марш!

«Что теперь будет, что будет?!»— думал перепуганный Кадым. Сердце быстро, быстро колотилось от страха.

У ворот солдат что-то шепнул часовому, и, тот бросив строгий взгляд на черноголового, смуглого мальчика, нажал кнопку. Дверь бесшумно раскрылась, и Кадым услышал сзади всё тот же властный голос солдата:

-Проходи!

Привели Кадыма в караульное помещение. Старшина, увешанный значками, выслушав рапорт солдата о задержанном мальчике, приступил к допросу:

-Откуда?

-Из совхоза.

-Имя?

-Кадым Кулиев.

-Где работает отец?

Самый неприятный вопрос. Сказать, что отец директор совхоза,— сейчас же позвонят в контору, и тогда всё пропало... Решил говорить неправду. Разве не хитрили герои, когда вызывали их на допрос? И хотя перед ним были не враги, а советские солдаты, Кадым бессовестно соврал:

-Нет у меня родителей, бродячий я...

Удалось. Старшина подобрел, встал из-за стола и кому-то позвонил. Он сообщил, что задержан бродячий мальчишка, пытавшийся проникнуть на территорию.

-Да, объекты рассматривал,— сказал он тихо, закрыв ладонью трубку, но Кадым расслышал. Потом старшина ответил кому-то: — Есть ждать лейтенанта и выяснить, что за личность!

Проводили Кадыма в узкую комнату с решёткой на единственном окне. В углу на топчане сидел небритый солдат без ремня и грустно смотрел в окно. Кадым сначала испугался: куда привели?

-О, пополнение...— сказал, зевая, небритый.— За что же тебя, приятель?

-Сцапали при выполнении особого задания. Но я не чужой!

-Не трусь, отпустят. Что, возле военного объекта играл?

-Не играл. Мне надо к одному человеку по важному делу. Здешние ребята в нашей школе учатся, вот я и к одному... к одной..

-А ты не ходи, где не положено. Нельзя, понял? Ну, не беда. Выяснят, что за личность, и отпустят. Вот и я из- за вора какого-то страдаю.

-А долго держат тут?

-Смотря за что. Мне дали трое суток...

-Вы тоже через забор лезли?

-Нет. В самовольную отлучку я не ходок. Лодку проспал. Понимаешь, казённую лодку. Взял покататься, выпил пива, заснул на берегу... Спёрли.

-А кто украл? Какая лодка?! — насторожился Кадым.— Голубая, с двумя вёслами? Да?!

-Голубая...— ответил солдат.— А ты почему знаешь?

-Так мы её с братом нашли. В реке недалеко от совхоза.

Правда?—обрадовался солдат.— Эй, начальник караула! — крикнул он.— Лодку мальчик нашёл... Открой-ка!

Звякнул металлом засов, и тяжёлая дверь открылась. Вошёл тот же старшина.

-Что за шум?

-Послушайте, товарищ старшина, нашлась лодка...— сказал солдат.— Этот мальчик нашёл нашу лодку. Позвоните командиру.

-Ладно, сейчас не время разбираться,— ответил старшина.— А ну, бродячий мальчик, выходи!

-Кадым встал с нар, подал руку солдату.

-Пусть вас выпустят, мы вернём лодку... На свободе увидимся!

Солдаты в караульном помещении рассмеялись. Засмеялся и старшина.

-Братья по несчастью, «бедные арестанты»,— сказал, улыбаясь, он.— Ну, живее! Майор ждёт.

Привели Кадыма в штаб. Никогда мальчишка не был в таком большом и красивом здании. И ковровые дорожки, и портреты на стенах, и часовой у знамени. Тишина. Слышен перестук часов. Дверь обита кожей. То и дело входят и выходят офицеры.

-Введите задержанного! — послышалось откуда-то.

Сопровождающий солдат кивнул:

-Заходи! Тебя вызывают.

Светлая, просторная комната, за столом сидит майор. Лицо у него сердитое. А в глазах смешинки.

-Ну, герой, иди поближе, поговорим. А вы свободны — сказал майор солдату. Тот прищёлкнул каблуками и вышел из кабинета.— Значит, разведчик?— спросил майор.— Игра у вас, что ли?

Кадым молчал. Да и что ответишь, если задержан возле важного объекта как подозрительный человек?

-Кто же тебя послал, ну, говори? Кто атаман? Или вы в Чапаева играете?

-Ни во что мы не играем. Надо, вот и пришёл. Дело есть важное.

-Может быть, ты отару пас да заблудился?

«А чего я боюсь? — подумал Кадым.— Скажу все напрямую».

Но майор тотчас задал вопрос, на который так не хотелось отвечать.

-Отец где работает?

-Бродячий я,— пришлось снова врать, как и в караульном помещении,— нет у меня родителей.

-А как же ты оказался у нас в части? Да ты не стесняйся, выкладывай.

-Есть захотел, вот и пришел...— У Кадыма брызнули из глаз слёзы и от стыда, что врал, и от жалости к самому себе. Ещё бы, бездомный мальчишка ищет, где бы найти корочку хлеба...

-Ладно, не хнычь. Не девчонка,— сказал майор. Он встал с кресла, подошёл к мальчику и, положив руку на его плечо, спросил: — Зовут как?

-Кадым,— ответил врунишка и вытер рукавом нос, изо всех сил стараясь походить на тех бездомных ребятишек, о которых читал в книжках и смотрел в кино.— Три дня брожу, нигде куска хлеба не нашёл...— продолжал он канючить жалобным голосом.

-Ну вот что, парень, пойдёмка мы сейчас ко мне. Я тоже проголодался. Что-нибудь придумаем. Да ты не робей, не плачь.

Майор подошёл к столу, нажал кнопку и, подняв микрофон, громко скомандовал:

-Второй! Я первый. Ухожу на обед. Переключите аппараты на себя!

Кадым заметил, что стол у майора необыкновенный. На нём установлены сигнальные лампочки, кнопки, рычажки, справа телефонная трубка, посредине микрофон. На стене задернутая шторой какая-то большая картина, а рядом графики и множество табличек.

-А вы командир? — спросил Кадым, размазывая ладонью слёзы.

-Да, я командир части. А это мой командный пункт. Надеюсь, что будешь соблюдать военную тайну и никому не скажешь, что видел здесь?

-Железно! — поклялся Кадым.— Честное пионерское!.. Нет, честное слово бродяги!

-А что прочнее?

-Прочнее пионерское.

-А вот у меня был друг, звали его в отряде Чапаем, так он никогда не врал людям. Врагам, конечно, соврал бы.

У Кадыма запылали со стыда уши, в горле запершило, и он закашлялся, стыдясь посмотреть на майора.

Навстречу попадались солдаты и офицеры. Шли, отдавали майору честь. А один сержант вёл строй и, увидев майора, скомандовал: «Смирно! Равнение направо!»

Майор сказал: «Вольно», и сержант повторил: «Вольно».

До дома шли молча. Поднялись на второй этаж.

В квартире чисто и уютно. У стены пианино, в углу большое зеркало, в другом — рог лося, на котором висит ружье и патронташ. А одна стена до самого потолка в книгах.

-Ну вот, попутешествуй по книжным полкам, а я соберу обед,— сказал майор и снял тужурку с белым ромбиком на груди и орденскими лентами.— Жена и дочь уехали, вот я и кручусь один.

Не успел Кадым полистать одну книгу, как майор позвал:

-Прошу к столу.

-А руки где помыть?

-Да, я и забыл. Современные бродяги моют руки перед едой,— улыбнулся майор и проводил мальчика в ванную.— А мы бывало...

Больше Кадым не забывал, что он «бродячий» и за обедом старался уминать хлеб за обе щеки, а мясо брал всей пятерней.

-Может, будем жить вместе, а? — спросил майор.— Я люблю таких бродяг, как ты. Чего тебе одному скитаться? Оставайся.

-Согласен, но у меня товарищи есть. Ждут, небось.

-Отнеси им хлеба и возвращайся,— посоветовал майор.— Согласен?

-Они не бродячие...— Кадым опустил голову, спрятал глаза: стыдно стало.— Тут дело такое,— сбивчиво заговорил мальчишка,— мы лодку выловили на реке, но её взял Бирюк. Вот мы к его лодке хотели мотор приделать и прозрачную каюту... Но теперь нам ничего не нужно.

-Мы возвратим Бирюку лодку,-— Кадым запнулся.— А почему солдат в гутвахте сидит?

-Во-первых, не «гутвахта», а гауптвахта. А во-вторых, солдата наказали за то, что он провинился: выпил не только пива, но и водки, потом заснул, а лодку у него украли. Ты лучше скажи, где же теперь лодка?

Кадым рассказал всё: как выловили лодку, что говорил Бирюк и зачем он пришёл в военный городок.

-Вот оно как обернулось. Интересно.— Майор поставил перед Кадымом тарелку.— Ладно, разберёмся, а пока ешь.

-А того солдата отпустят? — вкрадчиво спросил Кадым.— Ведь лодка нашлась.

-Посмотрим,— ответил майор.— Ты побудь у меня до вечера, а потом мы с тобой поедем в совхоз. Хочешь— читай дома, а можно и погулять,— сказал майор и ушёл.

XII. Арестуйте меня, солдаты

Из дневника лейтенанта Искры

«На комсомольском бюро меня утвердили пионервожатым. Присутствовал командир полка майор Дымов. Он сообщил, что в пионерский лагерь приедет генерал Родин. О, это известный герой. Он прославился в боях за Прагу, получил Героя за личный подвиг. Это он ворвался на танке в город и без боя заставил сдаться целый гарнизон гитлеровцев, которые готовили к взрыву мосты, заводы и дома. А кто у нас в полку не знает, что сын Родина Павка в годы войны был вместе с нашим Дымовым в одном партизанском отряде. Вместе с ними была и Раиса Максимовна — жена нашего майора.

В одном из вражеских документов, который хранится в Комнате боевой славы, есть такие строчки: «Или, Чапай действительно неуловимый национальный герой, который пользуется поддержкой всего населения, или под этой кличкой действуют все дети, пропитанные коммунистическими идеями». Я склонен думать, что под именем Чапая действовали очень многие отряды юных мстителей.

Приезд в пионерский лагерь генерала Родина будет большим событием для всех нас.

Я ещё не принял отряд, а уже столкнулся с загадочным случаем, в котором замешан подчинённый мне солдат и мальчишка-врунишка — сын директора совхоза Кулиева. Угнали братья-близнецы Кулиевы лодку из-под носа у солдата, накатались досыта, а потом заговорила у них совесть, и один из них пришёл в часть и, выдав себя за бродягу, сообщил: «Мы нашли лодку...» Все бы так находили... Сейчас этот мальчишка у нашего командира «гостит». Майор сказал, чтобы я зашёл вечером к нему на квартиру и познакомился со своими «кадрами». Вот попадут в отряд такие, как братья Кулиевы, караул закричишь. Если они у солдата угнали лодку, то из лагеря утянут палатки... Воспитывать! Воспитывать! Воспитывать!

Читаю усиленно Макаренко, брошюры о пионерской работе и учебник по педагогике. Но фактор времени — враг мой. Я уже приобрёл секундомер и всё своё время высчитал до единой секунды. Получается: в смену три воскресных дня, один санитарный, два дня на приезд и отъезд, 95 часов уходит на еду, 52 часа на сон после обеда, 26 часов на личную гигиену, уборку в палате, 251 — на сон. Для меня в смену предоставлено только 160 часов! Как мало остаётся на пионерские дела! А ведь за это время мы должны побывать в походе, разучить новые песни, танцы, провести одну военную игру, спортивные соревнования, встретиться с генералом Родиным, поговорить друг с другом по душам.

Но это всё ещё впереди. А сейчас задача: познакомиться с похитителем лодки и спасти мальчишку от дальнейшего соблазна воровать. Вот тебе и дети директора совхоза Кулиева!»

Вероятно, майор не успел ещё дойти до штаба, а Кадым уже сбежал. Вспомнил, что там, в совхозе, ждёт брат Рустам, может быть, волнуется, переживает... Вечером придёт бабушка.

Кадым торопливо шагал по асфальтовой дорожке в сторону КПП, думая, как добраться скорее домой. На встречу везли крылатую серебристую ракету. Кадым остановился, стал рассматривать её вблизи, и солдаты не прогоняли его. Мало ли мальчишек в городке. Все они народ надёжный, военную тайну не выдадут.

— Ну как, хлопец, сильна? — спросил один солдат.

-Знаю, против самолетов! — ответил Кадым, как бы между прочим опасливо оглядываясь, нет ли поблизости майора.— А ракету вражескую достанет?

-Будь спокоен,— ответил солдат.— И ракету не пропустит.

Неожиданно рядом с Кадымом остановился грузовик, и он увидел того же шофёра, который подвёз его из совхоза.

-Эй, приятель, далеко собрался? — спросил шофёр. Кадым заулыбался, обрадовавшись знакомому солдату, прыгнул на подножку:

-А вы в совхоз едете?

-Туда и ещё дальше. Хочешь, подвезу?

-Вот счастье! В кабине вместе с водителем сидела женщина, поэтому Кадым втиснулся между нею и шофёром.

На контрольном пункте солдат-часовой, проверив пропуск у шофёра, на Кадыма даже не обратил внимания: маленьких со взрослыми пропускают без проверки.

Хорошо мчаться по гладкому асфальту: будто сам лётишь, как птица.

Через час Кадым уже взахлёб рассказывал брату о своих необычайных приключениях. Говорил без умолку, трещал, как сорока, и, закончив тем, как оказался в гостях у самого командира полка, начинал всё сначала.

-Наобещал ты, Кадым, горы золотые,— сказал Рустам.— А лодки уже нет. Украл кто-то.

-Бирюк! Это он перепрятал! Нужно сейчас же сообщить об этом майору.

-Сдурел! Уже ночь скоро. Лучше завтра,— посоветовал Рустам.

-Ерунда. Я ничего не боюсь...— расхрабрился Кадым.— Ты знаешь, сколько туда машин ходит? Подвезут.

Рустам не мог отговорить брата. Кадым снова отправился в военный городок.

Однако на этот раз ему не повезло. Уже поблекли на земле краски, а он всё шел и шёл по дороге, и ни одна машина не остановилась. Водители даже не обращали внимания на мальчишку, голосующего на дороге.

Иногда Кадым бежал, но становилось очень жарко, рубашка прилипала к спине и ныли пятки. Он останавливался, оглядывался, но все же шёл и шёл, хотя было очень страшно и он очень устал.

Тёмный, высокий камыш по обе стороны дороги шуршал, словно там кто-то возился. Надвигалась ночь. Кадым беспокоился: пустят ли его на территорию городка, и если пустят, то не рассердится ли, не прогонит майор? Вдруг придётся возвратиться домой, а ноги уже от устали подкашиваются, и очень хочется пить. И хотя ночь только ещё спускалась, мальчик мечтал о рассвете. Утром всё делать проще.

Много раз Кадым останавливался, с тоской смотрел назад, почти решал возвратиться пока не поздно, но тут же вспоминал того солдата, который наказан за лодку, и прогонял трусливую мысль.

-Я должен дойти! — сказал Кадым громко и спугнул с дороги притаившуюся птицу. Потом в тёмных зарослях что-то забулькало, и в кустах кто-то закричал, как ребёнок. Послышался шорох листвы. Кадым вздрогнул, остановился. По дороге промчались два велосипедиста, и один из них крикнул: «Смотри, лиса зайца потащила!..»

Теперь Кадым уже не чувствовал себя одиноким. Рядом люди.

Вскоре велосипедисты возвратились, а навстречу им промчались ещё двое в военной форме. Если по шоссе катаются солдаты, значит, до военного городка не очень далеко.

Вскоре дорога раздвоилась. Кадым знал, что идти нужно по левой. Показались яркие огни. И, наконец, мальчик у контрольного пропускного пункта.

-Тебе куда? — спросил солдат.— Пропуск есть?

-Зачем спрашиваете? У маленьких же не проверяют. Пустите!

-Верно, не проверяют, если они идут с родителями. А ты ведь не живёшь здесь?

-Мне надо к командиру,— заявил Кадым.— Я уже был у майора. Солдата надо спасти, понимаете? На гауптвахте он из-за лодки, а лодку у нас украли. Эх, ничего вы не понимаете! ч

Причина важная, но пропустить не могу. Вот телефон, звони по пятому номеру, прикажет сержант — пропущу.

Кадым позвонил, путано рассказал, зачем пришёл, но сержант оказался неумолим.

-Завтра,— ответил он.— На контрольном тебя посадят на попутную машину. Понял?

Телефон замолчал. Кадым повесил трубку и подошёл к часовому.

-А может быть, вы арестуете меня? Посадите меня на гауптвахту, я там был.

-Не имею права. Не положено. Тебе сказали — завтра. Или ты плохо понимаешь русский язык?

-Я всё понимаю,— обиделся Кадым,— но мне надо. Раз не хотите пропустить, я через забор...

Солдат ничего не ответил, лишь постучал ногтем по автомату. Да, ночью шутки плохи...

-Дяденька солдат, я прошу вас, заберите меня и отправьте на гауптвахту,— стал упрашивать Кадым, чуть не плача.— Ну, арестуйте.

Солдат улыбнулся, сдвинул на затылок панаму.

-Гауптвахта — не солдатская чайная. Не советую

Пришлось Кадыму пустить в ход оружие слабых — слёзы. Отошёл в угол, захныкал притворно. Может, сжаляться, пропустят... Подействовало.

-Ладно, стукни в окошечко лейтенанту, разрешит — пропущу,— сказал солдат.— Какой ты настойчивый.

Лейтенант, молча выслушав мальчика, куда-то позвонил.

-Докладывает дежурный по части. Пришёл. Он самый. Просится к вам, товарищ майор. Есть проводить!

Вот здорово! Лейтенант говорил с самим майором. Кадым вытер слёзы и забыл про усталость. Только бы командир полка не обиделся.

Лейтенант вышел из комнаты и указал на мотоцикл:

-Садись в коляску, полуночник.

Кадым поспешно сел в мягкую, пропахшую бензином люльку.

Лейтенант одним движением ноги завёл мотор и, круто развернув машину, рванул с места на полной скорости.

Свет прожектора ярко и далеко освещал дорогу, а белые столбики по обе стороны стояли, как солдатики. Тугой, прохладный воздух свистел в ушах и трепал каракулевые волосы мальчишки. Казалось, что тёплую летнюю ночь сменила ветреная осенняя стужа.

Когда мотоцикл остановился возле серого здания, Кадым удивился:

-Это что такое? Может, тюрьма?

-Идём,— сказал лейтенант.— Не робей, воробей.

Миновав множество ступенек и несколько поворотов в узком, ярко освещённом коридоре, Кадым оказался в просторном светлом помещении. Тут же открылась прямо в стене дверь, из которой появился, улыбаясь, майор.

-Лейтенант проводит тебя ко мне домой. Мойся в ванной и ложись спать на диване. Ужин стоит на столе. Я скоро вернусь.

-Эх, ты, человек и два уха,— сказал лейтенант, когда вышли из помещения на воздух.— В пионерский лагерь хочешь?

-Если с братом, то хочу.

-Может, ещё увидимся, а пока выполняй приказ майора,— и лейтенант отвёз его в квартиру командира.

Было не до ужина. Едва Кадым вошёл в комнату, как руки и ноги отяжелели. Он с трудом разделся и повалился на диван.

XIII. Мы сами

Из письма лейтенанта Искры к матери

«Поверь, мне жаль тебя огорчать, но в это лето я не смогу приехать в Москву. Скучаю по тебе очень, помню свои обещания навестить, но неотложные дела захлестнули меня, и я дал согласие провести отпуск здесь.

Может быть, тебе покажется немного странным, но я должен в это лето быть в пионерском лагере. Должен! Это не моё личное желание и даже не поручение комитета комсомола, а самый настоящий боевой приказ. Когда я выполню его, я непременно расскажу тебе, почему меня послали пионервожатым.

Ты знаешь, что работа с ребятами мне хорошо знакома, и я люблю её, но предвижу немалые трудности. Если раньше, когда я был просто Виктор, пионеры на меня смотрели, как на студента, как на рядового вожатого, но теперь я лейтенант, и ребята вправе требовать от меня большего. Я уже наметил план работы и думаю провести одну интересную военную игру. К нам в лагерь приедет Герой Советского Союза Родин, сын которого в пионерском возрасте был отважным партизаном и погиб при выполнении боевого задания.

Наш командир части и его супруга тоже были в отряде вместе с сыном генерала Родина. Им тогда было по двенадцать-тринадцать лет.

Сама судьба сводит меня с ребятами. Вот сегодня во время моего дежурства по части в городке появился интересный мальчишка. Они с братом украли у нас возле пристани лодку, которую взял покататься один солдат. Воришка струсил. Ещё бы! Лодка не яблоко, не съешь. И решил мальчишка возвратить лодку. Но как? Стыдно сказать, что украл. Так он выдал себя за бродягу и, как бы, между прочим, сообщил о лодке. Ох, эти ребята! Этот мальчишка и сейчас у нас в части. Его приютил наш майор.

Завтра мы разоблачим врунишку. Но ты понимаешь, голова у меня ходит кругом, как это сделать. Ты, мама, педагог, подскажи, как подступить? А главная трудность в том, что этот мальчик будет в моей дружине. Командир части говорит, что моя задача — сделать из него честного человека. Парнишка смелый. Он ночью пешком пришёл из совхоза в нашу часть. А это не просто.

Я был бы безмерно счастлив, если бы ты приехала ко мне. Думаю, в пионерском лагере тебе нашлось бы дело. Например, воспитательницей в отряде малышей. У нас прекрасный климат, долины, лагерь наш на берегу реки, рядом лес. У нас будет свой многоместный комфортабельный катер. Только вчера из Москвы прибыл мотор, и сегодня солдаты уже приступят к монтажу.

Если надумаешь, дай телеграмму.

Целую тебя.

Твой Виктор»

Кадыма разбудил знакомый голос:

-Я знаю этого мальчика.

Не открывая глаз, притворяясь спящим, мальчишка захрапел и натянул на себя одеяло.

-Это Кадым. Нет, это Рустам, а может, Кадым? Их не различишь...

Из другой комнаты послышался смех.

-Так кто же он: Кадым или Рустам? А папа сказал, что вчера он был бродячий мальчишка.

-Нет, нет, это Кулиев, но который? Их даже учителя путают.

Кадым чуточку приоткрыл один глаз и увидел перед собой лицо Аллы. Серые глаза смотрели удивленно.

-Папа! — громко закричала она.— Никакой это не бродячий! Это Кадым Кулиев. А ну вставай!

-Алла, Алла! — пытается остановить Аллу мать.— Прекрати! Он гость.

-И вовсе не гость. Врунишка! Ха-ха! Бродячий...

Кадым только на какое-то мгновение растерялся, но потом хитровато пояснил:

-Вот я и узнал, где ты живёшь. Дело есть, понимаешь?

В дверях появился в майке с полотенцем на шее отец Аллы. Мазнув шутя мыльным помазком по щеке дочери, он сказал:

-Эх ты, не узнала одноклассника.

-Подумаешь, не узнала. Вот ты увидишь Рустама и тогда тоже не различишь, кто из них кто.

Кадым не слышал, когда вчера майор возвратился домой. Он крепко спал и не смог сообщить, что лодки на прежнем месте уже нет. Доложил сейчас, но было уже поздно.

-Как же так, разведчик Кадым, прозевали мы с тобой лодку,— сказал майор.— Кто-то уже перепрятал ее в другое место.

-Кто же,— ответил Кадым,— конечно, Бирюк.

Из кухни доносился запах жареного мяса. Кадым был очень голоден, но он твёрдо решил скорее уйти домой. О лодке майор уже всё знает, и больше ему здесь делать нечего.

-Умывайся, Кадым, будем завтракать,— пригласил майор.— А потом за дело.

-Я, пожалуй, домой пойду,— нерешительно произнёс мальчик и покраснел, как рак,— я не хочу есть.

-Нет, нет, мы привезли из деревни яблоки, груши, персики. Не стесняйся, будь как дома,— запротестовала Аллина мать.— Слава, скажи ему, чтобы он остался.

-Приказываю за стол! — улыбнулся майор.— Выполнять команду!

Пришлось Кадыму подчиниться.

Надо и твоего брата привезти,— неожиданно предложил за столом майор.— Зачем ему дома сидеть одному?

Папа рассердится. Он не разрешал уходить из дома,— ответил Кадым и покосился на Аллу. Только она и была причиной того, что Кадым стал робким и неловким. Вилка из рук выпала, мясо свалилось на белую скатерть, почему-то положил в стакан горчицу... совсем растерялся.

Кулиев никогда не рассердится на майора Дымова. Мы старые друзья,— отец посмотрел на Аллу, улыбнулся.— Ну, а вам в компании будет веселее, правда?

-Конечно,— согласилась Алла, неожиданно сменив гнев на милость,— пусть и Рустам приедёт. Может быть, мы вместе в лагерь поедем?

-О, это прекрасная идея,— согласился майор, хотя уже вчера дал указание лейтенанту Искре, назначенному внештатным пионервожатым, чтобы братьев Кулиевых зачислили в пионерский лагерь воинской части.— Буду рекомендовать вас на пост речных капитанов. Кадым ведь мечтает о катере, так? Будет у вас отличное судно! Но пока нужно найти пропавшую лодку. И в этом нам должны помочь братья Кулиевы.

-Папа, какая лодка пропала? — спросила Алла, но тут же получила замечание от матери, что мешать другим, беседовать неприлично.

-Поможем. Я знаю, кто ее украл. Обещаю...

-Я не сомневался в том, что все ребята — настоящие друзья ракетчиков,— сказал майор.— А ещё задание: узнайте, у кого из ребят-радиолюбителей есть радиопередатчик.

После завтрака Аллу словно подменили. Она стала внимательна к гостю и предложила Кадыму побродить по городку.

XIV. В грозу

Выписка из приказа

В то время, когда происходили все эти события, приказ хранился под замком в сейфе. В правом углу документа стоял штамп: «Совершенно секретно». Но теперь он сдан в архив и стал очередным листом в пухлом деле. Вот несколько строк, которые небезынтересны:

«Длительное время из леса в районе дислокации ракетной части посылаются в эфир зашифрованные радиосигналы маломощной радиостанции. Установлено, что радист пользуется простым шифром и запрашивает ответные сигналы: «Я вас понял. Перехожу на прием». Ответные сигналы не перехвачены. В целях маскировки радист включает радиостанцию на несколько секунд и очень быстро меняет пункт пребывания. Пути отхода тщательно маскируются с помощью применения различных химикатов, видимо, с целью затруднения поиска по следу собакам.

Ночью тринадцатого июня передача велась с подвижного пункта. Установлено, что радиостанция находилась на плоту или лодке.

Есть все основания полагать, что в районе расположения ракетной части действует или малоопытный шпион, или это баловство, скорее всего, юного радиолюбителя.

Приказываю: установить строгий контроль за рекой и усилить наряды патрулей за пределами границ расположения части. О перехваченных радиосигналах и засечённых пунктах действия радиостанций сообщать мне немедленно.

Всех подозрительных лиц вблизи расположения подразделений в ночное время задерживать и тщательно уточнять причину появления в данном районе».

Самая короткая запись в дневнике лейтенанта Искры

«Я ошибся. Кадым хороший парень.

Перехватил незашифрованный радиозапрос на исковерканном английском языке: «Ищу связи. Я сигнал К»».

Качели взмывают к облакам и потом стремительно падают вниз, отчего захватывает дыхание и замирает сердце. Ветер свистит в ушах, и, кажется, что ты не на качелях, а летишь на ракете в космос. Страшно, но Кадым не сдаётся. Он, как и Алла, раскачивает качели еще выше, выше... Начинает кружиться голова.

-Может, сядем? — едва выговорил он и сел.— Надоело...

-А, боишься! — засмеялась Алла и стала раскачивать ещё сильнее, потом тоже села, запрокинула голову и закрыла глаза. Ветер треплет её соломенные волосы.

-Разве это страшно. Вот маме на войне было страшно. Она была такая же, как я, а уже воевала, раненым помощь оказывала. А моя бабушка была партизанка. Она у мамы на руках умерла. Фашисты ее смертельно ранили. Дедушка тоже погиб. Он был командиром партизанского отряда. Может, слышал про Избранько? Не слышал. Папа и мама тоже были в партизанском отряде. А знаешь, какой там был мальчик смелый? Его звали Чапай. Скоро его папа приедет.

Сочиняешь, Чапай в гражданскую войну был,— возразил Кадым.

А вот и не вру. То был Чапаев, а это Чапай. Так про-звали его. Папа был друг этого мальчика. А отец Чапая теперь наш дедушка. Когда папа и мама были маленькие, как мы, он взял их на воспитание. Не веришь? — горячилась Алла.— Не веришь? Вот спроси у папы.

Верю, почему не верю,— сдался Кадым, хотя не-множко сомневался, потому что сам был всегда готов приукрасить события и даже прихвастнуть.— Только иногда выдумывают. Даже в книжках бывает.

Сам ты про бродягу несчастненького выдумал! Хо-чешь, расскажу про Чапая? Честное пионерское, все правда.

О геройских делах Кадым слушать любил. В библиотеке все книги перечитал и, конечно, согласился с охотой, хотя и постарался скрыть свою радость.

Расскажи, если хочешь...

Долго рассказывала Алла о Чапае, о своем отце, о своей маме, и Кадыму было очень интересно.

Да, смелая твоя мама. А наш папа тоже на фронте был,— мечтательно сказал Кадым.— Только он не любит вспоминать войну. Он был в плену, в концлагере. А что это там видно, когда взлетают качели? Будто огромные ковши. Я знаю, это радиолокаторы, да?

Алла приблизилась к Кадыму и шёпотом пояснила:

-Ты никому-никому не говори, что видишь у нас в городке. Это всё военная тайна.

-Не маленький,— обиделся Кадым.— У нас с Рустамом тоже тайна была бы. Только теперь это все известно. Перепрятал Бирюк лодку.

-Давай мы поищем её, а? — предложила Алла.— Найдём. Не съел же её этот Бирюк.

Кадым согласился. «Куда лучше найти самим лодку, и тогда солдата выпустят с гауптвахты. Ведь сам майор сказал, что братья Кулиевы должны помочь в этом»,— подумал он.

Они спрыгнули с качелей и вместе пустились через спортивный городок к гаражу. Алла бежала, не обращая внимания на солдат, занимающихся гимнастикой, а Кадыму очень хотелось посмотреть, как они работают на турнике и брусьях. Он останавливался, поэтому едва поспевал за Аллой. Лишь возле самого низкого турника Алла задержалась, сделала «лягушку», подтянулась три раза и побежала без оглядки в сторону низких кирпичных строений.

Кадым тоже хотел сделать «лягушку», но сорвался. Хорошо, что Алла не заметила. Солдаты смеялись.

-Слабак! — крикнул один из них.

За спортивным городком неожиданно встретили Петьку Тыкву из пятого класса. Он сказал, что идёт делать новый лук, поэтому не согласился искать лодку.

Кадыму очень хотелось найти лодку самим. Тогда майор сказал бы: «Я знал, что вы хорошие ребята».

-А, лисичка пришла,— сказал в гараже старшина с красной повязкой на рукаве.— Далеко собралась?

-В совхоз идёт машина? — выпалила Алла.— Срочно надо!

-Ну, если срочно, то скоро поедет автобус за кинокартиной. Занимайте места. Всегда ей срочно. Ну и лиса...

-Айда в автобус! — скомандовала Алла и побежала занимать места.

Кадым только теперь обратил внимание, что Алла и впрямь чем-то напоминала лисичку: остролицая и волосы отливают золотистым цветом.

Уже через полчаса водитель автобуса подвёз ребят прямо к дому директора совхоза Кулиева. Но неудача: на двери замок. Рустама ни во дворе, ни в огороде не оказалось.

-Наверное, он ищёт лодку,— предположил Ка-дым.— Пойдём к реке.

Небо заволакивало синими тучами, потянул сырой ветерок. Вот-вот хлынет дождь. Но ребят не страшила надвигавшаяся гроза. Нужно было найти во что бы то ни стало лодку.

-Не беги, успеем! — кричал Кадым, отстав от девочки. Его белая рубашка на спине вздулась пузырём. Ветер свистел в ушах, как тогда, когда он ехал в кузове грузовика.

Алла остановилась.

-Скорее, гроза будет! — крикнула она.— Смотри, какие чёрные тучи!

В это время блеснула молния, криво расписавшись огнём на небе, и ударил, как из пушки, гром. Начался ливневый дождь. Алла, заметив в кустах лодку, перевернутую вверх дном и укрытую ветками, крикнула:

-Сюда! Вот она! — и первая юркнула под лодку.— Спасайся!

-Это не та! Не наша! — кричал Кадым.— Та была новенькая!..

Но слова мальчика заглушили раскаты грома.

-Иди сюда, тут сухо! — звала Алла.— Скорее.

По смоленому днищу гулко барабанили крупные капли дождя. То и дело вспыхивали яркие молнии, и Кадым видел улыбающееся лицо Аллы.

«Почему ей не страшно? Она храбрая, как мальчишка...»

Загремел гром, и на лодку, как из ушата, плеснула вода. Снова блеснула молния и мгновенно погасла. Гром ударил с такой силой, что лодка даже задрожала.

...А Рустам тем временем был уже на квартире майора Дымова. Аллина мать не находила себе места: где Алла, где Кадым?

Уже стемнело, когда в военном городке по радио было объявлено: «Пропали Алла Дымова и Кадым Кулиев. Если кто знает, где ребята, позвоните на квартиру командира части».

XV. Тревога

Строчки из письма генерала Родина

«Дорогой Ваня! Мысль о вашей поездке на юг к Славе и Рае не покидает меня со дня встречи с пионерами у могилы Павлика. Ты пишешь, что финансы не позволят забрать с собой из Алексеевки побольше ребят. Причина, конечно, существенная. Мне кажется, много ребят пока и не следует приглашать. Возьмем своего Павла и двух лучших учеников из школы. Они и будут представлять делегацию из Алексеевки. Мы ещё не знаем, каковы условия, чтобы разместить там много ребят. Но для двоих-троих пионеров всегда найдётся место. Пусть пока это будет разведка, первый шаг к большой дружбе нашей школы со школой юга. Не забудьте для своих друзей военные трофеи. Им пригодятся каски, разбитые автоматы, гильзы для Комнаты боевой славы.

Что касается необходимых расходов на поездку, то все их я беру на себя. И, пожалуйста, не возражай.

Вчера говорил по телефону со Славой и Раей. Там ждут нас. Просили приурочить приезд к открытию нового пионерского лагеря. Я обещал.

Слава сообщает, что лагерь раскинулся на берегу реки. Рядом каштановая и ореховая роща. В распоряжении ребят будет прогулочный катер, своя радиостанция, киноаппарат и спортивная площадкаь которую сделали в свободное время солдаты.

Старшим вожатым временно назначен лейтенант Искра способный и любящий ребят молодой офицер, самый активный шеф школы. Я еще не знаю лейтенанта, но уже явился участником немаловажного события в его жизни. Слава сказал, что у лейтенанта в Москве мать, которой он обещал провести отпуск вместе с ней в столице. Слава, как и положено заботливому командиру, обеспокоен: не рассердится ли мать лейтенанта, что ее сын вместо поездки в Москву отправляется в пионерский лагерь? Что ж, тревога не без оснований. Видимо, надеясь на мой комиссарский опыт, Слава поручил мне сходить к матери лейтенанта и уговорить ее поехать к сыну.

«Сложное задание,— думал я.— Конечно, лучше бы лейтенанту приехать к матери». Не было бы счастья, да несчастье помогло. Едва я переступил порог, как тут же был удивлён вопросом: «Вы комиссар Родин?» — «Да,— говорю,— я Родин, бывший комиссар погранотряда». Трудно передать нашу встречу. Это оказалась дочь нашего шеф-повара Галя, которая была в пионерском лагере старшей вожатой. Галя сначала была в соседнем с вами партизанском отряде, а потом воевала до самого конца войны. Муж её, капитан Искра, погиб, штурмуя рейхстаг, а сын — теперь уже лейтенант — служит в части, где командиром наш Слава.

-Она приедёт к сыну. Мы все увидим её там у пионерского костра,

-До скорой встречи, мой дорогой Ваня. Искренний привет Павлу. Я приготовил для него хорошее духовое ружье. Жду телеграммы.

Ваш Родин».

Когда нашли Аллу и Кадыма, уже стемнело, буря всё ещё бушевала и с неба лило. Ребят привезли в военный городок, накормили, напоили горячим чаем, отогрели.

-Безумие! Наказать бы вас, да жалко...— Аллина мама сердилась.— Марш спать! Завтра в лагерь.

Кадыму и Рустаму постелили на одном диване.

Майор ещё долго сидел за письменным столом, что-то писал, а потом закончил, вздохнул и сказал:

-Рая, прочти, может, дополнишь. Эх, незабываемая Алексеевка... И всё же мы туда должны поехать.

Из спальни послышался простуженный голос Аллы:

-Зачем же ты, папа, сломал лодку Бирюка?

-Этому Бирюку голову сломать не жаль,— ответил майор.— Я ещё узнаю, что это за тип. Уже перекрасил нашу лодку и продал. Ну, давайте спать. Завтра много дел.— Майор погасил свет и ушёл в спальню, закрыв за собою дверь.

Кадым зашептал на ухо Рустаму:

-Ух, и злился майор. Хорошо, что Бирюка не нашли. Он намылил бы ему шею. Пнул ногой — и корыто его развалилось. Нам всучить хотел вместо солдатской лодки такую гнилушку. Тоже хитрец!

-Ладно, давай спать. Это тебе не дома,— сказал Рустам и отвернулся к спинке дивана.— Чтобы больше ни звука. Понял?

Но мальчишкам не спалось. Рустам вспоминал оставленную в совхозе бабушку, маму, которой в городской больнице должны делать операцию, отца... А Кадым всё ещё не мог забыть страшную бурю, холод и грозу. Очень злился на Бирюка. Ведь всё это из-за него...

Лениво раскачивался маятник больших часов, тихо отстукивая в углу ночное время. Рустам, как всегда, заснул первым. Потом заснул и Кадым. И приснилась ему плывущая по реке лодка. Но почему она со звонком? Звонок даже разбудил Кадыма. Он открыл глаза и увидел возле телефона майора.

-Объявить тревогу! — приказал майор и положил трубку.

В тот же миг послышались с улицы звонкие сигналы ревуна, мимо дома побежали, топая по мокрому асфальту, ракетчики.

В квартире автоматически включилась синяя лампа. В городке загудели моторы, и в раскрытое окно потянуло бензином.

Рустам и Кадым не знали, что им делать? Вставать или лежать на диване? А вдруг это война? Ведь бывало же так... Мальчишкам стало немного страшно.

-Боевая? — Рустам толкнул в бок Кадыма.— Как думаешь?

-А то какая же? Факт,— робко ответил брат.— Слыхал, как майор приказал: «Объявить тревогу». Айда за мной, я знаю, где ракеты.

Когда Раиса Максимовна, Аллина мама, вышла из спальни посмотреть, спят ли ребята, их уже не было. Они бежали к солдатам-ракетчикам. Нет, не любопытство влекло ребят к пусковым установкам, а желание помочь солдатам хоть чем-нибудь, как в бою на фронте помогали пионеры взрослым сражаться с врагом. Они бежали в ту сторону, откуда доносился гул моторов.

На фоне тёмно-синего неба ребята сразу заметили антенну радиолокатора. Несмело приблизились почти вплотную. Огромная антенна, похожая на сгорбившийся строительный кран, медленно вращалась на пригорке. А вокруг ни души. Одни машины. Кому же помогать?

Близнецы побежали дальше, натыкаясь то на колючие кусты, то на мокрые клумбы душистых цветов. Гул моторов слышался где-то совсем близко. Обогнув шиповник и выбежав на широкую бетонную дорогу, они наткнулись на какую-то большую, как вагон, машину. Она монотонно гудела, словно от натуги, и в разные стороны, как змеи, расползались от неё чёрные толстые провода.

В раскрытую дверь видны были в ярком свете солдаты, какие-то шкафы с кнопками, экраны, как у телевизора, и разноцветные мигающие лампочки.

-Сюда нельзя! — дернул Кадыма за полу брат.— Видишь... Солдат охраняет.

-А может, найти майора, и он нам прикажет, что делать? — сказал Кадым.— Я знаю, где майор. Бежим!

Рустам, надеясь на осведомлённость брата, помчался за ним куда-то в темноту.

Мальчишки снова попали на дорогу и направились в ту сторону, где по предположению Кадыма должен был находиться командный пункт.

Навстречу шла автомашина, за ней другая... Тонкий луч фар скользнул по ребятам. Они остановились. Мимо промчались тягачи с длинными остроконечными ракетами на прицепленных тележках.

-Зенитные,— шепнул Кадым.— Знаешь, как высоко бьют...

Тягачи замедлили ход и повернули в сторону. Свет подфарников осветил группу солдат и пусковую установку. Ракета, подхваченная расчётом, развернулась и плавно перешла на направляющую пусковой установки.

-Вот где надо помогать! — сказал Кадым и побежал к стартовому расчёту.— Давай за мной!

-Стой! Куда? — крикнул солдат и преградил ребятам путь.— Это что за люди?

-Расчёт, в укрытие! — известил тем временем громкий голос из динамика, «...в укрытие!» — как эхо, повторилось в темноте.

Солдат приблизился вплотную к ребятам.

-Вы зачем здесь? Кто вас пустил сюда?

-Мы у майора Дымова живём,— ответил Кадым.— Помогать надо?

-А ну за мной! — крикнул солдат и, взяв ребят за руки, побежал с ними по глубокой траншее.

Через мгновение они оказались в узком затемненном помещении. На стене мигала красная лампа.

-Зачем вы их привели? — спросил строго сержант. Он подошёл к ребятам.— Что за «детский сад» бродит ночью?

-Мы у командира части живём...— повторил Рустам слова брата,— понимаете? Помочь хотим.

Солдаты засмеялись, стали подшучивать над мальчиками, а тем временем красная лампа замигала и раздался громкий рокот. Все устремились к выходу. Рустам и Кадым тоже.

Яркое пламя уносилось ввысь в рокоте беспрерывного, далекого грома. Все выше и выше уходила ракета в тёмное небо, и где-то очень высоко блеснула молния и погасла.

-Ура! — закричали солдаты.

-Ура! —подхватили Кадым и Рустам.

-Цель поражена!— известил громкий голос из динамика.— Расчётам по местам! — «По местам!» — повторило эхо.

-Ну, хлопчики, марш домой! Не надо вашей помощи. Спасибо, что проявили заботу,— сказал сержант.— Потребуется — позовём.

-Если надо — мы готовы!— ответил Кадым.— Я и он.

Мокрые до нитки, но торжествующие и довольные ребята возвратились на квартиру майора.

-А мы были у ракетчиков,— похвастался Кадым, когда дверь открыла Раиса Максимовна.

-Кто же вам разрешил бегать по гарнизону? — удивилась она.

-Мы хотели помочь...— сказал Кадым.— Если потребуется, нас вызовут.

-Ложитесь спать.— Раиса Максимовна позвонила по телефону.— Пришли беглецы. К солдатам бегали, хотели кому-то помочь...

Ракетчики на этот раз обошлись без помощи ребят. Утром стало известно: разведывательный аппарат, вторгшийся в советское небо, сбит.

XVI. Новые друзья

Рустам и Кадым потеряли счёт дням. Когда майор Дымов сказал, что он разговаривал по телефону с отцом и тот разрешил им не только остаться в гостях у майора, но и поехать в пионерский лагерь, братья Кулиевы забыли про дом и гнилую лодку Бирюка.

Время проводили весело: то играли в войну, то гоняли мяч по футбольному полю, то катались на качелях. И каждый вечер — бесплатно в кино. Никогда мальчишки не испытывали такого блаженства.

Обзавелись ребята новыми друзьями. Если в школе Кадым и Рустам не обращали внимания на Петьку Тыкву, то в городке узнали, что его отец старшина сверхсрочной службы, Герой Советского Союза, а сам он парень отличный.

Самым любимым другом у братьев стал лейтенант Искра. Он объяснил им, как устроен мотоцикл, и много раз катал ребят. Лейтенант ничуть не удивился, когда узнал о желании братьев построить катер. Он рассказал, что в детстве тоже любил путешествовать и мечтал о таком же катере.

Словом, братья Кулиевы были счастливы. А тут ещё солдат Миша, тот самый, который сидел на гауптвахте, принёс им телеграмму от отца: «Операция прошла успешно. Мама выздоравливает. Привет от неё. Ваш отец».

Телеграмму солдат принёс прямо на квартиру майора Дымова.

-Всё в порядке? — спросил он, хлопнув ладонью по плечу Кадыма.— Помнишь?

-Порядок. А вас уже выпустили?

-Сразу же. Это ты помог. А сейчас я прилаживаю мотор к новенькому катеру. Вот бы такой тебе... Это не то, что лодка.

Солдат вдруг замолк. Кадым заметил, как Раиса Максимовна приложила палец к губам. Что бы это значило?

-Ну, я пошёл,— сказал смутившийся Миша.

За обедом Кадым не сдержал любопытства:

-Скажите, а у взрослых есть тайны от ребят?

-Иногда есть. А ты почему об этом спрашиваешь? — насторожился майор Дымов.

-Потому, что хочу знать, что за катер ремонтируется?

-Балалайкин! — почти выкрикнул майор.— Это вам водитель разболтал? Ну, я ему задам...

-Не сажайте его на гауптвахту,— стали упрашивать ребята.— Он не выдал военной тайны. Это мы догадались сами.

Майор засмеялся и пообещал не наказывать солдата.

-Так и быть, поведу вас сегодня к реке, покажу обещанный катер,— сказал майор.— От вас ничего не скроешь.

После обеда отправились в путь. Река оказалась не так уж далеко. Миновали аллею тополей, потом обогнули кусты, немного прошли полем, и сразу же показалась вода.

Возле берега на волнах покачивался белый, как лебедь, катер. Солдат подбежал к майору и чётко доложил:

-Товарищ майор! Ремонт закончен. Краска не просохла, будьте осторожны.

-Отличный катер! Стены кабины из толстого небьющегося стекла, в носовой части через отверстие, похожее на огромную лупу, видно дно реки. Рыба ходит стайками и кажется то малюсенькой, то большущей.

-Ну как? — спросил майор.

-Очень хорошо, папочка! А скоро мы будем кататься?

-Красивый!

-Вот это корабль!

-И всё же я приготовил для вас кое-что секретное...— сказал майор,— но чур не любопытствовать. Пока не скажу. Тайну нужно уметь хранить.— Майор посмотрел на солдата Мишу и улыбнулся. Тот смутился и вытер ладонью лоб.

Ребятам хотелось сию же минуту отправиться в плавание, но краска ещё не просохла и нужно было ждать день-два.

Осмотрев катер, все сошли на берег и были удивлены. К причалу приближались седой, высокий генерал с Золотой Звездой на груди и Раиса Максимовна.

-Здравствуйте, друзья,— издали сказал он.— Ой, какой стала моя внучка! Ну и красавица... Ну и ну!

-Дедуля! Дедуля! — Алла побежала к нему навстречу.

-Тяжёлая она,— смеялся майор.— Не поднимайте ее, папа!

Братья Кулиевы почему-то оробели. Показалось им, что теперь они стали лишними, мешают только всем.

-А это что за мальчики? — спросил генерал.

-Друзья наши,— ответил майор Дымов.— Ну что же вы, ребята, не представитесь отцу Чапая?

Кулиевы застенчиво улыбнулись, осмелели.

— Слышал, слышал о них,— генерал обнял ребят.— Ну и я не один,— сказал он, обращаясь к майору.— Ваня, два юных друга из Алексеевки и мать лейтенанта Искры приехали со мной. Все остались в гостинице. Я вроде бы разведчик.

-Всё это очень здорово! — обрадовался Аллин отец.— Это замечательно! Правда, Рая?

-Я так рада...— согласилась Раиса Максимовна.

А когда генерал Родин сказал, что мать лейтенанта Искры та самая пионервожатая из лагеря пограничников, майор Дымов только и произнёс: — Вот это чудо!

Вечером после ужина включили свет, расселись все на ковре, и генерал долго рассказывал о боевых делах храброго Чапая, о его друзьях Славе и Рае, о ребятах Алексеевки.

До поздней ночи ребята слушали рассказы о войне. Было очень интересно. Но самое интересное их ждало там, в пионерском лагере.

XVII. Пионерское лето

Из дневника лейтенанта Искры

«Если бы у меня было много свободного времени, я отдал бы его своему дневнику.

Я ещё мало встречался с Кадымом, но уже убедился, насколько это толковый паренёк. А ведь я подозревал, что он украл лодку. Дело-то, оказывается, гораздо серьёзнее, чем я думал. Лодку нашли, но по некоторым соображениям пока не отбирают.

По правде сказать, есть у меня два трудных пионера: Алла Дымова и Петя Тыква. У обоих одна «болезнь» — претендуют на особое положение. Алла — дочь командира. Любит покомандовать.

У Пети Тыквы почти такая же история. «Если отец Герой Советского Союза, то чем я не герой?» — рассуждает мальчишка. По его мнению, героизм передается по наследству. А ведь трусишка... Убегает от бодливого телёнка.

В лагере шестьдесят юных душ. Шестьдесят характеров. Да, лагерь наш необычный. У нас воинский порядок и отличная дисциплина. Перед выездом я построил ребят возле Музея боевой славы части и представил им Героя Советского Союза старшину Тыкву. После не очень складной речи старшина повёл ребят в музей, рассказал им историю нашей части. Как она в годы войны сбивала фашистские самолёты.

Ребята слушали внимательно. Хмурили брови. Сердцем они все готовы в бой с врагами. Но как ещё мало они понимают. Голыми руками врага не победишь. Нужно современное оружие и хорошие военные знания. Знания!

Петя Тыква отвёл группу ребят в сторону и стал объяснять боевые свойства зенитной пушки. Ему не очень интересно то, о чём рассказывает отец. Всё это он уже знает.

Слишком зазнаётся Гена Оглоблин. Хоть и рекомендовали его назначить звеньевым, но я прямо скажу: не подойдёт. Гену не любят ребята. А завоевать их любовь не так-то просто.

Громова Сима верна себе. Скромница и умница.

Мне немножко неловко: лейтенант и в красном галстуке! Солдаты улыбаются. А чего улыбаетесь? Давно ли вы были пионерами?

Все вспоминаются проводы ребят в лагерь. Толпа родителей, начальников и зевак. Все советуют, все что-то наказывают, нашлись мамы, которые слезу пустили.

А моя мамаша в восторге. Как она плакала, когда её встретил наш майор... Бедная, сколько тебе пришлось пережить: с юных лет на войне, ранения, гибель отца из-за какого-то разгильдяя.

Первым делом, как только мы прибыли в лагерь и разместились в уютных разноцветных домиках, ребята разбежались по территории.

Солдаты, которые строили наш пионерский лагерь, назвали «улицы» очень умно: «Поляна героев», «Костровая площадь», «Тропинка ленивых» — выведено краской. «Тропинка ленивых» пересекает территорию от столовой до футбольного поля. Попробуй, пойди по ней.. Засмеют. Остроумно.

Иначе все цветы потопчут. «Улица веселья». Здесь и карусели, и площадка для танцев, и кривое зеркало. Где его раздобыли солдаты? Хорошие у пионеров шефы.

Центральную площадку, где линейка, назвали «Площадью патриотов». И как у нас под Москвой, где когда-то я был тоже вожатым, домик для октябрят носит название «Дом весёлых человечков». Там есть маленькая комнатка для воспитательницы. В ней разместилась мама. Мы ещё так и не поговорили. Столько вопросов, столько надо рассказать. Но когда? Наше время после отбоя.

Я должен засечь сигнальщика. Кто он, где сейчас? Видимо, какой-то радиохулиган.

Итак, час отдыха закончился. Скоро горнист Пётр Тыква заиграет побудку. И снова оживёт мой «боевой гарнизон».

Из судового журнала

«12.00, суббота. Команда катера заняла свои места. Гости в сборе. За штурвалом Алла. Консультант, солдат Миша,— рядом. Золотой он человек. Всё умеет и всё знает.

Генерал Родин на палубе в плетёном кресле. Рядом с ним Иван Семёнович и два мальчика. Они немного стесняются.

Рустам занял место возле иллюминаторов. У него подводный прожектор, духовое ружьё и бинокль. Он начальник охраны катера.

Я на капитанском мостике. У меня в кармане пакет. На конверте написано: «Вскрыть после третьего свистка». А вдруг не услышим?

Майор лично предупредил не вскрывать без надобности. Капитан катера Кадым Кулиев.

13.00. Мы идём вверх по реке. Всё спокойно. На борту полный порядок. Мотор работает нормально. Настроение у команды отличное. Катер назвали «Чайкой». Генерал о чём-то беседует с солдатами. Их пятеро. Они тоже наши гости.

13.30. Повстречалась стайка гусей. Жаль, что не дикие. Мысленно мы подстрелили для обеда пару диких гусаков.

14.00. На берегу девочка машет косынкой.

14.20. Вылетела из камыша дикая утка. Рустам выстрелил из духового ружья, но промазал.

14.30. Алла и ещё одна девочка, я не знаю, как её зовут, придумали песенку. Я скорее записываю:

«Раз, два! Мы не ели!

Три, четыре! Есть хотим!

Покормите нас скорее,

А то повара съедим!»

Солдат достал из трюма термос. Смеётся. Начинается обед. Весело. Ура! Хорошо! Хорошо!

15.00. Рустам заметил рыбака. Он ставит сети. Это Бирюк. Тот самый! Он заметил нас и скрылся в камышах.

16.00. Вода мутная. Трудно вести наблюдение за рыбами. Все сосут конфеты. За рулём Миша. Алла наблюдает за птицами. Много уток. Генерал что-то рассказывает. Мальчишки его буквально облепили.

16.30. Лужайка. Много цветов. Трава высокая. Вдали видны домики. Это охотничье хозяйство. Низко пролетела цапля.

17.00. Мы подъезжаем к каким-то красивым домикам возле высоких кустов. На берегу много ребят...»

На этом записи первого дня в судовом журнале обрываются.

XVIII. Письмо Рустама и Кадыма отцу

«Дорогой папа! Мы получили твоё письмо. Его передал нам майор Дымов — Аллин папа. Теперь он уже не майор, а подполковник.

Мы в пионерском лагере. Сюда мы добирались на самом настоящем катере. Я был капитаном. Это совсем нетрудно.

Когда я услышал три свистка, то вскрыл специальный пакет и прочитал: «Срочно причалить к берегу!» Я подал команду штурману, и катер причалил. Нас встретили ребята пионерского лагеря. Было очень весело. Все кричали «ура».

Потом духовой оркестр играл марш. С нами на борту был генерал, он герой. Солдат доложил пионерскому строю: «Ракетчики поручили мне передать вам этот катер вместе с юными капитанами». Только я не знал, что говорить, и громко закричал «ура».

Папа! Напиши нам срочно, за что получил медали? Аллины папа и мама получили ордена за подвиги в бою. Они были юными партизанами, воевали вместе с Чапаем.

.Отец мальчика Чапая — генерал. Он сейчас с нами в пионерском лагере. А ещё у нас в гостях тот самый Ваня, который тоже был партизаном. Только теперь он уже стал взрослым. Эх, ничего ты не поймёшь. Это надо рассказывать долго-долго. Только мы не сможем так интересно рассказать, как генерал.

Нам здесь очень нравится. Но когда приедет из города мама, ты обязательно сообщи нам, мы возвратимся и будем помогать ей. А мешки, которые мы порвали на паруса, обязательно зашьём, когда возвратимся. Теперь нам не нужны паруса. У нас катер с мотором. Я буду капитаном катера три дня. Так сказал Искра. А Искра — это наш старший вожатый. Он лейтенант. Если приедешь, то увидишь его. Я тоже хочу быть лейтенантом, как наш Искра. Мы все любим его. Он чемпион по плаванию и сам сделал телевизор.

Папа, скажи бабушке, что я капитан катера.

До свидания. Кадым.

Дорогой папа! Сегодня наше звено получило «отрядные ордена». Их сделали солдаты. Знаешь, такая золотистая звёздочка на красном бантике. Мы «разбили» штаб «противника» и всех своих «раненых» принесли в лазарет.

Скоро будет ещё военная игра, и мы опять пойдём в бой.

Сегодня Искра сказал: «Я надеюсь, что Кадым в военной игре не подведёт звено». Кадым дал слово, что не подведёт, но слово Кадыма, как хлопок,— брось на ветер, улетит.

А я, папа, назначен разведчиком-проводником. Меня всегда берет наш лейтенант Искра в лес, и мы изучаем тропы, по которым могут проникнуть какие-нибудь шпионы. Нас научили, как быть бдительными и уметь хранить тайну.

Ну, пока. Кончаю писать, потому что скоро будет сбор на «Лужайке героев». Там наш генерал будет рассказывать о войне. Это очень интересно.

До свидания, папа. Рустам.

Обязательно напиши, за какие подвиги тебе дали медали. Мы тоже расскажем у костра, как ты воевал на фронте».

XIX. Всегда готовы!

В записной книжке генерала Родина есть такие строчки: «Жизнь есть жизнь. Её ничто не остановит. Смотрю на молодых солдат, и душа радуется. Ими командует сын моего друга Слава. И командует, надо сказать, преотлично. Таким же, как Слава мог бы быть и мой Павлик. Но его нет. Нет и жены, и дочери... Они, как и многие, а таких миллионы, стали жертвами войны. Неужели всё это может повториться? Нет! Этого не должно быть. А если случится?..»

«Ночь не спал. Снова сердечный приступ. Это оттого, что много говорил о прошлом».

«Ваня завидует. «Вот бы нам такой лагерь»... Будет!»

«Петя Тыква где-то нашёл раненую сизоворонку. Лечит её. Когда я сказал, что ранена она стрелой, потому что в крыле был наконечник, Петя бросил в костёр лук и весь день ходил мрачнее тучи».

«Алла мечтает о школе верховой езды. Хорошо».

«На следующий год поедем все в Алексеевку и отправимся по местам боёв».

«Как много полезного делает Галя. Опыт. Партизанский пионервожатый, педагог».

«Ночь просидели с Ваней и Галей, Помечтали вдоволь. Дали слово до конца дней своих рассказывать детям о тех, кто отдал жизнь за их счастье».

Из дневника лейтенанта Искры

«Жизнь в Зареченском пионерском лагере течёт бурно, как горная речка. Только речка шумит, бурлит и рвётся к морскому простору день и ночь, не зная отдыха, а в лагере к ночи всё затихает, и мне становится немного грустно.

Удивительно, всего лишь несколько минут назад горн протрубил отбой. Бегали, веселились ребята, возбуждённые последними действиями военной игры, а сейчас тишина, темнеет спущенный флаг, мерцают звёзды и слышны только шаги ночного патруля. Наш гость, генерал Родин тоже, не спит, бродит по берегу реки. Слишком глубокие шрамы оставила война на теле и сердце генерала. Чуть потревожишь — болят и не дают покоя».

Рапорт лейтенанта Искры

«21 июня сего года в пионерском лагере «Зареченский» проводилась военная игра. Весь лагерь был разделён на две группы; «смелые» и «храбрые». Каждая группа — на роты.

Группами руководили генерал-майор Родин и я.

Разведку возглавил бывший партизан, наш гость Иван Семёнович. Вместе с сыном Павликом, пионерами Кадымом Кулиевым, Петей Тыквой и дочерью полкового врача Симой Громовой, получив задачу, он отправился в разведку вдоль реки на запад.

Ребята шли широким фронтом, разыскивая засаду «смелых». Вдруг они услышали крик Симы. Кадым бросился в кусты. Он увидел, как Бирюков, прозванный в совхозе Бирюком, замахнулся на Симу палкой. Заметив Ка- дыма, он пустился бежать.

Первыми догнали его Кадым, Петя и Павлик. Завязалась борьба. К месту схватки подоспел Иван Семёнович. В Бирюкове он опознал предателя Крысина, который сбежал из партизанского отряда к немцам зимой 1943 года. Он участвовал в убийстве родителей юного партизана Вани.

Бирюков в бешенстве набросился на Ивана Семеновича и занес над ним нож. Но в этот момент сын Ивана Семеновича Павлик ударил его палкой по руке и выбил нож.

В это же время Петя бросился Бирюку под ноги, и тот упал. Тут же появились два пограничника с собакой и оказали нам помощь.

Сима Громова чувствует себя хорошо. Травм и ушибов не имеет. Все ребята, участвовавшие в задержании предателя, здоровы.

На том месте, где был задержан бандит, найдена радиостанция. В её чехле обнаружен шифр сигналов.

В 12.00 Бирюкова-Крысина под охраной солдат отправили на катере на заставу. В качестве свидетеля выехал наш гость Иван Семёнович.

В тот же день пограничники прочесали весь район в квадратах 46, 49, 47.49 48.50 и больше никого не обнаружили.

Настроение в пионерском лагере бодрое, охрана лагеря несёт службу отлично. Военная игра продолжается.

Ходатайствую о награждении грамотами и ценными подарками пионеров: Кадыма Кулиева, Павла Зотова, Петра Тыквы и Симы Громовой.

Старший пионервожатый лейтенант Искра».

Послесловие

Совсем недавно, когда работа над этой повестью была почти закончена, мы повстречались с Иваном Семёновичем Зотовым.

На груди Зотова поблескивал новенький орден Отечественной войны первой степени, — Это за старые заслуги,— смущённо заметил Иван Семёнович.— Только что вручили. Сели мы в беседке возле самовара, налили по чашке чая, разговорились. Беседа наша была долгой и интересной.

Иван Семёнович рассказал о том, как Советский суд воздал по заслугам изменнику Родины Крысину, сообщил новости о ребятах и о свадьбе Искры.

Теперь он капитан Советской Армии, слушатель военной академии.

Иван Семёнович долго, задумчиво глядел в сад, потом печально добавил:

Да, жаль генерала Родина на этой свадьбе не было. Умер наш славный генерал ещё в прошлом году.

А как же встреча в Алексеевке? Генерал о ней мечтал...

Встреча состоялась. Приезжали к нам летом Кадым и Рустам Кулиевы, Петя Тыква, Сима Громова, Алла Дымова и подполковник Дымов с женой. Ходили к могиле Чапая. Из соседних сёл прибыло много пионеров, школьников и взрослых. Это была не только торжественная линейка, а митинг патриотов трёх поколений. Все, кто пришёл на эту встречу, принесли живые цветы. Могилу Чапая усыпали кавказскими розами и луговыми ромашками. Только не было среди нас генерала... Но слово последнее героя собравшиеся услышали, У меня хранится письмо, которое Родин написал перед смертью.

«Юные ленинцы! Пусть имена павших за Родину всегда напоминают вам, как ужасна война. Боритесь за мир во всём мире! А если потребуется защищать нашу Родину, будьте такими, как Чапай. Все мои книги, а также ордена и медали прошу передать на хранение алексеевским пионерам».

Москва 1966—1968 гг.

ВИТЯ ИВАНОВ – ФРОНТОВОЙ БАЯНИСТ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДАВАЙТЕ ПОЗНАКОМИМСЯ

1. КИМ

Давайте познакомимся: меня зовут Ким Акимович Громов. Теперь редко встретишь имя Ким. А в двадцатые годы, когда я родился, оно было распространённым. Ким — коммунистический интернационал молодёжи.

На ленинградский фронт я прибыл вместе со своим артиллерийским полком, который был сформирован в самом начале войны недалеко от Ленинграда.

Сначала я познакомился не с Витей, о котором хочу рассказать, а его отцом и военным фельдшером Ревмирой. Вот как это было.

Восьмого сентября немецкие войска особенно злобствовали. Наступали весь день до поздней ночи. На Ленинград тучей шли самолёты. Мы вымотались до основания и к рассвету, когда бой затих, стали дремать, сидя в неглубоком сыром окопе. Сквозь сон я услышал шорох. Открыл глаза и удивился: из-за кустов, казавшихся в утренних сумерках угольно-чёрными, неторопливо и осторожно вышла белая лошадь.

-Не стреляйте, товарищи, мы свои,—- сказала она человеческим голосом.

Я тряхнул головой, протёр глаза кулаками, улыбнулся: что только не приснится. Но лошадь не исчезала. Рука потянулась за пистолетом. Рядовой Иванов спросонья щёлкнул затвором карабина, хотел стрелять, но я оста-новил его. А наш связист красноармеец Демичев, самый пожилой человек из всего взвода разведки, втянул голову в плечи и перекрестился.

-Свои, не бойтесь,— опять сказала лошадь, но уже другим, не хрипловатым голосом. При этом она неуклюже повернулась к нам задом и подошла к окопам, держа, как дворняга, хвост кверху...

Дело прошлое, теперь мне уже не восемнадцать лет, скажу откровенно, я растерялся. Правда, что перед нами не настоящая лошадь, а люди в лошадиной шкуре, я догадался быстро, поскольку заметил, что задние ноги «лошади» босые и меньше передних, обутых в сапоги, но всё же оробел. Пожалуй, больше от того, что не знал, какое принять решение — стрелять или не стрелять: может быть, это хитрости врага?

-А ну, стоять на месте! — крикнул Иванов.— Бросай оружие!

«Лошадь» стала медленно ложиться на бок. Потом превратилась в бесформенную шкуру, и мы увидели бородатого деда, босого мальчишку лет пятнадцати и раненную в ногу девушку. Она лежала возле шкуры лошади и испуганно смотрела на меня большими глазами.

-Кто такие и куда пробираетесь? — наконец спросил я волнуясь.

-Кто мы, вы сами видите,— осмелев, дерзко ответила девушка.— Люди! А ты, черноглазный, опусти карабин! Своих не узнаёте? Ну, чего целишься?

Иванов чертыхнулся, поставил карабин на предохранитель.

-Фу, черти! На маскарад идете, что ли?

Откуда-то из-за тёмного елового леса опять ударила немецкая артиллерия, и над нами со страшным воем пронеслись снаряды. Земля вздрогнула, позади окопов один за другим раздались могучие взрывы. Мы юркнули в окоп, прижались к земле.

На каску, за ворот посыпался песок. Я думал, что к нам в окоп спускаются наши «гости», но когда обстрел закончился, и мы все встали, то увидели только лошадиную шкуру. Людей, которые назвались «своими», уже не было...

«Проморгали лазутчиков»,— подумали мы. Через час послышался телефонный зуммер. Демичев, прижимая трубку к уху, переспросил:

-А кто его требует? Даю. Вас, товарищ лейтенант.

Звонил сам командир полка.

-Ты что же, Громов, своих не узнал, не помог добраться до штаба? Эх ты! Парень... Ревмиру не узнал.

Меня словно кипятком ошпарило. Это же радистка из штабной батареи Ревмира Блохина! Не мудрено было её не узнать, тем более, что видел я эту девушку всего лишь два раза, в то время, когда она была медицинской сестрой в нашей поликлинике. Потом я узнал, что её взяли в штаб радисткой. Такая круглолицая, румяная хохотушка в ладно сшитой гимнастёрке, а сейчас осунувшееся лицо в саже, волосы растрёпаны, одета в рваное серое платье...

-Доложи, откуда бьёт вражеская батарея! — приказал командир.

Я доложил координаты. Через несколько секунд наш дивизион обрушил огневую мощь на фашистские орудия. Снаряды прошуршали над нами, полосуя утренний воздух, и разорвались там, откуда слышались выстрелы немецких пушек. Демичев ворчал, не отрывая телефонной трубки от уха.

-Придумали тоже в шкуру залезть. Глупые они, что ли? Хорошо, что не нарвались на фашистов. Иначе — кхык и нету! Я три войны прошёл, эти штучки-дрючки знаю. Они только из куста высунулись, а я заметил человечьи ноги.

-Какие теперь дороги,— отозвался рядовой Иванов.— Немец к Ладоге выпер. Отрезали Ленинград.

-Не дороги, а ноги, говорю я,— рассердился Демичев.— И чего ты всё каркаешь: «отрезали, окружили». Наш Смоленск тоже взят, но я только злей от этого на фашистов...

-Злости и у меня хватает. Только ты пойми, ведь Ленинград! А у меня там Витька, жена.

Все в таком положении,— не унимался Демичев.

-Хватит спорить!— сделал я замечание бойцам, по возрасту годившимся мне в отцы.— Не прозевайте ещё какую-нибудь кобылу, а то и слона.

Уже рассеялся утренний мрак, восток порозовел, и были отчётливо видны невысокие желтеющие кусты, поднялся туман над сырым лугом, заросшим сочной высокой травой, а дальше тёмно-зеленой стеной закрывал высокий горизонт еловый лес. Где-то совсем рядом проснулись пулемёты, за кустами стали стрелять пушки и миномёты, подтянутые противником за ночь. Ни немцы, ни мы не наступали, но злая перестрелка не умолкала.

-Ну, как, жива ещё немецкая батарея? — послышался в телефонной трубке окающий голос моего комбатра. Он говорил «боторея».

-Пока замолчала,— ответил я.— Вижу ещё несколько позиций.

-Так что же молчишь? Лупи Адольфа! — Командир у меня был ершистый, злой и крепкий на слово.— Ты, едят тебя мухи, людей своих не узнаешь, бродят там у тебя перед носом всякие...— уколол комбатр.— Давай координаты, где там они, гады!

Немного погодя он остыл.

-Послушай, Громов, а ты разве не знал, что Ревмиру послали в тыл?

-А почему я должен всё знать? Не я посылал её.

Тоже верно,— согласился комбатр.— Всем об этом не докладывают. Ну, давай, шуруй!

Это означало: продолжай корректировать огонь батареи. И я продолжал...

К вечеру бой затих. В нашем окопе пахло болотной гнилью и пороховой гарью. Стало темнеть. Голова гудела. Все мы чертовски устали. Наконец-то к нам подполз молоденький красноармеец и, бросив пачку разных газет, сказал:

-Скоро принесут обед... Ждите.

-Пусть захватят и завтрак и ужин заодно,— крикнул ему вслед связист Демичев.

При свете карманного фонарика я прочитал сводки о положении дел на фронтах и, несмотря на присущий мне оптимизм, загрустил. Этот тяжёлый бой, атаки очумевших немцев, адский обстрел из миномётов, бесконечное гудение над головой вражеских самолётов, идущих на Ленинград, принуждало думать, что взбесившиеся дьяволы пока сильны. Как писали газеты, на всех фронтах наши войска либо отступали с тяжёлыми боями, либо сражались на прежних рубежах. Уже темнело, а ужина нам не приносили. Послал Иванова к пехотинцам раздобыть хоть что-нибудь поесть. Душа у него болит о семье. Может быть, встретит кого-нибудь из Ленинграда.

Иванов невысок, коренаст и чем-то напоминает медведя. Ходит он, не пригибаясь к земле, даже если свистят пули. «Шальная пуля дура,— говорит он,— чего её бояться. Ей что в дерево впиться, что в человека. Но деревьев много, а я один». Он значительно старше меня. Мне только двадцать, а у Иванова уже сын Витя третий класс закончил.

Вскоре Иванов возвратился с двумя котелками каши.

-Эх, братцы, что в Ленинграде творится...

Пока он рассказывал о первом большом налёте на Ленинград и о пожарах, вызванных бомбёжкой, мы с Демичевым, достав из голенищ ложки, набросились на кашу. Каша припахивала дымком. Иванов сидел на дне сырого окопа, выставив ноги, покачивал головой и сокрушался:

-Кто же мог предположить? Ай, как это все получилось. Неужели у него такая сила?

Рано утром 22 июня 1941 года по приказу правительства Германии фашистские войска от Балтийского до Чёрного моря огненной лавой обрушились на границы СССР и устремились в глубину нашей территории по заранее намеченным направлениям. Наступающие войска Германии делились на три группы: северную, центральную и южную. На Ленинград шла северная. Командовал этой группой старый фельдмаршал фон Лееба. Гитлер лично поручил Лееба уничтожить войска Советской Армии, расположенные в Прибалтике, и через месяц захватить Ленинград.

У фельдмаршала, его солдат и офицеров было бравое настроение. Фашистские молодчики смотрели на себя, как на могучих Голиафов, сокрушающих на пути все преграды. Самолёты бросали листовки, мощные репродукторы горланили с грузовиков: «Убивайте, завоёвывайте, сжигайте! Скоро мы войдём в Ленинград!»

Враг, имея значительно больше сил и техники, внезапно обрушился на части прикрытия советских войск в Прибалтике и, несмотря на героическое сопротивление наших бойцов и командиров, продвигался к Неве, к Ленинграду. У противника было больше танков, самолётов, больше автоматов и машин. Он продвигался быстро, ломая и сжигая всё на своём пути.

Дороги были забиты людьми, бежавшими от фашистов днём и ночью. Многие не успели захватить с собой не только одежду, но и продовольствие. Шли женщины, старики, дети.

Через несколько дней войска фон Лееба, захватив Литву и Латвию, устремились к Пскову, а от Пскова к Луге. До Ленинграда оставалось не больше двухсот километров.

Если у Лееба в подчинени было 340 тысяч солдат и офицеров, то советские войска, которые сдерживали наступление фашистов, насчитывали только 150 тысяч бойцов.

С севера на Ленинград двигались с боями финские пехотные дивизии.

Положение создалось тяжёлое. Советское командование вместе с партийной организацией Ленинграда привлекало все средства для борьбы с противником. Проводилась мобилизация людей для строительства оборонительных сооружений на подступах к городу. Спешно формировались бригады морской пехоты из личного состава боевых кораблей, военно-морских частей и училищ. Десятки тысяч моряков шли на сухопутный фронт.

По приказу партии и правительства ленинградцы в короткий срок сформировали десять дивизий народного ополчения, сыгравших большую роль в защите города.

На строительстве оборонительных полос вокруг Ленинграда ежедневно работало полмиллиона человек.

Атаки немцев были стремительны, наземные войска поддерживались самолётами, земля дрожала от взрывов бомб и снарядов, но стойкость советских войск и бойцов народного ополчения оказалась непреодолимой. Фашисты выдохлись и перешли к обороне.

Лееба лихорадочно подтягивал растянувшиеся части, перебрасывал под Ленинград авиацию и артиллерию. В первой декаде августа немцы под Ленинградом опять перешли в наступление. И хотя им удалось прорвать нашу оборону и клиньями продвинуться к городу, стоило это им немалых жертв.

Каждый километр к Ленинграду устилался горами фашистских трупов. И всё же вражеская армия была еще сильна. В воздухе преобладала авиация противника.

Фашистские войска всё ближе и ближе подползали к городу. Ночью их путь освещался пожарами. Ветер гнал тучи пепла и дыма в предместья Ленинграда.

С болью в сердце, с глубокой печалью население покидало рабочие посёлки, города, сёла, уничтожая ценности, сжигая посевы, угоняя скот. Главная масса беженцев оставалась в Ленинграде. Дальше идти было некуда.

Заводы и фабрики города перешли на выпуск снарядов и оружия. Работали сутками. К станкам стали женщины и дети. Многие ребята ушли на фронт помогать своим отцам.

На обращение Военного совета Ленинградского фронта, горкома партии и Ленинградского Совета депутатов трудящихся воины и все жители города ответили: «Встанем, как один, на защиту своего города! Выполним наш священный долг советских патриотов!»

Сосредоточив много танков и самолётов на одном участке, немецко-фашистским войскам удалось занять железнодорожный узел Мга. Последняя артерия, соединяющая Ленинград со страной, оказалась перерезанной.

Противник охватил Ленинград со всех сторон, нанося удары с юга, запада и севера. К 11 часам утра 8-го сентября немецкие танки и автоматчики вышли на южный берег Ладоги. Город был блокирован с суши.

Немцы рвались вперёд, стремились окружить, уничтожить нас, чтобы мы не мешали им наступать на Ленинград. Но наши войска то тут, то там наносили удары, пытались отбросить гитлеровцев. Ленинградец Иванов требовал:

-Дайте мне трактор, подтяну пушку к фашистам поближе и прямой наводкой...

Я понимал солдата. У него в Ленинграде жена и сын. Но разве пробиться с одной пушкой, если целая 54-я армия пыталась разорвать железное кольцо и ничего не могла сделать?

...Ночью было сравнительно тихо, но едва забрезжил рассвет, у меня над ухом кто-то закричал:

-Товарищ лейтенант! Немцы наступают!

Я вскочил, высунулся из окопа, взял из рук Иванова бинокль и тут же передал командиру батареи:

-Из рощи «Огуречной» вышли танки!

-Шуруй! — ответил комбатр.

Все рубежи нами были уже пристреляны, поэтому не прошло и минуты, как наша батарея открыла огонь. Снаряды ложились точно. Два танка остановились, задымили. Фашисты взяли под обстрел пехоту и наш наблюдательный пункт. Мины разрывались очень близко, и дым мешал мне корректировать огонь.

Неожиданно один танк вынырнул из густого дыма и стал приближаться к нам. Вот уже поблескивают гусеницы, заметна смотровая щель водителя. Иванов связал три гранаты носовым платком. Когда танк подошёл близко и выстрелил, я понял: он не видит нашего окопа и ведёт огонь по цели, которая позади. k

И тут Иванов швырнул гранату прямо под гусеницу. Я отчётливо видел, как блеснуло пламя, потом танк вздрогнул и остановился. Мне показалось, что земля под моими ногами треснула, и я упал в огненную расщелину...

...Из госпиталя я часто писал друзьям. Ребята не оставались в долгу. Я мечтал поскорее возвратиться в полк, но лечение затянулось до Нового года, потому что в госпитале я был ранен вторично. 19 сентября немецкая авиация обрушилась на жилые кварталы. Бомбы посыпались на Суворовский проспект. Перекрытия верхних этажей нашего госпиталя обрушились, и под их тяжестью оказалось много раненых. Мне переломало ногу. Более шестисот человек так и не удалось спасти. Они погибли в развалинах дома... Только под Новый год меня выписали и дали направление в отдел кадров армии. На всю жизнь врезался в память высокий благообразный майор с бесцветными глазами.

-Слух понижен, остаточные явления контузии, осколок в кости. Нет, на фронт не можем вас, голубок! Только в тыл: обучать резервы,— сказал он монотонным голосом.

-Пойду только в свой полк,— отрезал я.— Рядовым бойцом пойду, но только в артиллерию.

-Станьте по команде «смирно»! — закричал кадровик.

Разговор закончился у командующего артиллерией армии. Он лично написал письмо моему командиру полка, запечатал в конверт и сказал тёплое напутствие. Меня назначили начальником артвооружения полка. В то время эта должность называлась «начбоепит».

Новая должность была трудная и беспокойная, нужно было постоянно следить, чтобы все пушки находились в исправности, чтобы во всех батареях были в достатке боеприпасы, чтобы полк имел все необходимые артилле-рийские приборы.

...Возвратившись в полк, я узнал, что Иванов переведён наводчиком орудия.

Однажды я встретился с ним на огневой позиции.

-Как живём, Иванов?

-Очень плохо,— ответил наводчик.— Голодает Ленинград, умирают люди. Собрал немного сухарей, да переправить сынишке не удаётся. Умирает мальчишка. Вот письмо прислал...

Чем я мог утешить отца? Пообещал: если удастся, побывать в Ленинграде, передать посылку.

И вдруг случай подвернулся. Однажды после боя меня вызвали в штаб.

-Когда же будет исправлено орудие?— спросил командир полка.— Сейчас каждая пушка нужна, как воздух. Понимаете?

-Кронштейн сварить надо, а это возможно только на заводе.

-Поезжайте в Ленинград, там сварите деталь, а на обратном пути заберёте сына сержанта Иванова. В помощь вам выделяю военного фельдшера Блохину.

2. РЕВМИРА

Я, как и мой однополчанин, полковник Громов, родилась в тысяча девятьсот двадцать первом году. Воспитывалась в детском доме. Там и назвали меня Ревмирой, а полностью — революция мира. Странно? Но тогда такие имена были распространены.

В артиллерийский полк я попала сразу же после окончания фельдшерской школы. Меня назначили военным фельдшером в санитарную часть.

Пока наш полк формировался и обучался, находясь больше месяца в резерве, единственным больным, который обратился ко мне за помощью, оказался сам командир полка.

-Голова разламывается, дайте таблетку,— попросил он однажды утром.

-Давайте температуру измерим,— сказала я, как и положено в этом случае.

-Какая там температура,— возразил командир.— Всю ночь напролёт занимался с радистами, вот и болит голова. Понимаете, дали радиостанцию, а специалистов в полку нет.

-Товарищ майор,— взмолилась я,— возьмите меня. Я знаю радиодело. Изучала в кружке Осовиахима. Хорошо знаю... Очень даже.

Проверил майор мои знания и был приятно удивлён. Так я и рассталась с санитарной профессией, не перевязав ни одной раны. Приказ был написан в тот же день. И я начала помогать майору обучать радистов.

Недолго пришлось учиться. Через несколько дней наш полк двинулся к фронту. Шли своим ходом ночью. Где-то далеко вспыхивали красноватые молнии, зарева пожаров, мерцали осветительные ракеты. Потом стал слышен гром орудий.

Наконец наша колонна остановилась. Какой-то лейтенант побежал выяснять, что случилось, почему стоим? Минут через пять дверь кабины открыл всё тот же лейтенант и приказал водителю:

-Проедешь двести метров и влево. А там по лесной дороге!

Машину трясло так, что казалось, будто мы не едем, а прыгаем на одном месте. Остановились в лесу. Когда я утром проснулась, слышу тупые удары: крах! крах! крах! Так у нас под Липецком взрывали землю на рудниках.

-Бомбят дорогу, сволочи! — узнала голос водителя Филимонова.

-А где моя радиостанция? — забеспокоилась я.

-В машине, где же ещё,— отвечает Филимонов.— Вот я кашу принёс.— Он поставил возле меня алюминиевый котелок.— Кушай.

-А вы?

-Уже поел.

Только расправилась с кашей, приходит красноармеец.

-Вы радистка? Вас командир полка требует. Радиостанцию возьмите.

Идёт впереди и не оглянётся. Хоть помог бы нести.

Майор долго молча смотрел на меня.

-Ну, курносая, добивалась, просилась в радистки, вот и выпало тебе идти в тыл врага.

И это в присутствии какого-то полковника, молодых лейтенантов, незнакомых красноармейцев.

-Готова на любое задание.

-Вот и отлично. Пойдёте с группой разведчиков. Задача: передавать координаты расположения войск противника.

-А смогу я найти эти «координаты расположения»?

-Ваше дело передавать. А что передавать — позаботятся ребята.

В то время проникнуть в тыл врага ничего не составляло. Сплошного фронта ещё не было. Гитлеровцы держались поближе к дорогам. Днём мы пробрались по заросшим болотам и к вечеру нашли в стороне от шоссе указанный нам район — дом лесника.

Старший нашей группы, длинный молчаливый сержант с родинкой на носу, приказал одному разведчику и мне остаться у лесника, а сам с двумя разведчиками и другим радистом пошёл через болото, чтобы взять под контроль железную дорогу.

Вокруг тишина. Фронт где-то там, далеко, откуда мы пришли.

Ночью забрались на чердак и спрятались в ворохе берёзовых веников, так что сам хозяин дома не нашёл бы нас. Я настроила радиостанцию, передала в штаб, что устроились хорошо, как раз в заданном районе.

На рассвете на дороге показалась колонна немецких автомашин.

Разведчик, его звали Федя, называл мне какие-то цифры. Я передавала их в штаб. И что тут началось, передать трудно! Снаряды рвались прямо у дороги. А когда Федя внёс поправку и я её тоже передала в штаб, снаряды стали попадать прямо по колонне. Тут я впервые увидела немцев. В зелёных мундирах, в чёрных касках, почти все долговязые.

Когда первый залп накрыл автомашины и они загорелись, немцы заметались по лугу, как перепуганные зайцы.

Федя дал мне бинокль, и я увидела много убитых фашистов. Немцы хотели объехать то место, куда со свистом прилетали снаряд за снарядом, а Федя снова передал по радио поправку: «Правее ноль ноль два», и земля словно вздыбилась перед фашистами. Я была поражена тем, что видела. «Ну,— думала,— дадим мы фашистам по шее». Всё мне казалось необычайно простым и лёгким.

На поляне сгорело десять машин и не счесть, сколько фашистов было убито. И вдруг с опушки леса ударило орудие. Снаряд разорвался над нами. В углу крыши образовалось отверстие. Запахло гарью. Ещё взрыв, и уже чердак окутался огнём. Дышать стало нечем.

-Федя! Федя! — кричу я разведчику, но он уткнулся в разбитую осколком снаряда радиостанцию, словно что-то хочет передать своим, а из головы — кровь... Я страшно перепугалась. Весь дом лесника уже пылал огнём. Я спустилась с чердака и переползла в огород, в заросшую крапивой старую яму. Лежу и не дышу. Сгоряча и не заметила, что ранена в ногу. Слышала, как по огороду ходили немцы, разговаривали, стреляли по крапиве из автомата.

«И всё же наша взяла,— думала я.— Нас двое, а ваших убито больше сотни». В яме я перевязала своей кофтой раненую ногу, дождалась ночи. Ночью попробовала подняться, но не смогла. Очень болела нога. Осколок пробил мышцу ниже колена насквозь. Хотелось пить. Мучила мысль: «Неужели умру в этой яме?» И вдруг слышу голос, наш русский голос:

-Жива?

Человек спустился в яму. Это был пожилой мужчина, как я догадалась,— лесник. Он принёс воду и хлеб. Два дня я лежала на соломе. Место оказалось надёжное. Вокруг густая крапива, и немцам не приходило на ум, что в самой гуще её яма. Потом, тоже ночью, снова появился лесник.

-Выбираться к своим надо, дочка. В империалистическую войну я с другом в шкуре лошади ушёл из плена. Попытаемся и на этот раз. Человека они пристукнут, а лошадь, может, не тронут...

Лесник оказался прав. Ночью мы прошли мимо часовых, пересекли дорогу, нас кто-то освещал фонариком, но ни разу не остановили. А под утро пробрались к своим.

...Прошёл месяц, другой, выпал снег, а я всё ещё в госпитале. Дремучий лес, в землянках душно, стоны. Суета. Я уже выздоравливала, но начальник госпиталя не хотел отпускать меня в полк. «Дальнобойная артиллерия обойдётся без радистки. Ты фельдшер прежде всего. Помоги нам».

Но я была неумолима. И возвратилась в свой полк. Стала фельдшером в полковом медицинском пункте.

Землянка у нас в три наката, толстенный слой земли. Полк в обороне. Ни туда и ни сюда. Немцы не наступают, мы тоже. Тоска зелёная. Паёк скудный.

В марте 1942 года вызывают меня в штаб. «Не в разведку ли?» — подумала я.

-Поедете в Ленинград! — сказал командир.

-В Ленинград? — удивилась я.

-Да,— твёрдо сказал командир полка.— Задание есть важное. Начбоепит Громов едёт на завод ремонтировать деталь от пушки, а вы привезёте в полк Витю — сына наводчика Иванова. Задание понятно?

-Есть! — ответила я.

Это для меня было большой неожиданностью. Я ещё никогда не была в Ленинграде. Получив подробнейший инструктаж и доброе напутствие от командира и комиссара, мы выехали в тот же день на полуторке в осаждённый Ленинград, о мужестве которого уже в то время говорил весь мир.

В моторе что-то не ладилось, и шофёр Филимонов, конопатый верзила, едва помещавшийся в кабине, долго заводил свою полуторку. Ему помогал капитан. В полку Громова все звали «начбой». Удивительно быстро «начбой» стал капитаном. Двадцать лет было парню, а он уже капитан... Я сидела в кабине, а капитан и Филимонов то по очереди крутили ручку, то ныряли под капот и что-то делали в моторе. Наконец мотор зачихал, потом заурчал. Ким залез в фанерную будку, установленную в кузове. Там была маленькая железная печурка и запас дров. Поехали. Где-то на контрольном пункте у нас тщательно проверили документы и посадили регулировщиков, потом мы выехали на шоссе — и снова проверка. Погода внезапно ухудшилась, подул сильный ветер, поднялась снежная буря. Я думала: «Какой он этот Витя, жив ли?» В то страшное для Ленинграда время каждый день умирали от голода тысячи людей.

Едва мы высадили регулировщиков, как вдруг недалеко от машины раздался взрыв и взметнулся чёрный столб дыма. Ещё и ещё.

-Давай! Жми! — кричал капитан. И Филимонов «жал».

Наша полуторка неслась, как птица. Идущий впереди нас грузовик вдруг затормозил, и из кабины выскочил офицер.

-Бинт есть? — спросил он.— Водитель ранен...

Хорошо, что я захватила с собой санитарную сумку.

Наконец и Ленинград. Таким я и представляла его.

Запорошенный снегом, суровый. Закопчённые сугробы. Медленно бредут по улицам люди, стоят трамваи с разбитыми стёклами...

Сначала мы поехали на завод. Там быстро сварили кронштейн. У станков обессилевшие женщины и подростки. Лица бледные, но они находят в себе силы шутить.

На улицах нам повстречались санитарные машины. Они подбирали мёртвых. Подростки расчищали заваленные после бомбёжки улицы. Две девочки вели куда-то старика. Мальчишки с повязками на рукавах разносили по квартирам пайки и воду. В городе был строгий военный порядок.

Особенно удручающее впечатление производили развалины домов и забитые досками и фанерой окна. Улицы почти безлюдны.

Наконец-то мы разыскали дом, где жил Витя Иванов. Постучали. Долго никто не открывал. Вдруг слышим: «Кто там?» Дверь открыл маленький, чернявый мальчик, укутанный одеялом. Девочка, пытавшаяся, видимо, помочь Вите, была так слаба, что не могла забраться обратно на кровать.

Увидев нас, тёмные глазёнки мальчика засияли, на лице появилась слабая тень улыбки. Тихим и хриплым голосом он заговорил:

-Мы так ждали, мы так ждали... А это Валя. Соседка.

Первым делом мы уложили ребят в постели, дали им подслащенной воды и по кусочку хлеба с маслом. Настоящего хлеба, почти без примеси. Потом принесли дров, затопили печку, согрели чай и сварили из концентрата кашу. Комната наполнилась паром. С потолка падали капли.

Когда накормили ребят, пришла Витина мать. Маленькая, истощённая и такая же, как мальчик, темноглазая. Ноги её словно подломились, и она присела на край Вити- ной койки. По щекам побежали слёзы.

-А мы за Витей,— сказал капитан.— Мы от товарища Иванова, вашего мужа.

Я не разобрала, что ответила женщина, но Витя слабо улыбнулся, попытался встать с койки, но не смог. Он переводил взгляд с капитана на мать, ждал, что она скажет. А она молчала. Лишь роняла со впалых щёк слезы на колени и руками теребила давно нестриженные волосы сына. Я понимала, как тяжело ей расставаться. Нелегко было и мальчику оставить мать в голодном городе.

-Если уж так, то что ж.— Она вытерла концом шали слёзы и спросила: Ну, как там наш отец?

Капитан много рассказывал об Иванове-старшем, а я тем временем сварила ещё кастрюлю каши. Когда мы передавали Витиной маме сухари, крупу, консервы, масло, она засуетилась, тут же взяла несколько сухарей и кусочек масла:

-Отнесу соседке. Если не умерла ещё...

Потом мы укутали Витю в два одеяла, и я отнесла его в машину. Мальчик был лёгкий, как пушинка.

Мы заверили Витину маму, что её сын будет окружён заботой и вниманием, и под вечер выехали в свой полк.

3. Витя

Прошло уже много лет, но я не могу забыть того страшного вечера 8-го сентября 1941 года.

С раннего утра вместе с ребятами нашего двора я дежурил на крыше дома. Задача не из лёгких. Наблюдали, откуда лазутчики сигнализируют немецким самолётам, указывая важные объекты для бомбёжки. Обнаружив шпиона, немедленно сообщали патрулю. А если на крышу падала зажигательная бомба, сбрасывали её и гасили.

В полдень я спустился пообедать и обнаружил, что кошка Машка открыла лапой клетку и сожрала моих любимых белых мышей. Застал её на месте преступления. Забралась, подлая на книжный шкаф и торопливо расправлялась с последней мышкой. Я остолбенел. В глазах потемнело. По ногам пробежала дрожь. Ужас какой! Сожрать белых мышей, которых я дрессировал... Боб — чёрный терьер, отлично понимая, что Машка сотворила большое зло, сердито лаял на кошку. Пёс даже изгрыз углы шкафа. Разозлился на кошку и я не меньше Боба. Взял её за ухо и, давай, тыкать в пустую клетку:

— Не стыдно, не стыдно, гадкая! Ты не кошка, а, настоящий фашист!

Машка выпустила кривые когти, распушила хвост и, раскрыв острозубый, красный рот, жалобно, но в то же время зло орала: Мя!.. мя!.. мая-я-я!..

Тут Боб, заскулив, подошёл к пустой миске у порога. Даже тому, кто совершенно не понимает собачьего языка, было бы понятно: «Ушёл, мол, с самого утра дежурить на крышу, взял с собой кусок хлеба, а нам не оставил никакой пищи. Машка съела мышей потому, что была голодная. А кого мне сожрать? Кошками я не питаюсь. Чем лупить кошку за глупых мышей, лучше покорми меня поскорее, или я буду лаять...»

Я налил в миску супа, дал Бобу. Хотел тоже пообедать, но дверь распахнулась, и вбежал взволнованный Пискун.

Пискуном прозвали Женьку Стрельцова за то, что он плакал, когда его обижали во дворе. Губы подожмет, лицо, как помидор, слёзы в два ручья и тоненьким голо-сом: и... и... и...., как игрушечная пищалка. А его старшего брата звали Попрыгун. Не знаю, почему прилепили ему это прозвище.

-Моих мышей сожрала кошка! — поделился я с Пискуном своим горем. Но на него мое сообщение не подействовало. Он был такой, что я сразу догадался: произошло что-то важное.

-Айда на крышу! — позвал он.

Тут же я услышал непонятный, страшный гул. Во дворе нас обогнал Генка Попрыгун. Длинный, худой и, как Пискун, белобрысый. Я удивился, он был в военной форме с кобурой на ремне, голова забинтована. Его взяли в какую-то команду противовоздушной обороны, хотя он был только года на три старше меня. Попрыгун ворвался в подъезд соседнего высокого дома и помчался по лестнице. Мы за ним. Выше, выше, задыхаемся, но не отстаём.

-Щипцы где? — крикнул он, опуская на подбородок блестящий ремешок военной фуражки.

-Клещи там! Возле трубы!

Большими железными щипцами мы уже стаскивали с крыши зажигательные бомбы. Без них зажигалку, фыркающую огнём, спихнуть невозможно.

Солнце садилось в пылающее вечернее небо. Крыши казались позолоченными, над головой ни единого облачка. Плавали серебристые паутинки. Листья переливались яркими красками ленинградской осени, было тепло. Только люди не замечали этой красоты. Сердца ленинградцев были полны гнева к лютому врагу. Все думали и говорили только о войне.

Вот она, страшная война. Сначала мы услышали приближающийся зловещий гул. Будто провода гудят: у-у-у, у-у-у — доносилось волнами. А потом...

-Смотри! — крикнул Пискун, указывая на заходящее солнце.

По небу плыла целая армада самолётов. Где-то далеко и часто стреляли зенитки: тах-тах! тах-тах-тах!..

Потом гул самолётов стал сливаться с громом множества зениток, и казалось, что не по воздуху, а по земле движется на Ленинград огромное чудовище, издавая страшное рычание. Такого налёта на город ещё не было. Враг сбросил в тот день более шести тысяч зажигательных бомб.

От грохота зениток и гула самолётов дребезжала железная крыша. Люди, не успевшие укрыться в убежищах, бежали по улице, автомашины остановились. Слышались душераздирающий вой сирены и команды громкоговорителей: «Воздушная тревога! Всем в убежище!»

Мы уже много раз сбрасывали с крыши и с чердака зажигалки, но ещё никогда не испытывали такого страха. Казалось, что в наш дом и тем более в нас самих никогда не попадет бомба. Я даже думал, что фашисты бомбят военные объекты и случайно попадают в жилые дома. Но я ошибался. Гитлеровцы не щадили ни взрослых, ни детей, ни памятники старины. В тот вечер даже Генка Попрыгун, хотя и был в военном обмундировании, тоже не на шутку перепугался. Особенно стало жутко, когда вой сирен и грохот зениток заглушили разрывы бомб: кхак! кхак! И началось... Такой стоял гром и треск, что не передать словами. Сквозь шум и грохот доносились женские вопли и плач детей...

-Ложись! — крикнул Попрыгун и распластался возле трубы.

Чёрные облака дыма поднимались над городом а разных местах. Запылали Бадаевские склады.

Гул самолётов и зениток постепенно затих, а к небу потянулись густые клубы дыма. Пламя пожаров на складах озаряло крыши домов, лизало огромными красными языками розовое небо.

-Рванём туда? — предложил я.

-Не пойду. Пост не могу покинуть.

-Уже не бомбят,— крикнул я и побежал, гремя по крыше отцовскими ботинками с железными подковками, которые надевал для дежурства.

Задев за клещи ногой, я упал и покатился к водосточной трубе. Если бы не зацепился брюками за рваную жесть, то быть бы мне на мостовой или на железной изгороди.

Вместе с Пискуном мы помчались к Бадаевским складам. Машин, пожарников, бойцов, ребятишек не счесть. Нас не подпускали близко, но и на большом расстоянии от гигантского костра было жарко.

Вдруг послышалась частая и непрерывная стрельба.

-Летят! — крикнул кто-то.— Опять летят!

-А ну, марш отсюда! — Кто-то толкнул меня в спину.— В укрытие!

Обгоняя друг друга, побежали ближайшим путём домой. Но было уже поздно. Раздались оглушительные взрывы. На этот раз немцы сбрасывали крупные фугасные бомбы.

У нас на глазах огромный дом, на крыше которого разместились зенитчики, вдруг окутался сероватым дымом и стал разваливаться. Нас обдало тёплой взрывной волной. А мы всё бежали и бежали.

-Сбили! — вдруг закричал Пискун, и я впервые увидал, как, оставляя сзади чёрный хвост, падал фашистский самолёт. Сердце затрепетало от радости. Так ему и надо!

Едва влетели во двор, как я услышал тревожный крик матери.

-Витя! Где тебя носит, негодный!?

Она потащила меня в убежище, где мы просидели до поздней ночи. А утром снова в убежище...

Бадаевские склады всё еще дымили, закрывая чёрным облаком небо. Мы, ребятишки, первые обнаружили каштанового цвета ручьи расплавленного сахара. Собирали в миски, в сумки, в котелки не только мы, но и взрослые. Никто не запрещал. Скребли досками, ножами, ложками вместе с землёй. Огромные толпы (больше всего ребятишек) копошились возле складов до самой зимы. Бомбёжки стали всё чаще и чаще. Мы продолжали дежурить на крыше и уже накопили немало погашенных бомб, которые хранились во дворе.

Стали выдавать голодные пайки. Нам всегда хотелось есть.

В одно и то же время прилетали фашистские самолёты, и так же в определённые часы, чаще вечером, обстреливала наш квартал немецкая артиллерия. Но мы даже во время обстрела ходили в магазины, где по карточкам покупали всё уменьшающийся и ухудшающийся по качеству паёк.

Однажды на набережной канала Грибоедова разорвался снаряд и осколками были убиты два мальчика. Я не знаю, откуда они, эти ребята. Но мы отнесли их в домоуправление. После этого я стал бояться обстрела.

Пришла холодная осень. Наступил голод. Это страшнее ожесточённого обстрела. Не было выше счастья, как съесть чёрную лепёшку из картофельных очисток. Но и очистки скоро кончились. А сколько мы понапрасну выбрасывали их до войны!

Однажды исчезла кошка Машка. На второй день кто- то украл Боба. Лошадиную кость сомнительной свежести, которую выменяла мама для нашего Боба, мы сварили и бульон съели сами. Потом жарили капусту на касторке, ели суп, сваренный из кожаных стелек, студень из столярного клея и пили отвар из кленовых веток.

Света в доме не было, воду брали из реки, обогревались железной печуркой. Дрова пилили на кухне. Сил было мало, и мы пилили одну чурку час, а может, и больше.

Однажды я пошёл в магазин, чтобы получить хлеб, и увидел за углом дома толпу людей.

-Не ходи, мальчик! — остановил меня какой-то дяденька.— Под магазин упала бомба и не разорвалась. Сейчас её обезвредят.

Люди терпеливо ждали, когда кто-то вывинтит взрыватель. И вдруг, к моему удивлению, из ямы вылез Попрыгун. В руках он держал молоток и что-то похожее на стакан.

-Готово!— крикнул он.

Раздались возгласы одобрения. Все благодарили смельчака. Как я завидовал в то время Генке! А он прошёл мимо, кивнул мне и исчез за углом.

Ещё много бомб обезвредил Гена. Но одна оказалась замедленного действия. Едва начали рыть яму, как она взорвалась. Погиб наш Попрыгун вместе с тремя девушками из отряда ПВО.

Ужасно опостылели обстрелы и бомбёжки. Они были ежедневно. Немцы решили превратить Ленинград в груду камней, уничтожить всех жителей города. Однажды и мы с мамой попали под сильный артналёт. Мы шли в магазин. Внезапно начался обстрел. А когда кончился, магазин уже закрыли. В тот день мы так ничего и не ели.

На следующий день, в морозную метель, мама послала меня в булочную, что у моста. Я получил мизерную суточную норму хлеба, и пошёл домой. Опять начался обстрел. Я забежал в подъезд и там столкнулся с длинным парнем. Он тигром бросился на меня и стал отнимать сумку. Я завизжал. Мой крик услышал какой-то военный, прогнав парня, он проводил меня до дома.

В тот же день я видел, как на саночках ремесленники везли умерших людей, завёрнутых в простыни. Везли на кладбище, а в Канонерском переулке, недалеко от нашего дома, выбившись из сил, оставили трупы и ушли.

Вот тогда я и подумал: «Скоро и меня отвезут...»

Мама моя — необыкновенный человек. Когда в доме не было ни крошки хлеба, ни единой крупинки и казалось, что мы обречены на голодную смерть, она где- то выменивала одежду на сухарь, горсть крупы или щепотку сахара. Но зимой после Нового года наступили чёрные дни: мама потеряла продуктовые карточки. Горе умножалось тем, что по карточкам в связи с открытием дороги по льду Ладоги прибавили немного хлеба и крупы. Мы ещё ни разу не успели получить этот увеличенный паёк. Мама сначала скрывала от меня, всё ходила, вздыхала, потом стала плакать тайком. А на третий день, когда мы совсем обессилели и не могли даже за водой сходить, она сказала:

-Витя, я потеряла карточки...

Велико было наше горе, но я не плакал.

Утром мама всё же ушла на завод, где работала жестянщицей, и я до вечера был один. С койки я уже не вставал: не было сил. Лежал, уставившись в потолок, и жевал простыню. Впервые в то время мне захотелось умереть.

Вечером возвратилась мама. Сунула мне в рот какой- то серый комочек из муки, который я проглотил, словно птенец.

-Нашла? — спросил я.

Мама прилегла на койку, не раздеваясь, и долго лежала молча.

-Хлеб! — крикнул я.— Дай хлеба!

Железная бочка, стоявшая в углу, где когда-то был запас воды, повторила металлическим басом: «Хлеба!»

Мне показалось, что я падаю в глубокую чёрную яму. Падаю так долго, что даже засыпаю. И во сне вижу: включили электричество, в комнате стало светло, в батареях булькает горячая вода и мне жарко. Пахнет чем- то очень вкусным. «Вероятно, мама выменяла мой баян на хлеб»,— догадываюсь я во сне... Всё, как прежде. Словно войны не было. В нашей единственной комнате так же стоит книжный шкаф с моими любимыми книжками, стол накрыт скатертью и на столе ваза с пряниками. На полу нежится лохматый Боб, а рядом дремлет Машка. Белые мыши вылезли из клеток и забавляются Машкиным хвостом. Мне так хорошо. Только есть всё равно хочется. Кошка хитровато щурится и, человеческим писклявым голосом говорит: «Надо Витю разбудить, он умрёт, если не поест». «Глупая,— думаю я во сне.— Я же не сплю. Я всё вижу, что происходит в комнате. Я голоден, но не встаю потому, что обиделся на маму: зачем она променяла баян на пряники?» Так обидно, что я из последних сил кричу:

-Где мой баян?!

Открываю глаза и удивляюсь: напротив меня койка, и на койке лежит Валя. Смотрит на меня синими-синими глазами. Рот большой, лицо меленькое и скуластое. Но в нашей комнате действительно жарко. Да, не тепло, а жарко. В железной печурке трещат дрова. Мама стоит на коленях у моей кровати и держит чайное блюдечко.

-Поешь, сынок. Мир не без добрых людей.

-А это не сон? — спросил я.

Догадываюсь, что Валя и её мама перешли жить к нам. Многие ленинградцы объединялись, чтобы меньше расходовать дров, чтобы помогать друг другу.

Едва я сделал один глоток, как почувствовал нестерпимую боль в горле. Ангина. Этого ещё не хватало. Выпил суп из блюдечка. И, несмотря на то, что у меня была высокая температура, я всё же встал с постели. Это горячий суп придал сил. Мне хотелось убедиться: цел ли мой баян. Какое счастье: чёрный футляр стоял на полу, на своем обычном месте.

В футляре баяна лежал треугольный конверт с адресом отца. Письма от него приходили редко. А к зиме, когда артобстрелы усилились, мы вообще не получали ни весточки.

Я взял старое письмо, прочитал, наверное, в двадцатый раз, и меня заинтересовали слова: «Рядом мы, да не вырвусь. Не пускают. Бои идут жестокие. Были бы крылья, прилетел бы к вам, мои милые». Я не сомневался, что папа где-то под Ленинградом.

— Я знаю, что мне делать! — прошептал я. Горло будто клещами зажало. В голове стучала кровь.

Вот тогда, в самые трудные дни моей жизни, внезапно у меня созрела мысль написать отцу письмо и рассказать, как мы голодаем, что нам трудно, что нас бомбят и обстреливают фашисты, что люди умирают с голоду. Я закончил письмо словами: «Дорогой папочка, если ты не возьмёшь нас к себе, мы умрём. Тогда баян мой возьми на фронт, пусть там веселятся бойцы и командиры. Только ты расскажи им про меня». Из обложки ученической тетради сделал треугольный конвертик, засунул туда своё письмо и положил прямо на полу возле двери. Я думал: «Когда умру, то за мной приедут на санках, увидят письмо и отошлют отцу».

Пока письмо попало к отцу, прошло много холодных, голодных дней. Потом за мной приехали капитан Громов и военный фельдшер Ревмира. Я счастлив был поехать к отцу. Но сердце стыло от жалости к маме. Её взять на фронт не могли. Жаль было расставаться с Валей и её матерью. Мне казалось, будто я в чём-то виноват перед ними: я уезжаю, а они остаются. Но ехать надо: люди ждут, Меня, укутанного в одеяло, понесли в фанерную будку, установленную в кузове полуторки.

Мы уже далеко отъехали от дома, а я только вспомнил:

-Баян забыли! Баян забыли!

-Без паники!— сказала девушка-офицер.—Тут твоя гармошка...

-Эй, а вы его в футляре взяли? — не унимался я.

«Эй» — зовут чертей,— засмеялась девушка.— А меня зовут Ревмира.

В кузове жаром дышала буржуйка. Ревмира сняла полушубок, а мне всё ещё было холодно, я дрожал. Видимо, для того чтобы я не заснул, она шутила, смеялась, что-то рассказывала. Слово скажет и хохочет. И чего ей смешно? Упал уголёк из печки, она хотела загасить его, но прожгла перчатку. Смотрит на прожжённое отверстие и так заливается, что и мне смешно стало.

Потом мы ехали по какой-то луже, по хрустящему, как стекло, льду, ждали, когда пройдёт колонна танков, и наконец выбрались на лесную дорогу. Мелькают укутанные в снег деревья, кусты, встречаются солдаты в полушубках. И вдруг бабахнула пушка, а Ревмира захохотала:

-Наши салютуют! Ура! Скоро штаб.

Машина остановилась, и водитель-великан, открыв дверь нашей будки, сказал:

-Станция Березайка, кому треба, вылезай-ка!

Никакой станции не было. Вокруг лес, большущие ели, а по полянке к нам бегут люди. Меня, не раскутывая, передают из одних рук в другие, и я уже потерял из виду капитана и весёлую Ревмиру.

-Да, тише вы, тише, задушить можно,— говорил кто-то, заглядывая мне в лицо.— Как мой Серёжка, смуглячок. Несите его в санитарную часть. Несите!

По поляне бежит солдат и размахивает руками. Лицо знакомое-знакомое.

-Папа! Папа!

-Товарищ Иванов! Потом. Не тискайте его! А вы несите, да несите же!

Но отец вырвал меня из чьих-то рук, прижал к лицу, целует щеки, нос, глаза... Я так был счастлив. Ничего сказать в ту минуту не мог. Всё, как во сне.

В землянке полкового врача меня раздели, положили на простыню, укрыли полушубком и, словно совсем маленького, стали кормить с ложечки. Что-то очень вкусное, таящее во рту... Я глотал, глотал... и никак не мог насытиться. А потом стало жарко, радостно, по всему телу разлилась дремота, и я уснул.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВИТЯ НА ФРОНТЕ

4. Солдатский баянист

Дорога по льду через Ладожское озеро, или Дорога жизни, как её назвал народ, не дала погибнуть Ленинграду. По ней доставили много тысяч тонн продовольствия, горючего, боеприпасов. Более полмиллиона больных и ослабевших от голода ленинградцев вывезли на Большую землю по Дороге жизни. Но положение населения и войск Ленинграда оставалось тяжёлым. Люди умирали от голода, от обстрелов и бомбёжек гитлеровцев.

Советское командование принимало меры к прорыву блокады, но сил было мало, и героические попытки воинов Ленинградского фронта пока не завершились успехом. Однако гитлеровцы несли немалые потери. Особен-но жарко было фашистам от огня советской артиллерии. Артиллеристы не давали покоя врагу ни днём, ни ночью. Обстреливали окопы, огневые позиции миномётчиков, блиндажи, дороги.

Полк, в котором служил отец Вити Иванова, частенько перебрасывался с одного участка фронта на другой. Там, где нужна была помощь, туда и направляли артиллеристов. В марте 1942 года, когда привезли Витю, полк стоял в лесу на Карельском перешейке. Здесь уже давно выдохлись финские дивизии, которые рвались к Ленинграду с севера. Время да сравнительно тихая обстановка и наличие леса позволили артиллеристам устроиться с «комфортом». Блиндажи просторные, в три-четыре наката, есть баня, даже клуб.

Витя, после того как отлежался в медицинском пункте, набрался сил и стал не только ходить, но и бегать, был назначен адъютантом комиссара полка Иванова. Сдружились Ивановы. Куда ни пойдёт комиссар, Витя с ним.

-Стрелять умеешь? — спросил как-то комиссар.

-Не пробовал.

А зачем же карабин тащишь? Вместо клюшки? Тяжеловат для этого. А ну, давай попробуем.

Витя попробовал и неудачно. Его больно стукнуло прикладом.

-Прижимать надо покрепче,— посоветовал комиссар.— Отдача будет меньше.

Главной задачей Вити было разносить срочные пакеты. Недаром комиссар побывал с ним на всех позициях батарей, и в штабе дивизии, и в хозяйственной части полка.

-Давай-ка, товарищ Иванов, слетай в политотдел,— бывало скажет комиссар, вручая пакет, и Витя летит. Другому солдату часа мало, а он за десять минут оборачивается.

-Это ещё что! Пакеты разносить да сопровождать командира каждый сможет, а вот на баяне играть — не каждому дано. Не было в полку человека, который не знал бы, что сын наводчика Иванова Витя — отличный баянист.

Придут с комиссаром в какую-нибудь батарею, сядет Витя на пустой ящик из-под снарядов, возьмёт баян в руки, все улыбаются: заглянул — и на фронте праздник.

-Дай-ка, товарищ Иванов, «Барыню».

Уж на что устанут солдаты, а заиграет баян, какой - нибудь лихой усач выбежит в круг и давай выделывать ногами такое, что все удивляются.

-Смотри-ка, вот тебе и папаша...

А уходить соберётся Витя — кто сухарик сунет, кто порцию сахара, а кто и зажигалку или трофейную губную гармонь.

-Заглядывай, сынок, ещё,— уговаривают солдаты.— Спасибо.

Незаметно пришла на фронт весна.

После звонких от мороза ночей над лесом поднималось яркое солнце, и над талым снегом, пока не спугнёт выстрел, радовались теплу синицы. И слышны на заре бормотания тетеревов.

А когда снег сошёл, земля оттаяла, неожиданно возникли неудобства. Весенняя вода залила землянки. Пришлось строить рубленые избушки.

Конечно, в новеньком доме, когда греет печурка, а на бревнах искрится пахучая смола и пол устлан мягкими еловыми ветками, гораздо лучше, чем в сырой землянке, но опасно: если упадёт рядом бомба или снаряд, то и брёвна не соберёшь.

Вот поэтому комиссар полка Иванов и решил определить своего однофамильца Витю Иванова временно в артиллерийскую мастерскую. Мастера — народ башковитый, ещё зимой заняли более высокое место за дорогой, и их землянки вода не заливала. Потолки в три наката, стены из горбыля, оклеены газетами, есть настоящая лампа и патефон с пластинками. Сделали для Вити новую деревянную кровать, набили мешки сухим мхом, и мальчишка был доволен. Днём он охотно помогал артиллерийским мастерам. Особенно любил завинчивать разводным ключом гайки и копаться в механизмах орудия. Только и слышно: «А это почему так? А это куда ввернуть?». Глаза шустрые, с хитринкой, а лицо добродушное, ходит вразвалку — медвежонок, да и только. Нос постоянно в саже или в смазке. Ещё бы, мастеровой человек... Только помощь-то его была больше в том, что мастерам с ним веселее. А когда весело, и работа спорится.

Однажды утром капитан Громов, который по поручению комиссара опекал мальчишку, выехал с колонной автомашин за боеприпасами в склад армии и взял с собой Витю. День был пасмурный, и колонне не угрожала авиация немцев. Пока солдаты загружали автомашины, капитан и Витя бродили по берегу небольшой речушки.

-Да, теперь и Ладога растаяла,— вздохнул Витя.

-Весна, вот и тает всё,— сказал капитан.— Вон травка пробивается.

-Главное — ушла под воду Дорога жизни. И опять будет голод...

Вот оно что! Витю беспокоило, что единственная дорога, питающая город продовольствием, растаяла. Капитан, как никто, понимал боль мальчика, но попытался успокоить.

Летом будут огороды выручать да тепло. Всё же не то, что зимой.

-Летом-то лучше,— согласился Витя.— Тепло...

Несмотря на свои одиннадцать лет, мальчишка рассуждал по-взрослому. Война лишила его детской беспечности.

Когда автомашины были загружены, и вся колонна возвращалась в полк, Витя, сидевший с капитаном в кабине, зябко поёжился.

-Холодно?

-Нет, вспомнил. Я сегодня кашу с мясом ел, а мама, небось, вскипятила воду в кастрюле, накрошила хлеба, посолила противную болтанку и ест...

-Думаю, что сейчас уже лучше стало,— ответил капитан больше для того, чтобы успокоить Витю. Ленинград ещё голодал, и об этом знал весь мир.

-Это хорошо, если лучше...

Разговор не клеился. Ехали молча, занятые своими мыслями.

Капитан, зная, как Витя скучает по отцу, взял его с собой, на огневые позиции батарей. Не один раз видел он встречу отца и сына. Сядут на станину, обнимутся и о чём-то говорят, говорят, говорят. Потом отец шарит по своим карманам и преподносит сыну колпачки от взрывателей, гильзы, свистульки, сделанные в минуту затишья.

На этот раз Витя не мог долго побыть с отцом. Батарея вела огонь по врагу. Разгрузили машины и скорее в тыл.

-Завтра сходишь,— сказал капитан, когда возвратились в расположение артиллерийской мастерской.

Тем временем мимо землянок по дороге шла маршевая рота — пополнение пехотинцам. Вдруг Витя исчез и вскоре появился с баяном. Зазвучал весёлый марш. Лица солдат преобразились. Они улыбались мальчугану, многие снимали шапки и радостно приветствовали юного му-зыканта.

Витя играл старательно и серьёзно.

-Крепче ногу! — приказал командир.

Первые ряды маршировали на месте, поджидая, когда подтянется хвост колонны, а потом вся рота пошла чеканным шагом.

«Мы смело в бой пойдём, За власть Советов...»

-Давай, Витя, давай! — подбадривал капитан. К удивлению юного баяниста, командир повернул роту, и солдаты прошли мимо Вити еще раз, держа равнение на сидевшего на пне мальчугана в серой большой шинели.

Играл на баяне Витя и вечером, когда уставшие за день мастера сидели у костра. И не потому, что пришла весна, и Вите было радостно и легко на сердце, а потому, что он солдатский баянист и обязан, должен играть, что-бы музыкой помочь людям стать сильнее. Баян в руках Вити был, как автомат в руках бойца. Музыка рождала вдохновение, которое так было нужно фронтовикам...

Летом комиссар опять забрал Витю к себе. Беспокойная душа этот комиссар Иванов. Минуты не сидит на месте. То туда, то сюда, и вместе с ним Витя. Иногда прихватит артналёт, лежат где-нибудь в сырой воронке или в канаве час, а может, больше. А уж поход на НП только первый раз был интересен. Витя в стереотрубу видел вражеских солдат. А потом всё это надоело. Велико ли удовольствие ползти на животе под пулями, чтобы посмотреть в стереотрубу на фашистов! Вот если бы стрельнуть в них...

Однажды, спасаясь от комаров, солдаты — участники полковой самодеятельности, сделали из веток большой шалаш. Обкурили его, выгнали комаров и устроили спевку под баян. На этот раз пели до поздней ночи. А тем временем в район штаба просочились два вражеских раз-ведчика с заданием: выявить расположение войск, их численность и моральный дух воинов. Пробираясь ползком по кустам, лазутчики услышали звуки баяна и солдатскую песню. Притаились. Один из них говорит: «Это у них концерт». А другой: «Нет, это радио или патефон». Решили приблизиться. По голосам и весёлым песням фашисты догадались, что здесь много советских воинов, а самое главное — моральный дух у них крепкий. Поют, веселятся. Стали гитлеровцы пробираться дальше, но неожиданно напоролись на штабную кухню. Повар дядя Ваня, который, как сына, любил Витю, видит: ползут вражеские солдаты, а сделать ничего не может. У него даже карабина при себе не оказалось. Думает дядя Ваня: «Пришёл мне конец. Заметят, полоснут из автомата, и тогда ни повара, ни завтрака...»

И вдруг повар приподнял массивную крышку котла, крикнул: «Руки вверх!» — да как крышкой трахнет изо всех сил.,. Разведчики вскочили, с перепугу, не поймут, из какого орудия по ним бабахнули. Ни пламени, ни дыма. На шум подоспело несколько наших воинов.

-Бросай оружие! — и они наставили на врагов автоматы.

Когда пленных привели в штаб, они сознались:

На нас так подействовала Музыка, что мы забыли осторожность. Поэтому и попались.

Вот и вышло так, что Витин баян помог задержать вражеских разведчиков.

...В сентябре артиллерийский полк должен был спешно перейти с Карельского перешейка на юг — в район Невской дубровки, где ещё в 1941 году была попытка прорвать блокаду.

Витя мечтал заехать по пути к матери, но не удалось. Проскочили Ленинград ночью, по каким-то незнакомым улицам, и на рассвете были уже на новом месте. Трудным оказался путь для мальчика. Всю дорогу шёл дождь. Холод пробирал до костей. Витя пытался укрыться спущенной автомобильной камерой, которая валялась в кузове, но тепла от неё никакого, а измазался, словно трубочист.

Утром попали под страшную бомбёжку.

Мальчику не понравилось на новом месте. Нет никакого сравнения с Карельским перешейком, где много озёр, где высокие ели и сосны, большие камни. Здесь, недалеко от Невы, много болот, блиндажи мелкие, потому что близко вода, а обстрелы свирепые. Однажды Витя, доставляя пакет на батарею, где был отец, больше часа сидел под артиллерийским огнём в затопленном водой окопе. Над головой кусты, корни, комья земли, вы-рванные взрывами снарядов. Один снаряд плюхнулся в двух-трёх метрах, Витю обдало грязью, но снаряд не разорвался.

На новом месте мальчик реже брал в руки баян. Дел у него прибавилось. Приходилось и связным быть, и офицеров сопровождать, и разрывы телефонного кабеля устранять... Одиннадцать лет, а он ни в чём не уступал бывалому воину.

Витя Иванов стал не только фронтовым баянистом, но и рядовым бойцом артиллерийского полка.

5. Под огнём

Наступили холода. Ветер гудел в вершинах сосен, струи холодного дождя и мокрого снега падали на солдат, на пушки, на ящики со снарядами.

Мальчишка забежал на батарею, когда шёл из штаба полка в хозяйственные подразделения, расположенные далеко в тылу, в густом ельнике. Хотелось поговорить с отцом, посоветоваться: может, уехать к матери да в школу ходить?.. Солдаты подшучивали: «Недоучкой вы-растешь». Было обидно. Разве он бросил школу? Голод был, не учились ленинградские ребята, а может быть, и теперь еще не учатся, хотя кто-то прочитал в газете, что школы в городе ожили. Посоветоваться не удалось. Только пришёл — батарея открыла огонь по фашистам. Отец был занят. Один раз доверили дернуть за шнур и Вите. Хорошо бабахнула пушка.

А тут, как на зло, появился «костыль». Так на фронте прозвали немецкий самолёт-корректировщик.

-Летит сатана! — крикнул Витин отец.— Теперь жди обстрела. Нас нащупывает.

И нащупал. Только Витя собрался уходить, как сзади батареи грохнул снаряд, ещё и ещё.

-Всем в укрытие! — крикнул лейтенант.— А ты, Витя, молодчина,— сказал он уже в окопе,— передали с наблюдательного, что твой снаряд в танк попал. Объявляю благодарность.

Может быть, лейтенант пошутил, но от похвалы Витя был на седьмом небе. Отец прижал сына к себе, приговаривая:

-Вот черти, вот сатана... Ты не бойся, не бойся...

Но Витя и не боялся. Под обстрелом в Ленинграде он бывал не раз.

Снаряды падали где-то рядом, на головы сыпалась земля. Всё вокруг гремело и сотрясалось от взрывов. Огневую позицию окутало чёрное с проседью облако, дышать стало трудно. Потом наступила тишина.

Лишь кто-то за орудием тихо и жалобно стонал.

Витя выглянул из окопа. Возле разбросанных ящиков и снарядов лежал тот высокий молодой солдат, который только что так ловко заряжал орудие. Лицо его было землистого цвета, глаза выпучены, русые волосы опалены.

К Вите подбежал лейтенант.

— Беги отсюда! Беги скорее! Скажи, чтобы врача... Связь порвана...

Не разобрав, что ещё сказал лейтенант, Витя помчался в тыл. По дороге всё обдумал. Полковой медицинский пункт был в двух километрах от землянок мастеров. Словно очумевший, не сказав никому ни слова, Витя бросился к сарайчику, где стояла в небольшом углублении лошадь. Артмастера и сам капитан были настолько ошеломлены внезапным появлением и к тому же необычайно встревоженным видом Вити, что никто из них не остановил его. И несмотря на то, что мальчик никогда не сидел на лошади, он отвязал повод, взобрался сам на спину и, сломив ветку, стегнул лошадь по крупу. Вскоре на этой же лошади поскакал на батарею военный врач. За находчивость и смелость Вите Иванову было присвоено звание ефрейтора.

6. Девятый вал

Связь в тот день нарушалась ежеминутно. Гитлеровцы, чтобы сорвать наступление войск Ленинградского фронта, стянули авиацию и артиллерию с других участков и наносили мощный контрудар.

Все связисты, за исключением тех, кто дежурил у аппаратов, были на линии. Многие не возвратились, погибли. В резерве остались пожилой боец Демичев и Витя Иванов. Но и они недолго были в резерве.

-Демичев! На линию со штабом дивизии! — приказал начальник штаба.

-Пойдём, Витёк, один не справлюсь,— сказал Демичев.— Поможешь.

Ветер гнал с Невы серые тучи, и, несмотря на полдень, вокруг стояли сумерки. На сапоги навертывались комья глины, и они становились пудовыми.

-Вы идите потихоньку, а я побегу,— предложил Витя и обогнал Демичева.

Держа в руке кабель, чтобы не сбиться с направления, Витя побежал вперёд. Руки стыли на холодном ветру, из-под шапки лился пот. Додумался: засунул полы шинели под ремень, и бежать стало легче. А вот и свежая воронка, лежат концы перебитого кабеля. Витя оголил провод зубами, срывая смолистую оплетку. Во рту стало горько. Быстро соединил концы, зажал их для надёжности опять зубами. Вытер шапкой с лица пот и крикнул Демичеву:

-Гей-гей! Готово!

В тот же миг фонтаном из-под земли брызнуло пламя, и раздался взрыв. Витя одним прыжком достиг воронки, ласточкой бросился в неё, но поздно. Рядом разорвалась ещё одна мина, и, будто железными когтями, рвануло грудь и за плечо...

Первым забеспокоился повар дядя Ваня:

-Обед готов, а Вити нет, где он?

Удивительный человек этот дядя Ваня: и бой ему не помеха. Обед всегда в одно и то же время. И хотя на этот раз самолёты бомбили особенно свирепо, к трём часам солдатский обед был готов.

Нашли Витю, когда снова порвался кабель. Он полз, держась за провод, к лежавшему неподалёку Демичеву. Думал, что тот ранен, но Демичев был мёртв. Витя потерял сознание и очнулся лишь в полковом медицинском пункте.

— Как же ты, сынок? — услышал Витя голос комиссара Иванова.— Кто же тебя послал в такое пекло?

Витя хотел сказать, что всё это ерунда и пройдёт, но язык не подчинялся.

Только вечером затихло, и раненого повезли в Ленинград. Сопровождала его Ревмира.

Витя всю дорогу бредил, звал отца, просил баян. Мальчишка не знал, что снаряд попал в блиндаж, где жил он с комиссаром, и от баяна ничего не осталось. Хорошо, что комиссара там не было. Жердевая дорога — ужасная тряска. Хотя в кузов грузовика набросали еловых веток. Ревмира сидела на мягкой куче хвои и держала на коленях Витю. Он поминутно просил пить. В суматохе никто не догадался сунуть на дорогу флягу с водой. К счастью, у водителя нашлось ведро. А воды в бомбовых воронках сколько угодно.

-Папа жив? — наконец очнулся Витя.— А где Громов? Он жив?

-Все живы,— ответила Ревмира,— не разговаривай.

До самого Ленинграда Витя спрашивал:

-Скоро? Скажите, Ревмира, скоро?

Ехали долго. Всю ночь, когда мальчик терял сознание и начинал что-то бормотать, Ревмира плакала, как ребёнок, навзрыд, проклиная войну и Гитлера.

Под утро добрались до госпиталя.

Дежурный врач раскипятился: «Мне солдат некуда класть, а вы подбираете раненых мальчишек!» — «Это не мальчишка! — сказала Ревмира.— Это боец артиллерийского полка, фронтовой баянист! Это сын самого...— она запнулась,— сын нашего боевого наводчика-ленинградца!

Солдаты-санитары унесли Витю в подъезд. Ревмире было приказано немедленно убираться, чтобы не демаскировать госпиталь.

Не проехали и километра, как появились немецкие бомбардировщики. Они вынырнули из-за туч и сбросили бомбы, как показалось Ревмире, на госпиталь. Большой чёрной шапкой поднялся дым...

-Гони обратно! — крикнула Ревмира.— Что теперь с Витей?..

Опасения оказались напрасными. Бомбы упали поблизости в уже разрушенный дом.

-А! — рассвирепел дежурный врач.— Вы еще не уехали! Из-за вас самолёты бомбят госпиталь! Марш! Марш!

-Доктор, мы только подъехали, возвратились... Мы думали...

-Чтобы духу вашего не было! — не унимался дежурный.— Уезжайте быстрее!

-А как мальчик?

Будет отправлен в глубокий тыл. Ранение опасное. Быстрее уезжайте! — уже спокойно сказал врач.

...Очнулся Витя на операционном столе. Перед глазами светит яркая лампа, похожая на прожектор. Где-то очень близко ревут моторы, гремят пушки и рвутся бомбы. «Свет! Дайте свет! — тоненько вопит над ухом женский голос.— Операция идет, дайте свет!»

Кто-то подсвечивает фонарями, и Витя чувствует прикосновение рук врача к плечу, к ноге, к рёбрам. Догадывается: привезли в госпиталь. Только не поймёт, почему и здесь бомбёжка. Неужели госпиталь так близко от фронта?

Вдруг на нос и рот легла холодная, как лёд, противно пахнущая вата. Витя стал задыхаться.

-Как тебя зовут? — слышит Витя, но ответить не может.

Вдох, ещё вдох... Мальчик хочет оттолкнуть от себя врача, но руки не подчиняются, и ему кажется, что он летит в тёмную глубокую яму...

...Тёплый солнечный день. Ленинградские ребята купаются в канале Грибоедова. Вода чистая, но слишком горячая. Все кричат, смеются, хотят нырнуть, но боятся. Витя готов нырнуть первым, однако на набережной появились маленькие, гадкие фашисты на шести ногах, похожие на пауков. «За мной!» — кричит Витя ребятам. В руках острая сабля. Он догоняет и рубит фашистов, как крапиву. «Вот вам, гитлеры!» Один фашист неожиданно останавливается и чем-то больно ударяет Витю по голове. Боль нестерпимая.

-Дайте воздух! — кричит кто-то, и Витя просыпается.

Дышать стало легче. Над мальчиком склонились блестящие очки. Только не поймёт, мужчина или женщина смотрит так пристально ему в глаза. Ни усов, ни бороды, а голос басовитый и немного картавый.

-Только в Череповец. Сегодня же, сейчас в Череповец!

-«Это ещё что?» — не поймёт Витя и тихо кричит:

-Сама ты «Череповец!»

Ему хочется лежать спокойно, хочется тишины, ему никуда не нужно ехать.

-Несите его! — командует тот же картавый бас.— Давайте следующего...

Пришла мать. Он не сразу узнал её: худая, отёкшая, бледная. Она поцеловала Витю холодными губами в горячие щёки и лоб, заплакала и села на стул. В дверях стоял капитан Громов. Он показывал жестами: «Крепись!».

Громов помог санитарам вынести Витю из палаты, проводил на поезд, идущий в порт Осиновец на берегу Ладожского озера. Здесь его бережно перенесли на борт канонерской лодки «Чапаев...»

Дымные облака мчались над огромными, как горы, волнами и рваными краями задевали за пенистые гребни. Лодку швыряло, как щепку, и накрывало то и дело волной. Потом небо очистилось, выглянуло солнце и позолотило пену. Она стала похожа на розовые сугробы. Раздался оглушительный треск пулемёта. На судно, забитое тяжелоранеными, стали пикировать немецкие самолёты. Бомбы рвались за бортом. До самой Большой земли не отставали гитлеровские стервятники. А когда «Чапаев» подошёл к причалу, опять началась бомбёжка и не прекращалась, пока раненых не посадили в вагоны, курсирующие по узкоколейной дороге от берега до ближайшей станции.

Витю отнесли на носилках в товарный вагон, уложили на среднюю полку рядом с безногим моряком. Тронулись. И опять бомбёжка. Машинист то разгонял поезд, то резко тормозил, чтобы фашисты не могли прицелиться и сбросить бомбы. В дальнем углу кто-то жалобно просил: «Пи-и-и-ть! Пи-и-и-ть!» Кто-то простуженно ругался. И только один голос тоненько умолял:

-Голубчики, миленькие, потерпите, ну что я одна могу?..

Витя то заснёт, то вдруг проснётся, то снова уйдёт в дремоту и не может понять, сколько часов, а может быть, дней тянется этот путь в незнакомый город. В ушах всё еще звучит бас: «В Череповец его».

Вагон скрипит, громыхает, стонет.

Девичий плаксивый голос и ночью не затихал:

Ну что же вы, как маленькие. Вон смотрите: лежит мальчик. Руку оторвало, ногу тоже, голова разбита, а он молчит, не плачет, не стонет...

Неужели и правда? Витя усиленно шевелит руками и ногами, кажется, целы.

Тише, браток, у меня ведь ноги отрезали... Тише... Не крутись.

У человека нет ног... За что? Кто виноват, что он теперь калека? Вите хочется крикнуть так, чтобы услышал сам Гитлер: «Дурак! Зверь! Фашист проклятый!» И он кричит изо всех сил, но его голос в стонущем вагоне не слышат даже рядом лежащие. Да что там Витин голос! Писк комара в тайге.

Не кричать надо, а бить фашистов. Бить, бить, бить!

Вите казалось, что он едет в санитарном поезде на жесткой постели под чёрным колючим одеялом, пропахшим йодом, всю свою жизнь и конца этому кошмарному пути не будет. Ему было жаль девушку с косами, которая сопровождала раненых. Её звали Фросей. Она металась от одного к другому, поправляла постель, давала лекарство, делала перевязки, разносила всем пищу, воду и убирала.

Как-то Витя увидел на своей подушке завёрнутый в блестящую бумажку тюбик какао. «Кто это положил? Вероятно, всем раненым дали»,— решил он и, зажав в руку тюбик, сунул под одеяло. Долго не появлялась Фрося. Она делала перевязку в самом дальнем углу. А когда девушка проходила мимо, он позвал её.

-Что тебе, родной? — ласково спросила она.

-Я так люблю вас, вы хорошая и добрая. Как маму, люблю. Вот возьмите...

Витя положил в ее ладонь тюбик. Фрося смутилась, сказала, что она не любит какао, но кто-то из раненых посоветовал: «Бери, если дают».

-Спасибо.

Утром Витя спросил у соседа:

-А вы уже съели какао?

Какое какао? Что, носили какао?

-А разве вам не дали?

На верхней полке сначала послышался стон, а потом слабый голос:

-Ну чего мелишь, это она положила тебе конфетку... А ты, глупец, отдал ей обратно.

На третий день поезд пришёл в Череповец. Стали выносить раненых.

-Вот этого на первую машину. А этого на вторую. Этот пусть полежит до следующего рейса.

К Вите подошёл высокий врач в халате и спросил:

-Лет сколько?

-Одиннадцать.

-Да,— вздохнул врач.— Для тебя специалист хороший найдётся только в Шексне... Несите его на мою машину и к поезду на Шексну. Скажите, я велел отправить немедленно.

Витя умоляюще смотрел на Фросю: «Не хочу больше ехать», но она отвернулась.

-Не поеду в Шексну! Отправьте в полк. Там мой отец, там дядя Ваня-повар, комиссар и мой друг Ким.

Фрося вздрогнула, замерла на мгновение, потом бросилась к Вите и упала перед ним на колени: ^

-Какой Ким? Где Ким?

-У нас в полку, капитан Громов. Это мой друг.

-Милый ты мой, почему же не сказал раньше? Ким это муж мой, понимаешь? Он ранен?

-Нет, не ранен. Но Ким о вас не говорил. У него жена в Воронеже.

-Вот я и есть из Воронежа...

Поговорить не удалось. Носилки поплыли к легковой машине, и через несколько минут Витя уже лежал в чистом санитарном вагоне на белой простыне.

7. В Шексне

Госпиталь размещался в деревянных почерневших бараках. Их было двенадцать. Из окна второго этажа одиннадцатого барака Вите была видна узенькая улочка, на которой ютился десяток старых одноэтажных домов, и ровное снежное поле, казавшееся вечером морем. Палата, где лежал Витя, была мрачной: деревянные нары в два этажа, больных много, воздух тяжелый. Врачи и сестры снуют от одного раненого к другому.

Сначала Вите никто не нравился. Даже раненые, казалось, были все какие-то злые, заросшие.

Раньше, до фронта, он думал, что на войне только и происходят рукопашные схватки и наши кричат «ура», побеждая врага. Но увидав своими глазами войну, мальчик стал понимать, что нет на свете ничего страшнее: люди погибают, становятся калеками, тоскуют по дому, голодают, спят в сырых окопах, мёрзнут... А перевязка ран? Даже самые храбрые иногда плачут на перевязках.

Через несколько дней Витя почувствовал, что и врачи и раненые относятся к нему с почтением. Лейтенант Титов подарил немецкий офицерский ремень, разведчик Коля Рыжкин — бронзовую старую подзорную трубу, моряк Володя Филиппов — сосед по нарам, дал матросскую блестящую бляху и красивую ложку. Потом моряк сделал фанерный чемоданчик, где Витя хранил все эти «драгоценные» вещи. Даже врач-ординатор Вера Платонова, у которой в петлицах командирской гимнастёрки поблескивал прямоугольник, что соответствовало званию капитана, подходила к Вите чаще, чем ко всем другим раненым. Присаживаясь на край постели, она гладила Витину щёку, улыбалась и начинала разговор с вопроса:

-Как наши делишки, товарищ ефрейтор?

Витя сначала думал — врач шутит, а потом прочитал на табличке висевшей над головой: «Ефрейтор Иванов В. П.».

Он очень любил и ждал те минуты, когда приходил врач. Только никак не мог понять, почему военного врача третьего ранга все звали просто Верой Платоновой. И Витя обращался к ней так же:

-Вера Платонова, а скоро я буду вставать?

-Хоть сейчас.

Но мальчик не мог даже приподняться. Едва пошевелится, как грудь и рука нестерпимо заноют и по всему телу разливается жгучая боль.

-Вот видишь, герой, рано. Но я обещаю тебе, что через месяц встанешь.

Врач Платонова определила срок точно. Через месяц Витя встал с постели. В тот день уезжал на фронт Коля Рыжкин — отважный разведчик и весёлый парень.

Витя проводил его до выхода. Пошёл бы и на вокзал, да в синем старом халате и в тапочках из шинельного сукна зимой недалеко уйдёшь.

-Если встретишь отца, скажи, что я скоро приеду,— наказывал он Коле.

-Всё сделаю. А ты не унывай,— улыбался Коля белозубой улыбкой и лихо потряхивал волнистым чубом, буйно торчащим из-под шапки-кубанки.— Скоро и ты поправишься,— разведчик нагнулся к уху Вити: — Секретное дело хочу тебе поручить...

-Давай. Выполню точно.

-Вот записка. Передай Вере Платоновой... Хочешь прочти.

Коля поцеловал мальчика, перекинул через плечо вещевой мешок и вышел из госпиталя.

Витя видел в окно, как Рыжкин остановился, помахал рукой и скрылся за углом последнего барака. Стало тоскливо. Он вспоминал отца, Кима, комиссара, дядю Ваню, Ревмиру, Фросю, с которой познакомился в санитарном поезде, и всех ему было жаль, со всеми хотелось увидеться немедленно, сейчас же. Витя заплакал, а потом заснул. Сквозь сон он услышал знакомый женский голос.

Открыл глаза и увидел перед собой в белом халате Фросю.

-Это вы? А я думал Вера Платонова.

-Я,— ответила Фрося.— Раненых привезла. Вот и зашла. Ну как ты здесь, поправляешься?

-Почти здоров. А вы узнали адрес Кима?

Фрося уже знала не только адрес Кима, но и то, что он ранен. Она знала кое-что ещё...

-Пока разыскиваю. А найду, пришлю тебе. Хочешь, давай переписываться?

Фрося написала свой адрес на уголочке газеты. Потом положила на тумбочку маленький кулёк с тюбиками сухого какао и сказала, что торопится, должна бежать на станцию.

Витя был очень рад этой встрече. Только почему такая задумчивая Фрося? Большие голубые глаза печальные и голос какой-то жалостливый. -

Не знал мальчик, что Ким попросил Фросю навестить Витю, но не говорить, что отец был тяжёло ранен и умер в госпитале. Фрося сказала об этом только врачу Вере Платоновой.

Вечером после ужина Витя, лёжа в постели, вдруг вспомнил о письме Коли, которое нужно передать врачу. «Как же я забыл? — заволновался он.— А вдруг срочное? Прочту: ведь Коля разрешил»,— решил он и развернул сложенный треугольником лист.

«Вера, я люблю вас больше жизни. Пусть об этом знают все. Если хочешь быть моей женой, шли мне письма»...— буквы прыгали, торопились на листе в клеточку.

Витя был озадачен. Что делать? Отдать это письмо врачу или не отдавать? Ведь Веру Платонову все любят, но зачем же ей быть женой Коли? Решил посоветоваться с соседом по нарам моряком Володей Филипповым.

-Только никому ни слова,— предупредил он и дал письмо.

Володя прочитал и долго молчал, шевеля густыми бровями.

-Не отдавай,— наконец сказал он.— Ошибок грамматических слишком много...

-Исправить можно,— посоветовал Витя,— незаметно будет.

-И ещё есть причина. Ты этого не поймёшь — маленький.

-А ты скажи, может, пойму.

-Так вот,— начал шептать Володя,— но чтобы ни гу- гу! — предупредил он.— Вера любит майора Котова, а он её. Любовь у них крепкая и навеки. Зачем же Коле встревать между ними. И мы это вот так...— она тут же порвал записку в мелкие клочья.

Много дней Витя думал: сказать Вере Платоновой о письме или нет? Всё же слово дал Коле Рыжкину. И хотя моряк советовал молчать, он решил передать содержание письма врачу.

Вечером в госпитале намечался концерт. Приехали моряки. Капитан, узнав, что среди раненых есть мальчик, тотчас пришёл в палату и предложил Вите пойти к нему на катер юнгой. Но Витя, помня страшный переход через Ладогу на «Чапаеве», решил, что в моряки он не годится. Хорошо, выручила врач Платонова: «Переманивать таких хороших мальчиков стыдно». Она так и сказала: «Хороших». А потом добавила: «Ему лечиться ещё долго».

На концерт Витя не пошёл. Неожиданно вечером в госпиталь поступило много новых раненых. Мальчик, проходя мимо операционной, заглянул в щёлочку двери и увидел, как отпиливают ногу. Стало жутко. Убежал в палату, уткнулся в подушку и тихо плакал, проклиная фашистов.

-Ну, возьми себя в руки, ефрейтор Иванов! — услышал он голос Веры Платоновой.

Она положила руку на бритую голову мальчика и долго молча гладила. Потом решив, что Вите всё известно, задумчиво сказала:

-Война, она никого не щадит. Одних калечит, других убивает. Пуля метится в каждого, кто на фронте, а попадает в одного... Вот и твой отец,— Вера запнулась, прижалась лицом к затылку Вити и шёпотом едва произнесла,— тоже в госпитале... А ведь он богатырь, герой... Умер в госпитале. '

Витя сначала подумал, что он ослышался. Показалось, что врач говорит о каком-то богатыре, о безымянном бойце, погибшем в бою, но когда Вера провела ладонью по его голове и сказала: «Ты уже сам ефрейтор, должен пережить мужественно», тупая боль мгновенно сдавила раненую грудь, в глазах каруселью завертелась вся палата.

...В раскрытую дверь доносилась песня: «Эх, как бы дожить бы, до свадьбы женитьбы...» Репродуктор сообщал последние известия: «Тяжёлые бои на Ленинградском фронте...» Врач Платонова что-то спрашивала... Но мальчик ничего не слышал, ничего не понимал.

Весь следующий день Витя ничего не ел, лежал, отвернувшись к стене, и вспоминал каждый миг, прожитый вместе с отцом.

С тех пор он стал молчаливым. Днём ему не хотелось быть среди людей, и до вызова на перевязку он сидел в библиотеке за шкафами и читал. Читал всё — от первой странички до последней, но ничего не понимал. Лишь губы шептали слова, а в голове кружили мысли: «Нет теперь отца... Как об этом сказать маме? Куда теперь податься, когда заживут раны, домой в Ленинград или опять на фронт? Конечно, на фронт, чтобы заменить погибшего отца».

Тяжёлое переживание отразилось на лечении мальчика. Рана на груди заживала медленно, и Витя пробыл в госпитале до января 1943 года.

8. Снова в Ленинград

В узком и полутёмном клубе стояла густая ёлка с отрубленной вершиной, украшенная самодельными игрушками из ваты и бумаги. Дед-Мороз с ватной бородой играл на баяне вальс. Играл нудно и плохо, но приглашённые гости из соседней части и медицинский персонал танцевали. Танцевали и выздоравливающие. Из старых Витиных друзей остался в госпитале только моряк Володя Филиппов. Он где-то запропастился, Витя подошёл и сел рядом с врачом и гостем майором-летчиком.

-Что же ты не весел? — спросила Вера Платонова, улыбаясь.

-Уши болят от музыки.

-Да неужели? — удивилась Вера.— Музыку нужно любить.

-Разве ж это музыка? Врёт безбожно,— Витя надулся.

-Смотри-ка, ценитель,— засмеялся майор.— Между прочим, это мой адъютант. На пересыльном пункте рекомендовали как лучшего баяниста. Понял?

Витя сердито посмотрел на майора, потом бросил вызывающий взгляд на слишком весёлую Веру Платонову и, поправив гимнастёрку, направился к баянисту. Он попросил дать ему поиграть, но баянист лишь помотал головой и, не переставая фальшивить, пиликал.

Витя разозлился, но сдержанно сказал:

-Вы ошибаетесь в одном месте, дайте я покажу, как исполняется этот вальс.

Каково же было удивление и особенно майора и Веры Платоновой, когда Витя сел на стул, взял баян и тут же заиграл вальс «Дунайские волны»! Играл он вдохновенно и так хорошо, словно в его руках был совсем не тот баян. Сначала все замерли и смотрели на маленького ефрейтора, едва видного за мехами баяна, потом стали подходить ближе, плотно обступая музыканта со всех сторон.

Витя закончил вальс и тут же стал играть классические вещи, потом весёлые песни советских композиторов, и все дружно пели, а потом — задорную цыганочку. Расступились люди, и в круг, как птица, влетел майор. В ладной гимнастёрке, перетянутой ремнями через плечо, в начищенных до блеска сапогах, на груди два ордена. Вера Платонова улыбалась больше всех, прихлопывала в ладоши и что-то громко кричала. Когда пляска кончилась, она подбежала к Вите и расцеловала в щёки.

-Ну как же мы не знали... Почему же ты молчал? Молодчина!

Смущённый Витя не знал, что ответить, и только улыбался и всё гуще краснел от ласки и похвалы врача, пряча улыбку за мехами баяна.

В конце вечера майор подошёл к Вите и положил ему на колени свёрток.

-Здесь мой адресок и деньги. Когда будешь выходить из госпиталя, требуй, чтобы послали ко мне. Котов моя фамилия.

Витя отказывался от денег, но майор был настойчив и сунул свёрток ефрейтору в карман. Майор словно заранее знал, как нескладно всё обернётся в дальнейшем. Просьба врача Платоновой оставить Витю в госпитале была отклонена начальством. Да и сам Витя просился на фронт. Он хотел драться за Ленинград, мстить за погибшего отца.

А когда начальник госпиталя сказал, что лучше уехать в Среднюю Азию к каким-то его знакомым, Витя ответил дерзко:

-Сами езжайте в свой Ташкент, если там тепло и не бомбят!

-Однако тебя подготовили к обороне, умеешь постоять за себя,— улыбнулся начальник.— Хорошо. Поедешь в Вологду в резервный полк.

Через два дня вместе с командой выздоровевших воинов в сопровождении медсестры Клавы, которую в шутку звали «КВ», Витя прибыл в Вологду. Город, как город. Есть большие и маленькие дома, широкие улицы, гудят паровозы и заводы, фыркают грузовики и снуют по тротуарам люди. День морозный, солнечный.

Витя не знал, что начальник госпиталя уже позвонил сюда и договорился, чтобы его оставили в вологодском детском доме.

-Ну, моряк,— властно сказала сестра «КВ»,— погуляй по городу с Витей, покажи достопримечательности, а я поведу команду в резервный полк.

-Это можно,— ответил Володя Филиппов.— Пойдём, прошвырнёмся?

Едва отошли от вокзала, как моряк стал останавливать прохожих:

-Братцы, где у вас детдом?

Какой-то дяденька, со шрамом на губе объяснил, как пройти, и кивнул в сторону Вити:

-Определить хочешь?

Нет, просто так...— смутился моряк.

Но Витя всё понял: его хотят обмануть, оставить в детдоме.

-А чего мы там не видали?! — сказал он.— Я туда не пойду!

-Понимаешь,— стал сочинять Филиппов, запустив под бескозырку пятерню,— просили по телефону, чтобы ты рассказал ребятам о фронте и тому подобное. На баяне поиграл... Мы теперь все одно в разные края. Меня в морскую пехоту, тебя в артиллерию... Разойдёмся, как в море корабли.

Пришли в детский дом. Постучали.

-Милости просим, милости...— заулыбался полный мужчина в сером пиджаке,— давно ждём... Входите.

Это и был директор. Он прочитал письмо начальника госпиталя и тут же пригласил Витю в столовую. После обеда появился баян, собралась толпа ребят, которые с удивлением смотрели на юного фронтовика. Витя заиграл на баяне и обо всём забыл. Даже не заметил, как исчез моряк Володя Филиппов. Лишь вечером Витя спохватился: надо идти в штаб резервного полка... Но директор детдома стал уговаривать:

-Поживи немного, отдохни, смотри, сколько у тебя товарищей будет...

-Не могу, понимаете, не могу,— горячо запротестовал Витя.— Я человек военный, у меня предписание: быть в воинской части. А там я попрошусь в свой полк.

И тут он услышал такое, что даже рот раскрыл от удивления:

-О тебе мы договорились с командованием — ты останешься у нас...

Долго продолжались споры. Закончились они мирно, и Витя, пожалуй, не согласился, а скорее подчинился — остался в детском доме против своей воли. И кто знает, может, он до конца войны пробыл бы там, если бы не вспомнил майора-лётчика и не написал ему письмо:

«Товарищ майор! Выручайте меня,— писал он,— заберите скорее отсюда. Мне нужно на фронт, а меня затолкали в детдом».

Письмо было длинное и сумбурное. Но верный своему слову майор приехал. Долго беседовал с директором. И вечером счастливый мальчишка в солдатском обмундировании уже играл на том самом баяне, на котором фальшивил в госпитале адъютант майора. Вся воинская часть помещалась в одном маленьком доме на окраине города. И были в ней: майор Котов, его адъютант Федя и баянист Витя Иванов...

-А когда же мы будем летать на боевых самолетах? — спросил Витя.

-Не спеши уточка в камыши, там лиса сидит, на тебя глядит,— ответил майор.— Настанет время, будем Ленинград защищать, блокаду рвать, в бой ходить, плясать и радоваться...

-А летать? Правду скажите.

Правду не скажу, родной. Не знаю. Я тебе только одну тайну доверю: мы здесь пробудем ещё несколько дней. Наша задача — подобрать пополнение. А потом в Ленинград, там будет наша часть.

-И я буду летать?

-Посмотрим. Форму дадим лётную, это точно, а летать, браток, я и сам вряд ли теперь буду. Черепок фашист разбил мне, понимаешь, отлетался,— вздохнул майор Котов.— Ну, давай пить чай. Мне нужно торопиться за людьми. Ещё человек сто подберу — и можно в Ленинград.

Оставшись один, Витя стал придумывать, чем бы заняться? С хозяйкой дома наговорился, рассказал ей всю свою биографию. Что придумать еще? Решил погулять по городу. Холодно. Январский мороз забирается под солдатскую шинель, кусает за нос и щеки. Прохожие с удивлением смотрят на мальчишку в длинной шинели и в чёрной кубанке с красным верхом, улыбаются. Конечно, никто из них не знает, что этот двенадцатилетний ефрейтор уже имеет тяжёлое ранение. Вот если бы хоть медаль была, которую обещают дать всем защитникам Ленинграда, да красовалась бы она поверх шинели, тогда другое дело. Сразу видно — фронтовик. Однако мальчик-воин вызывал не только удивление, но и уважение. Когда он подошёл к кинотеатру, билетерша поманила пальцем:

-Военному можно пройти без билета...

Давно не был Витя в кино. Ох и здорово же! Сначала показали киножурнал. Фашисты-врачи усыпляют раненых, которых трудно лечить. Расправляются, как с кроликами. А потом — какая неожиданность! На экране появились «Три мушкетёра...» Смеялся до слёз, особенно в том месте, где фальшмушкетёры общипывали кур.

Повезло Вите, когда возвращался: какой-то старый дяденька ехал на санях и пригласил:

-Эй, солдат! — крикнул он, придерживая заиндевевшую лошадёнку.— Садись, подвезу.

Витя проворно прыгнул в сани.

-Мне туда надо,— махнул рукой в ту сторону, где квартировал майор Котов.

-Это куды ж тебе, милай? В госпиталь али к военному коменданту?

Витя сказал, что ему надо к майору Котову, но ездовой не знал майора.

-Ладно, указывай, куды надо, отвезу,— сказал дяденька и взмахнул кнутом.

-«Куды» не говорят, правильно надо говорить «куда»,— поправил мальчишка.

-Учёный, значит? А, поди, школу бросил? Ишь ты, солдатом стал. Небось поварёнком устроился!

Обидно было Вите слышать эти слова от старого человека. Хотел слезть с саней и идти пешком, но дед стал рассказывать:

-Ходил я до революции в школу. Потом бросил. Попа боялся. Но, кляча! — крикнул он и дёрнул вожжи.— Бывало, подойдёт к парте и давай пытать: «Расскажи, как Иисус Христос воскрес?» — «Не учил я, батюшка, керосина не было».— «А ты к соседу ходил?» — орёт поп.— «У соседа тоже нет керосина!» — «А ты к другому ходил?» — «А у другого даже лампы нет» — «Ах ты, бездельник,— орёт опять поп.— Ты только и знал, что ходил по домам, а урок не учил!» — Берёт, окаянный, книгу да как треснет ею по башке...

А вы ему сказали бы, что людей бить нельзя,— посоветовал Витя.

Попу всё можно. К девчонке прицепился: «А ты почему не учила урок?» Та в слёзы. «А ну, Стёпка,— это я Степан,— отдери её за уши!» Бывало шепнёшь: «Ори, дурёха!», а сам чуть-чуть тянешь за ухо... «Ах, мерзавец,— ругается поп,— ты меня обманывать!» А ты говоришь «куды» — куда». Война войной, а твоё дело боевое — учёба.

-Когда фашиста побьём...

Но старик не одобрил этого ответа.

-Не перечь старшим. Ты, брат, ефрейтор, а я в гражданскую ротным был. Вот она, гражданская,— он постучал кнутом по деревянному протезу, похожему на опрокинутую бутылку.— Так что я и порох нюхал, и горе хлебал, и смерть видал. Эй, кляча!

Забавный оказался дед. Интересно было бы поговорить с ним ещё, но Витя уже доехал к месту.

-Спасибо вам. Не сердитесь.

-На здорвье. А насчёт школы помозгуй, сынок. А то без учёбы будешь, как я, «кудыкать». Эй, кляча!

«Кляча» затрусила по накатанной дороге, а дед повалился на бок, устраиваясь поудобнее в просторных санях.

Майор был уже дома. Он сидел за столом и подписывал документы на очередную команду солдат, подобранных из числа прибывших из госпиталей.

-А, мой боевой ефрейтор Иванов. Сыграйка что- нибудь, дружок,— попросил майор.— Пусть наша хозяйка послушает напоследок.

-Мы уезжаем? — обрадовался Витя.

-Да, Витя, отправляют всех в Ленинград. Но, к сожалению, я останусь ещё на два дня. Поедешь без меня.

Утром Витя потуже завязал солдатский вещевой мешок, в котором был сухой паёк, полученный на комендантском пункте, распрощался с хозяйкой, с майором и его адъютантом и ушёл на станцию, где должен был найти капитана Тырна — начальника команды. На путях стоял длинный состав. В самом конце три теплушки. Это и были вагоны, выделенные для команды капитана.

Тырна встретил Витю, как старого знакомого:

-А, ефрейтор Иванов пришёл. Слышал, слышал о тебе от майора. Ну, размещайся.

До чего же неудачный день! До отхода поезда оставалось два часа. Витя решил сходить к коменданту узнать что-либо о Володе Филиппове. И друга не разыскал, и поезд ушел с третьего пути. Случайно встретил идущего по путям капитана Тырна.

-Загнали в тупик,— сообщил тот.— Поедем только ночью.

Витя забрался на нары в самый угол, положил вещевой мешок под голову и тут же заснул.

Утром проснулся — всё в дыму. Печка коптит, как паровоз. Один солдат на ходу вылез из теплушки на крышу. Оказалось, что труба сломалась. На смельчака, поставившего трубу, потом смотрели, как на героя. Витя завидовал ему.

В теплушке было скучно. Солдаты спали, поезд шёл медленно, часто останавливался. В поле он тащился со скоростью пешехода, и Витя решил пробежаться рядом, держась за подножку. Хорошо. Шаги получаются широкие, тугой ветер бьёт в лицо и виден весь состав. Дважды соскакивал Витя, наслаждаясь быстрым бегом, но на третий раз чуть не случилась беда. Поезд вдруг стал набирать скорость, и мальчишка едва поспевал перебирать ногами. Хочет прыгнуть на подножку, а сил уже нет, ноги подламываются. Наконец сделал рывок и носком сапога стал на скользкую подножку. Вот где пословица к месту: «Баловство к добру не приводит»,

В Волховстрое пришлось стоять почти сутки. Где-то впереди был разрушен участок дороги, и поезд не пропускали. Наконец-то прибыли на берег Ладожского озера. На контрольном пункте комендант наотрез отказался сажать команду на попутные перегруженные машины.

Капитан Тырна приказал идти пешком. Дул встречный ветер, мороз за двадцать градусов, ночь тёмная. Шли, шли, а конца всё нет и нет. Слева стали видны вспышки орудийных залпов, вместе с ветром доносился грохот артиллерии. В то время Витя ещё не знал, что в эту ночь Ленинградский и Волховский фронты прорвали блокаду. Ленинградцы уже ликовали, целовали военных. А Витя тем временем шёл навстречу морозному ветру, выбиваясь из сил, и думал о встрече с матерью. Знает ли она, что погиб отец? Он шёл по льду Ладоги.

За спиной мешок, туго набитый хлебом и крупой. Лишь бы хватило сил не отстать от команды. А на берегу всё ярче и чаще вспыхивали и гасли зарницы, всё отчетливее слышался грохот орудий. Может быть, это немецкие войска идут по Ладоге навстречу их команде? А в команде ни одной винтовки. Лишь у капитана Тырны пистолет.

Возле другого поста (а их было расставлено на трассе много) капитан уговорил водителя грузовика посадить пять наиболее слабых солдат и Витю. В кузове лежали мешки с сахаром. Накатанная дорога блестела, фары пробивали темноту и освещали борт идущей впереди машины. Сердце радовалось: Ленинграду везут продукты.

Уставшие солдаты тут же заснули.

18 января 1943 года, когда весь мир узнал, что шестнадцатимесячная блокада усилиями советских воинов прорвана, Витя Иванов был уже дома.

9. Учись, Витя

Огненная петля, которой Гитлер хотел задушить Ленинград, была разорвана. В героический город пошли поезда с хлебом и топливом. Стало легче, но война была ещё рядом. Озверелые фашисты, потерпев поражение, ещё более жестоко обстреливали и бомбили город. Ленинград сражался, как русский чудо-богатырь.

На Неве тронулся лёд. В скверах и садах ожила зелёная трава, набухли твёрдые почки деревьев. 

Витя Иванов стал линейным связистом в полку аэростатов, которым командовал майор Котов. Роты аэростатов были разбросаны по всей окраине Ленинграда. Связь между ними была слабая, кабель то и дело рвался, и тогда вместе с солдатами роты связи бежал по линии и Витя, разыскивая разрыв. Иногда за ночь мальчишка так изматывался, что утром едва не просыпал в школу.

Однажды дежурный по роте разбудил рядового Тимофеева, с которым Витя ходил на линию в паре.

-Вставай, опять где-то порвалось, не отвечает «Гранит». Витьку не бери, ему утром в школу.

-Как это не бери,— вскочил Витя.— А что без меня сделает Тимофеев? Вдруг на крышу лезть или на дерево?

Бывалый связист стал ворчать, натягивая отсыревшие сапоги.

-Надо другого напарника. Иванов парень хороший, только ходит шибко. И что за гнилье дают, рвутся провода, как нитки.

-Мы по крышам будем тянуть,— сказал Витя,— никогда не порвётся, правда?

-Правда, не правда. Ложись. Будешь завтра клевать чернильницу носом.

Только разве может Витя Иванов спать, если Тимофеев идёт проверять линию? Он и Ленинград знает плохо — может заблудиться, и под обстрел может попасть, и ранить могут. Кто тогда окажет помощь? И хотя времени уже два часа ночи, Витя встаёт и отправляется вместе с солдатом.

В Ленинграде уже белые ночи. Славно вечером после захода солнца. Газету читать можно.

На этот раз линию исправили быстро. За вторым кварталом снаряд попал в угол каменного дома и порвал кабель в двух местах. Связали — «Гранит» ожил.

-Ну, Витек, поспи, а я пока перемотаю катушку с кабелем,— сказал Тимофеев, когда возвратились.

Он очень жалел мальчишку. Вся семья Тимофеева осталась где-то под Брянском. Сынишка, такой же, как Витя, двенадцатилетний парнишка, ушёл в партизаны и погиб.

Витя заснул быстро. Ему показалось, что он только что закрыл глаза, а дежурный по роте уже толкает в бок;

-Иванов, подъем! В школу опоздаешь. Мотоцикл уже стоит у подъезда.

В школу Витю возили. Когда Котов возвратился из Вологды, он первым делом устроил мальчишку в пятый класс 134-й школы Красногвардейского района и строго-настрого приказал: «Ты не только связист, но и ученик. Иначе быстро разжалую и отправлю домой!»

Витя и не думал сопротивляться. Учёба — это важная задача. В школе его все уважали: и ученики, и учительница. Ещё бы — настоящий ефрейтор. Башковитый: начал учиться, когда половину учебного года уже закончили. Догнал, ни одной двойки. И самый смелый среди мальчишек.

Однажды шли ребята из школы. Начался обстрел. Все — кто куда, а он прижался к дереву и стоит. Фашисты били шрапнелью. Трахнет — и сучья, как срубленные, падают на землю, а Витя всё стоит и ребятам машет: «Не подходите! Всем в убежище!»

-Витя, подъём, тебе говорят! — не отставал дежурный по роте.

-Сегодня в школу не идти,— проворчал спросонья маленький ефрейтор.

-Так бы и сказал. Ну, спи.

А в тот день в школе должен был репетировать оркестр, в котором Витя играл на баяне. Ребята забеспокоились: почему нет Иванова? К вечеру в штаб полка пришла делегация учеников. Не побоялись дальней дороги, пешком добрались. Уже поднимались в небо аэростаты, чтобы закрыть подступы немецким самолётам к Ленинграду, свободные от вахты солдаты сажали в парке картошку и лук, а Витя прилаживал новенькие, только что полученные погончики. Увидев в окно мальчишек, Витя обомлел. Один из них — Котя Самохин — бойкий и находчивый, потому его и выбрали в классе старостой, зашёл в штаб и спросил у самого майора Котова, не случилось ли что с Витей? Потом ребята наведались в роту связи к Вите, и солдаты угостили их сухарями. Оказалось, что Иванов обманул своих боевых товарищей. Он должен был быть в школе. К тому же в тот день класс писал диктант.

После ужина в роте связи состоялся мужской разговор. Старшина хотел наказать Витю: дать три наряда вне очереди. Но кто-то из связистов сказал, что тогда мальчишка три дня не сможет ходить в школу. Кто-то предложил не возить Витю в школу на мотоцикле, пусть ходит пешком. Но тогда он будет уставать, времени на подготовку уроков не останется и не сможет играть для солдат на баяне. И вдруг маленький, лысый телефонист, который всегда так лихо плясал под баян, предложил:

-Дедовским методом надо. Спустить штанишки и ремнём...

Мнения разошлись. Затеяли спор. Но тут появился в казарме сам майор Котов.

-Что происходит? О чём толкуете? — Узнав, в чём дело, он взял Витю за руку и сказал: —Как наказать солдата, это дело командира. Я понимаю — он сын полка и вы все в ответе за него. Поэтому я при всех приказываю: ефрейтору Иванову закончить учебу на круглые пятерки! Выполнит, значит, настоящий воин, не выполнит — тогда пусть ищет себе других друзей.

Витя знал, что майор Котов командир строгий, но справедливый. Он не позволил бы снимать с ефрейтора штаны и сечь его, как Ваньку Жукова, но попробуй не выполни приказа...

Майор долго в тот раз беседовал в канцелярии с командиром, старшиной роты связи и с Витей. Потом просмотрел тетради и, не найдя в них даже троек, сказал по-отцовски:

-Ладно, учись, служи, на баяне играй да честным будь!

Потом Витю вызвал к себе в каптёрку старшина. Погрозил длинным крючковатым пальцем, сморщил лоб и выпалил без передышки:

-Смотри мне! За тебя попало и командиру роты, и я не остался обойдённым. Словом, чтобы только пятерки! Понял? На линию больше не ходить. Твоя задача — учёба и баян, конечно. Вразумел?

Старшина никогда не позволял оправдываться, когда он делал замечания. «Я говорю, а твое дело слушать, вразумел?» — любил он внушать солдатам. Вите создали условия для учёбы.

Освобождённый от служебных дел, мальчик и учиться стал лучше, и на баяне играл чаще. Даже на посадку огородов, что в то время было важной, почти боевой задачей, Витю не брали. Учись!

10. Концерт под огнём

В сентябре 1943 года в Ленинграде был большой концерт художественной самодеятельности воинов фронта. Должен был выступать на нём и Витя. Правда, юный баянист узнал об этом перед самым выездом в театр. Он был в школе. За ним приехали на мотоцикле и увезли с третьего урока. Ребята смотрели на Витю удивленно: «Куда? Зачем? Видать, боевое задание?»

Дорогой мотоциклист сказал, что его срочно вызывает сам командир полка.

Когда Витя влетел в штаб и доложил, что прибыл, майор Котов улыбнулся:

-Поедешь на концерт в Малый оперный театр.

-Есть ехать на концерт! — ответил Витя.

-Несколько минут на сборы — и Витя уже верхом на мотоцикле. Всё тот же рыжий Иоффе за рулём. Колесили по улицам и проспектам часа два... Немцы словно взбесились. Куда ни кинься — везде обстрел. Едва проскочили к театру. Волновались оба, что опоздали на концерт. Но он ещё не начинался из-за ожесточённого обстрела. А тут ещё контролёр придрался. Мотоциклиста Иоффе с баяном пропустил, а Витю не пускает: мал ещё ходить на концерт для взрослых. А потом как бросится обнимать Витю. Оказался — дядя, родной брат мамы. Не узнал племянника. Всё сразу же стало на своё место.

Только открыли занавес, опять обстрел. Зрителям предложили спуститься в убежище. Ещё час потерян. Наконец концерт начался. Артисты, среди которых был и Витя, разбрелись за кулисами. В углу лежали какие-то верёвки и узлы с костюмами. Уставший за день мальчик прилёг на этот хлам и тут же заснул. Пришёл черед выступать, а баяниста Иванова нет. Конферансье уже объявил: «Самый юный фронтовик баянист ефрейтор Витя Иванов...» Открыли занавес, а Вити нет. Чтобы занять время, усатый ефрейтор, который выдвигал на сцену рояль, вынес стул. Потом снова вышел конферансье и вполне серьёзно спросил: «Товарищи, посмотрите вокруг себя, нет ли рядом маленького ефрейтора?» Зал взорвался смехом. С верхнего яруса голос: «Есть маленький ростом, но умеет только на ложках играть!» Наконец-то руководитель концерта пухлощёкий подполковник нашёл Витю, разбудил и вывел на сцену. Витя щурится от яркого света, трёт кулаками глаза и кажется всем смешливым, забавным мальчуганом. По-настоящему он проснулся лишь тогда, когда его усадили на стул и подполковник поставил ему на колени баян. На Витю смотрел переполненный зал Малого оперного театра.

— Сейчас ефрейтор Иванов исполнит на баяне «Встречу Будённого с казаками»! — громко объявил подполковник.

Зал замер.

Играл Витя бойко, как говорят, с большим вдохновением. И когда закончил, раздались бурные аплодисменты и возгласы: «Браво! Бис! Браво!»

Свет лампы скользнул по первым рядам, и Витя увидел генералов и офицеров. Один генерал стоял, хлопал в ладоши и громко кричал: «Молодец! Молодец! Браво!» Из-за кулис выглядывал Витин дядя.

Пришлось мальчику исполнить ещё одну песню «Раскинулось море широко». И снова — буря оваций.

Было уже около двух часов ночи. Витя и мотоциклист Иоффе возвращались в свою часть. Оставалось немножко, ещё минут десять езды, когда вражеский снаряд попал в угол большого дома. Один маленький осколок рассёк Вите лоб. Иоффе дал газ, и мотоцикл мгновенно вынес пассажиров из-под обстрела. Уже в роте мальчишке сделали перевязку, и даже врач не заметил, что осколок спрятался над бровью.

11. Медаль «за оборону Ленинграда»

Витя сидел на солдатской койке и старательно прилаживал к своей шинели новенькие голубые погоны. Мог бы попросить кого-нибудь из девушек-солдат, пришили бы лучше, но у всех девушек мокрые глаза. В полку только что произошло большое «чп». Во время обстрела несколько снарядов попали в дом, где размещались связисты. Пять девушек погибли и семь ранены. Ранен в голову и командир роты старший лейтенант Филимонов — отличный гитарист и любитель лирических песен. А тремя днями раньше погиб сын начальника штаба, тоже Витя. Вместе с ребятами из соседних домов он собрал где-то патроны. Решили загнать их в металлические трубки. Кто-то из них ударил молотком по капсюлю, и патрон выстрелил. Пуля словно искала маленького Витю и прошила насквозь сердце. Похоронили мальчика недалеко от штаба полка. Все плакали. Ещё не высохли слёзы на глазах, как фашистские артиллеристы вырвали из жизни самых весёлых девушек, лучших связистов части.

Витя собрал нитки, ножницы, иголки всякой толщины, пыхтел и злился, исколол все пальцы, стараясь пришить погоны, как можно лучше. Он и к зеркалу подойдёт, и издали посмотрит на шинель — всё кажется не так: либо косо, либо слишком оттянул назад, и погоны висят на спине. И если бы не хохотушка Галя, самая маленькая девушка в роте, которая дала нитки и иголки, ничего так бы и не вышло.

-Ну чего кряхтишь, как дед? Давай прилажу. Ты хоть на баяне поиграл бы... Надо же как-то выходить из тоски. Принеси баян.

Пока девушка пришивала погоны, Витя сбегал за баяном. Играл без вдохновения. Из-под пальцев непроизвольно лилась печальная мелодия, а девушки, уткнувшись в подушки, плакали навзрыд, не стесняясь друг друга.

И вдруг на всю казарму:

-Смирно! Товарищ майор...

-Вольно! — майор подошёл к Вите.— Сегодня будь на месте. Дело есть. А пока играй.

Витя заволновался: «Что-то намечается важное. Но что? Может быть, наши где-нибудь разбили немцев, как на Волге, и будет митинг?»

А девушек-связистов вроде бы ничего не волновало. Они стояли, как на похоронах, опустив головы, заплаканные.

-Ну и долго мы будем рыдать? — сказал майор.— Понимаю: тяжело, жалко девчат, очень даже жалко, но разве так нужно выражать свою скорбь о боевых товарищах? Давайте все будем плакать неделю, две, три, год, и я, и Витя, и вы... Что получится? А враг тем временем будет бить нас. Нет, друзья мои, нужно удвоить бдительность, ещё лучше нести боевую вахту, защищать наш Ленинград. Это будет самая дорогая память о тех, кто отдал жизнь за нашу победу.

Витя искренне любовался своим командиром. Умеет он говорить. Всё ясно и просто. Майор рассказал о положении на фронтах, сообщил, что скоро наши войска освободят город Киев, а Витя думал: «Почему он всё знает? Вот если бы его в школу. Он отвечал бы только на пятёрки!»

Едва майор ушёл из казармы связистов, как послышалась команда строиться во дворе. Наступили самые торжественные минуты в жизни мальчика. Замерли в ровном строю воины части противовоздушной обороны города. Начальник штаба громко назвал фамилию:

— Ефрейтор Иванов!

Витя, подражая кадровым солдатам, умеющим блеснуть строевой выправкой, чётко печатает шаг. Он подходит к столу, накрытому красным полотном, Майор Котов берёт в руки медаль «За оборону Ленинграда» и прикрепляет её к Витиной гимнастёрке. Потом он громко поздравляет с наградой и крепко целует мальчика.

Грянуло раскатистое «ура! ура! ура!»

Витя никого и ничего не видит. Смущённый, он идёт на своё место в строй под бурное рукоплескание солдат и офицеров.

В тот день и обед был вкуснее, и казалось, что потеплело на улице.

А вечером в канун 7-го ноября, отпущенный домой на праздник, Витя летел по городу буквально на крыльях. Совсем не холодно было, а главное, все видели, что на груди у него блестит новенькая и самая дорогая медаль «За оборону Ленинграда». Шинель мальчик нёс на руке.

12. День рождения

Однажды январским, на редкость морозным вечером 1944 года Витя Иванов возвращался из школы, как всегда, мимо небольшого дома, где жил майор. Мальчишка не терял надежды повстречать командира полка, чтобы отпроситься домой. По уставу с таким вопросом ефрейтор должен обращаться к старшине роты, но тот, получив указание лично от командира полка «не баловать Виктора», наверняка отказал бы. А домой Вите необходимо по важной причине: 27-го января у него день рождения. Он сберёг изюм, который получал вместо махорки, сахар, сухари и заморозил кусок варёного мяса. Очень хотелось отнести все это матери и вместе с ней отметить своё тринадцатилетие.

— Как дела, ефрейтор Иванов? — услышал Витя. Обернулся и увидел майора Котова.

-Отлично, товарищ майор.

-Зайди, потолкуем,— словно не подчинённому, а своему товарищу сказал командир части.— Новости есть. Заходи.

Сердце у Вити забилось часто-часто. Желание сбывалось.

Когда Витя вошёл в дом, где был и кабинет, и командный пункт майора, он удивился: в кресле сидела Вера Платонова.

-Витюшка! — она бросилась целовать его, радостно повторяя: — Витюшка, Витя... Как я рада.

-А ты говорил, она нас забыла,— улыбался майор.— Раздевайся, будем чай пить.

-Насовсем? — спросил Витя, снимая шинель.— Служить к нам, да!

-Нет, родной, только в гости. Наш госпиталь перевели в Ленинград. А это тебе,— и она положила на стол два письма. Оба от Кима. Вот здорово!

Витя тут же прочитал письма. Ким писал: воюет где-то на Украине и очень сожалеет, что теперь не скоро сможет приехать в Ленинград. Сообщил Ким и о том, что Ревмира тяжело ранена и, видимо, никогда не возвратится в строй. Вите было и радостно и грустно.

-Так, так, а у кого-то сегодня день рождения? — улыбнулся майор и снял со спинки стула новую командирскую сумку.— Если двоек нет, то подарок положен. Правда?

-Двоек нет! — не без гордости сказал маленький ефрейтор, тем более, что за сочинение он получил пятёрку. Хотел похвастаться, но вспомнил, как отец когда-то говорил: «Самое красивое в человеке скромность».— С учёбой все в порядке.

-Ну, тогда получай,— майор протянул Вите сумку, которую он тут же надел через плечо.

Давно мечтал Витя о такой сумке с компасом, с двумя отделениями, с гнездами для карандашей и на кожаном ремне.

А это от меня,— улыбнулась Вера Платонова и подарила Вите красивую ручку.— Чтоб писал без ошибок и без помарок.

В завершение, хотя Витя и не успел об этом попросить, командир сам отпустил его домой на целых два дня.

Старшина так и крякнул:

-Гм, значит, начальство обходишь? А я, если хочешь знать, сам челом бил за тебя, был у командира. Ну и...— старшина полез в шкаф и достал две банки свиной тушенки.— Словом... вместо подарка. Бери, снесёшь матери.

Домой Витя всегда уходил с необыкновенным настроением. Собирался моментально. На этот раз он перекинул через плечо подаренную ему сумку, наполнив её продовольствием, и старшина не успел еще выйти из своей кладовки, как Витя уже вскочил в трамвай.

В трамвае было тесно. Ехали и военные, и штатские, и дети. «Куда только едут люди? Вот если попадёт снаряд в такой трамвай, не поздоровится пассажирам». И вдруг... трах! трах! трах! Грохот снарядов, треск винтовочных выстрелов, и в тёмном небе загораются разноцветными огнями сигнальные ракеты. Сначала Витя подумал: немцы опять взбесились и совершили небывалый артиллерийский налёт на город.

Это был праздничный салют. Блокада снята. Гитлеровцы отброшены, и теперь не будут стрелять по городу вражеские орудия.

Исторический салют в честь славных защитников города-героя прогремел именно 27 января 1944 года из 324 орудий.

Ещё никогда Ленинград не видел салюта. Был, конечно, он не такой, как сейчас, когда небо пылает разноцветными яркими звёздами, но вверх взлетали осветительные ракеты, пронизывали тёмное небо трассирующие пули, ярко вспыхивали огни холостых выстрелов из пушек. А те орудия, которые могли достать до вражеских позиций, били настоящими боевыми снарядами.

Какой-то молоденький лейтенант забрался на трамвай и стрелял вверх из пистолета, громко крича «ура». Следуя его примеру, палили вверх солдаты из винтовок и автоматов. И все, все, все люди кричали «ура», обнимали друг друга, целовались, плакали от радости. Плакал и Витя. Взбудораженный необыкновенной радостью, он стал раздавать всем изюм.

-Товарищи! — кричал он.— А у меня день рождения! Угощаю всех изюмом! В честь Победы и дня рождения!

-Дай-ка мне, солдат! — горланил кто-то над ухом и тянулся рукой к кульку.— Нынче у нас у всех день рождения!

Хорошо, что Витя догадался угостить вагоновожатую. Только прыгнул на подножку, трамвай пошёл. Совсем пустой. Люди словно ошалели, покинули трамвай, шумной ликующей толпой они стояли на мосту. И возле своего дома Витя увидел в толпе Валю. Девочка тоже заметила его.

-Витя! Пойдём, я тебе покажу, где теперь живёт твоя мама! — обрадовалась она.— А ты видал салют? Я так сначала испугалась...

Необыкновенный получился у Вити день рождения. За круглым столом при электрическом освещении Витя, Валя и их мамы ели свиную тушёнку и пили чай с сахаром.

Наконец-то сбылась их мечта, мечта всех ленинградцев, всех людей нашей страны, всех честных людей планеты — город полностью освобождён от блокады.

13. Вот и повести конец

Однажды ночью Витю разбудил дежурный по роте и передал, что его срочно вызывает командир части.

Была уже осень 1944 года. Настоящая золотая ленинградская осень, когда утром на трамвайных рельсах искрится прохладная роса, а днём всё ещё жарко. Небо ясное, как умытое, и такая голубизна. Деревья в золотых листьях-медалях. Тронешь ветку, падают к ногам. Бери — не жалко.

В штабе и в казармах горит свет. Раньше окна тщательно затемнялись, а теперь, когда враг отброшен от Ленинграда, надобность в светомаскировке отпала.

В штабе было много офицеров. Одни разговаривали между собой, другие что-то писали, третьи просто сидели и курили. На вошедшего Витю никто не обратил внимания.

Командир полка — теперь уже подполковник, в полном боевом снаряжении отдавал распоряжение по телефону, чтобы получили горючее и заправили все машины «до крышки».

-Что стоишь? — кивнул он, зажимая ладонью телефонную трубку.— Садись.

Потом подполковник стал звонить в какой-то штаб и требовать вагоны для погрузки прожекторов.

Витя был уже опытным солдатом. Он догадался, что пахнет переездом в новый район. Но куда?

-Так вот, Виктор,— наконец-то положил телефонную трубку командир,— мы уезжаем и, видимо, далеко. Здесь, в Ленинграде, нам делать уже нечего. Тебе боевой приказ: учиться!

-А я учусь...— Виктор удивился требованию командира.

-Ты пойдёшь учиться в Нахимовское училище. Дело стоящее. Офицером будешь и не каким-нибудь аэростатчиком, а морским командиром. Согласен?

Приказы не обсуждаются, а выполняются. Мальчик внимательно выслушал подполковника Котова, уточнил, куда и когда нужно прибыть, какие иметь при себе документы, вещи и в ту же ночь ушёл домой. А утром, как было указано в предписании, явился в Ленинградское Нахимовское училище.

Юный фронтовик не посрамил чести воина, выполнил пожелания матери и наказ друзей. В 1947 году комсомолец Виктор Иванов за отличную учёбу был награждён грамотой ЦК ВЛКСМ. А в 1950 году он успешно закончил Нахимовское училище и был зачислен в Высшее военно- морское училище имени М. В. Фрунзе. Как отличник учёбы курсант Виктор Иванов был сфотографирован у развёрнутого Знамени дважды орденоносного военного училища и эту фотографию он до сих пор хранит, как самую дорогую реликвию.

Уже, будучи офицером, он закончил заочно ещё одно высшее военно-морское учебное заведение.

И теперь кавалер ордена Отечественной войны квалифицированный военно-морской офицер инженер-капитан 2 ранга Виктор Петрович Иванов служит. Он дружит с ребятами, бывает в школах и Домах пионеров. И часто при встречах говорит им:

«Нередко люди ссылаются: «Вырос недоучкой, не вышел в люди, потому что жизнь была тяжёлая, война помешала или после войны связался с плохими людьми...» Не верю! Не может человек, горячо любящий Родину, стать плохим. Я знал многих бывших юных воинов. Все они прошли суровые дороги войны, многие из них встречались со смертью не один раз... Но все они нашли правильный, честный путь в жизни, потому что их воспитывала пионерская организация, комсомол, школа, старшие товарищи, у которых есть чему поучиться.

Не все мальчишки, побывавшие на войне, как например, Феоктистов, стали учёными и космонавтами, офицерами или мореплавателями. Главное не в том, какую профессию ты избрал, какой пост потом занял, а в том, стал ли ты настоящим человеком, достойным уважения.

Пусть ты не станешь лётчиком, потому что слаб зрением, не станешь учёным, а водителем самосвала, полеводом, рабочим.

Но кем бы ты ни был, мой юный друг, только от тебя одного зависит — будешь ты хорошим или плохим человеком.

В этом я убеждён большим жизненным опытом, невыдуманными судьбами мальчишек, побывавших на войне».

В летние каникулы минувшего года группа ленинградских школьников отправилась в большой поход по местам боёв Ленинградского фронта. Вместе с ребятами пошли ветераны Великой Отечественной войны полковник Громов, врач Ревмира Блохина и автор этой повести.

Вечерами у костра бывалые воины расказывали юным следопытам о суровых днях героической обороны города Ленина, о людях, имена которых достойны быть внесёнными в летопись истории.

Рассказы о юном баянисте Вите Иванове я записал почти дословно. С помощью ребят удалось найти и самого героя Витю. Он охотно дополнил волнующие воспоминания своих однополчан.

Воспоминания фронтовиков, рассказы самого героя, всё добытое поисками пионеров и легло в основу этой документальной повести о маленьком ефрейторе, защитнике Ленинграда Вите Иванове.

Воспоминания фронтовиков, рассказы самого героя, все добытое поисками ннонеров и легло в основу этой документальной повести о маленьком ефрейторе, защитнике Ленинграда Вите Иванове.

Назад