***

На страданья в начале высокого старта
Души-странницы Господом обречены.
Может быть, не случайно девятого марта
Я на свет появилась по воле весны.

Ночью, самой угрюмой и самой дождливой,
От неведомой боли младенец кричит.
«Видно, девочка вырастет нетерпеливой,
Боевой и упрямой…», – смеялись врачи.

Жизнь росла и со мной оставляла подарки
Первым снегом и первой сиренью в саду –
Я в кустах её пряталась, словно дикарка,
И по звёздам училась любить высоту,

И стихами дышать, и, как близкой подруге,
Исповедовать душу большой тишине…
И цветами запахнет январская вьюга
От броженья весеннего тока во мне!

***

Стихи – моё мучение,
Болезнь души моей.
Стихи – моё спасение
От одиноких дней.

Стихи – моё желание
Быть нужной и живой,
Молитва, покаяние,
Победа над собой.

Но чаще – поражение,
Паденье с высоты,
Когда пера движения
Так мелки и пусты.

Но я ищу погибели,
В ней истинная жизнь…
Стихи – одна религия
Язычницы-души.

***
«…Перед правдой – дело не уроним,
Добывая слово, словно честь…»
Вячеслав Богданов

Поэзия – тяжёлая работа,
Похожая на ковку и литьё.
Но лишь по воле сердца, не по КЗОТу
В стихах созреет боль и бытиё.

Надела облаченье золотое
Большая степь сентябрьским ясным днём,
Когда поэт с пронзительной душою
Родился, чтобы стать её певцом.

От ковылей тамбовских до Магнитки
Его судьбы тропинка пролегла –
Суровой рифмы бронзовые слитки
И сердце, догоревшее дотла.

Голубоглазый, русый, невысокий
Поэт спешил и жить, и сочинять,
Так бережно вынашивая, строки
На волю с журавлями отпускать.

Янтарное живительное семя
Его стихов сквозь годы прорастёт…
Поэзия – немыслимое бремя.
Благословенны, кто его несёт!

***
Писать стихи в эпоху Интернета –
Какой-то непонятный архаизм,
Когда у современного поэта
К бессоннице устойчив организм.

Писать стихи – вывязывать на спицах
Узоры в благодатной тишине,
Кормить с руки пугливую синицу
И выпускать строфу на волю с ней.

По клавишам и раздражённым нервам
Выстукивать слова, как метроном,
О ландыше и ливне самом первом,
О бабочке над влажным лепестком.

В кусты закинув пыльные кроссовки,
По тёплому песку бежать к реке
И миру, как атлет на стометровке,
Нести звезду в протянутой руке,

Меняя траекторию планеты
И выше – купол неба над собой…
Писать стихи в эпоху Интернета
Так хорошо. Тетрадь свою открой.

***

Амфибрахии и анапесты –
Невоспитанные грязнули -
На тетради моей разлаписто
Разлеглись, а потом – уснули.

Потянулись и левой пяткой
Почесали за правым ухом…
Как выращивать лук над грядками,
Набивать одеяла пухом;

Выпекать пирожки с ватрушками,
От души раздавать их даром;
Целый мир веселить Петрушкою
В ярмарку в балагане старом;

Ни на миг не боясь падения,
Полететь на воздушном змее,
Так и буйное вдохновение
Я в строфу заковать сумею.

Солнца ток собирать стаканами
И – непризнанным Калиостро –
Сохранить эту осень странную
Под обложкой тетради пёстрой.

***

Что ты плачешь кукушка-пророчица?
Отпеваешь кого в листопад?
А страданья – когда-нибудь кончатся,
С журавлями на юг улетят.

Только жизнь – испытанье немалое:
От рожденья нам слёзы даны.
Бродит ночь, бесприютная, шалая,
По исхоженным тропам земным.

Жить – как будто жонглировать гирями
И под куполом цирка взлетать,
И писать исключительно лирику
На страничку «в Контакт» и в тетрадь.

Слушать звуки Девятой симфонии
И взрывать по-бетховенски свет,
Полюбить, отравиться полонием,
Если вас не полюбят в ответ.

Прирасти каждой клеточкой, намертво
К шири неба, лесов и полей,
О любви говорить лишь гекзаметром,
Как Улисс – об Итаке своей.

Жить – не выгодной куплей-продажею
Выторговывать место в раю,
А в ансамбле, космически слаженном,
Сохранить партитуру свою.

***

Легко пишу и трудно возвращаюсь
На землю эту проклятую жить,
Как будто к ранам гнойным прикасаюсь
И не могу их больше излечить.

Беспомощны в сравнении с могилой
Душа и рукотворная тетрадь.
Один Христос владел такою силой -
Лечить чумных и мёртвых воскрешать.

Молитвой кроткой, милосердным словом,
Спасая мир, народы примирять
И верою, непризнанной и новой,
Израненные души врачевать.

Поэт живёт бессмысленно и сонно –
На годы неприкаянный сосуд,
Пока в глубоких водах Ахерона
Его судьба и вечность не найдут.

Лишь здесь творцу неведомы запреты,
Лишь здесь, не зная, что есть боль и страх,
Он может останавливать планеты
И звёзды зажигать на небесах.

***

Ты права: мне таланта судьбой не дано…
Я в пространстве стиха бесприютно чужая,
Только рифм нерастраченных веретено
Кружит, кружит, насквозь моё сердце пронзая.

Ты права: я не буду писать хорошо,
И со мной озаренья – увы! – не случится.
Но скажи, для чего покаянной душой
Я хочу распластаться на белой странице?

Раздаётся в ушах колокольная медь –
Как молчанье в бессонницу невыносимо!
Я хотела бы тонкой свечою сгореть,
Но в душе - ни тепла, ни огня и ни дыма.

Ты права: я совсем не умею любить.
У весны я, бесчестная, песню украла,
Чтобы в муках дозреть, дорасти до финала,
А потом – навсегда эти строки забыть.

***

Приходит срок, и старые стихи
Ненужными становятся поэту,
Как если бы разлитые духи
И мятые вчерашние газеты.

Невыносима хрупкость бытия.
Как рвётся в пальцах
дней пергамент ветхий…
Увядший плод на яблоневой ветке
Стремится ввысь, и с ним – душа твоя.

Душа, давно не знавшая тепла,
А только бесконечную усталость.
Когда весна нежданною была,
Она светлей и радостней казалась.

Стань Прометеем для чужих сердец,
Огонь вдохни в сосуд стихотворенья.
Единственное в мире утешенье –
Поэзия.
И тем живёт творец.

***

Они нам от Некрасова завещаны:
Анапестов трёхстопная унылость,
Истерики и слёзы русской женщины,
Любви непостоянство и постылость.

И снега неприкаянное крошево
На улицах, так скудно освещённых;
И ничего родного и хорошего
На лицах у прохожих полусонных.

Такое настроенье исторически –
Почти смиренье крысы в мышеловке…
И, кажется, троллейбусы нервически
Приходят ранним утром к остановке.

По-прежнему поэт живёт и кается
За каждый звук, растраченный впустую.
…Но лишь сейчас неврозом называется
Такая боль у сердца одесную.

***

Печальна жизнь придворного поэта.
Его счастливей – и дворцовый шут.
Мыслителя, творца, анахорета
На царский пир не гостем позовут.

Не гостем, а услужливым лакеем,
Хозяину навеки верным псом.
Смиренную пред господином шею
Согнув, он не присядет за столом.

На этом свете власти не угоден,
Свою судьбу на плахе обретёт.
Он лишь среди парнасских муз свободен
И не страшится только их щедрот.

Дары иные – золото и слава -
Легко способны душу развратить…
И можно ли о правде говорить
Тому, кто за собой не видит права?

Оттепель

Сегодня оттепель. В начале декабря
Мир объявил бойкот дождю и снегу.
Прекрасно от безумств календаря
Моим – по стихотворчеству – коллегам.

Печально смотрит Пушкин с высоты,
И, бронзовый, пусть мрачен, Маяковский.
А мы идём на Чистые пруды
Читать стихи для голубей московских.

И на чугунных ножках фонари
Сверкают миллиардами оттенков.
Быть может, здесь гуляли до зари
Когда-то Вознесенский с Евтушенко.

И Ахмадулиной прекрасные глаза
Смотрели так загадочно и строго…
Но возвратиться в те года нельзя.
Они прошли. Остались только строки.

А мы с тобой – наследники весны,
Отцветшей и родной шестидесятых.
Мы с этою весной обручены,
Как дуб старинный – с медною оградой.

Моя душа

Седой Платон назвал её душой,
А ты зовёшь нелепою девчонкой.
Смотри, как в белом храме хорошо
Ей, навсегда от тела отлучённой.

В толпе на вечной паперти она
Стоит, простоволосая, босая.
И смоляных кудрей её копна
Пожарищем горит, не угасая.

По пенью птиц и сопряженью слов
Она изучит детский лепет мира
И, не сносив железных башмаков,
Войдёт в мою унылую квартиру.

С тобой и мной присядет за столом,
Хлебнёт вина, соленьями закусит…
А там горит у дома под окном
Сирени торжество и россыпь бусин

Рябиновых. Я постелю постель -
Подушками и тёплым покрывалом.
Она пришла сквозь тридевять земель
И, странница, моей душою стала.

***
Говорят, не рождается стих,
В клетке тёмной – у сердца в неволе.
Отпусти ты меня, отпусти
Звёздной лошадью в чистое поле.

У неё золотые глаза
И волнистая длинная грива.
Как хочу я тебе показать
Цны изгибы под сонною ивой,

Жаворонка прозрачную песнь
Посреди лучезарного лета…
Ты не встретишь меня, но я здесь –
В тихих строчках у вечного Фета.

Как же стих-жеребёнок игрив,
Мчась по степи пожухлой за мною.
Задари ты меня, задари
Щедрой данью – имбирной листвою.

Затерялся в степи Млечный путь
И луны серебристое пламя…
Я тебя не встревожу ничуть
Речью тёмной – моими стихами.

***
Как хочется взять в стихотворчестве паузу
И чистой оставить тетрадку в линейку,
Уехать на Волгу, уехать на Яузу
И рыбу удить на чугунной скамейке.

Ходить за грибами в леса подмосковные
И пить родниковую чистую воду…
Когда отношения с музой неровные,
То лучше бы не дожидаться развода.

Почтовой совою без адреса в Англию
Отправить печаль драгоценнейшим грузом,
Ведь, может быть, самого доброго ангела
Я знала своей невоспитанной музой.

***
«Приговор подтверждён: ты виновна
В том, что – женщина, значит – обман…»
Мария Знобищева

Ты женщина, а значит – ты невинна,
Прекрасна телом и душой чиста.
Скорбящая Мария Магдалина
В слезах омоет мёртвого Христа.

Метелица тебя под вечер зимний
Учила дочке косы заплетать.
И бережно любимому в корзине
Ты ландышей приносишь благодать.

Но летопись безжалостную время
Запишет в твой потрёпанный дневник.
Как часто разделяла ты не с теми
Души своей непонятый родник…

Опора ты отцу и радость брату
С фиалковыми искрами в глазах.
…И знаю приговор: не виновата! –
Качнётся у Фемиды на весах.

Жизель

Лес, околдованный древним проклятьем,
Шёпоты, шорохи, уханье сов,
Словно фата подвенечного платья,
Белый туман у подножья стволов.

Ночью на залитой светом поляне
Кружатся лёгкие тени виллис –
Только смертелен их призрачный танец,
Невероятно прекрасный вдали.

Сердце, лишённое в жизни отрады,
Юной виллисы лишь гибель несёт
И леснику, и развратному графу –
Адские вихри кружат хоровод!

Спрячься от них под шатром вечной ели,
Не поддавайся виллис ворожбе
И помолись, как, скорбя о Жизели,
Молится Господу грешный Альберт.
Про любовь
Что есть любовь? Какого же ответа
Ты ждёшь от безрассудного поэта?

И что за непонятную напасть
Зовут высокопарным словом «страсть»?

Что есть любовь? Отдельная планета
Или строфа из Ветхого Завета,

Молитва соловья и гуслей звон,
Которым жил влюблённый Соломон?

Что есть любовь? Счастливая комета
Вдруг вспыхнет и сгорит частицей света…

Венец? Благословенье? Приговор?
Богатство, что украсть не в силах вор?

Что есть любовь? Сказать ли? Но про это
Тебе я не смогла бы дать ответа…

Сирень

Любоваться сиренью,
Как радостью непреходящей,
В этих окнах распахнутых
Благословенной весной
И, к стеклу приникая от нежности,
Сердце щемящей,
А затем – окунаясь
В рассветный туман ледяной.

К солнцу руки протягивать
Вместе с ветвями сирени,
Упиваться дурманом
Её белоснежных свечей.
На больших лепестках –
Опоздавшего лета знаменье,
Самых огненных звёзд,
От любви – самых жарких ночей.

А под нею – земля,
От серебряных ливней тугая:
Если б, руки раскинув,
Расти мне с травою в саду
До бескрайних небес…
И в конце своей жизни, седая,
К вечным белым цветам
Я просить утешенья приду.

Но весной – расцветать
И влюбляться, моля о венчанье.
Покрывалом невесты
Опять осыпается куст…
Любоваться сиренью,
Как радостью необычайной,
Собирать лепестки
Поцелуями с пламенных уст.

***

Любимая! Любимый мой! –
Намоленное слово.
Как будто в омут с головой
Я броситься готова.

Я, может быть, схожу с ума,
А, может быть, болею
И к строчкам твоего письма
Притронуться не смею.

Но гордо, с вызовом смотрю
В глаза другим прохожим…
Любимый! – тихо повторю…
Как хорошо, о Боже!

***

Закончится дождь, и большой небосвод
Скучает по летней одёжке.
И пусть на лице твоём солнце взойдёт
Улыбкой невиданной кошки.

Какая же музыка и светотень
В подлеске – таинственной книге,
И феи в смешных колпачках «Динь Дилень!»
На листьях звенят земляники.

Закуталась в травы черничная рать –
Срывай только ягоды смело,
Но влажные бусины не удержать
В ладони твоей загорелой.

И выросло столько до самых небес
Маслят и лисичек на диво...
Нас, как первоклассников, чествует лес,
На первом уроке счастливых.

И гомон, и скрип, и раскатистый гул –
Люблю безрассудное лето!
...А ты на плече моём сладко заснул
И будешь дремать до рассвета.

Ладонь

Протяни мне ладонь...
Только я не умею гадать,
Странных линий распутывая на руке паутину,
Прижимаясь к груди, от неведомой боли спасать
И, золу рассыпая, на речке растапливать льдины.

Протяни мне ладонь,
словно птица - большое крыло,
Над безмолвной землёй поднимаясь в объятия света.
И нежданное слово в тебе и во мне проросло
Виноградной лозою и хрупким черёмухи цветом.

Я прошу, будто милости, эту родную ладонь,
Как святыню, держать,
об ином даже думать не смея...
Медной лентой зари поднимался над лесом огонь,
Как над Киевской Русью – душа трёхголового змея.

***

В облака запускает воздушного змея
Осень-девочка над мегаполисной скукой.
Я сегодня остаться с тобой не сумею,
Не смогу и сдержаться пред долгой разлукой.

День осенний растратил свои акварели
На рябину пожухлую в сумрачном парке.
Пусть она, окрестившись в небесной купели,
Нам в ладони – пурпурные листья-подарки.

Руки холодны, словно с ветвями сплетаясь,
Губы терпкие, горькие от поцелуев.
Мы идём по аллее чужими следами…
Я тебя, мой родной, на беду заколдую.

На беду ли? На радость? На многие лета
Эта осень звенит родником колокольным.
Ты моё песнопенье, моё чудо света!
Я жива и светла и судьбою довольна.

***

Ты любишь, и легче становится шаг,
Румяные листья с земли поднимая.
По городу осень идёт, не спеша,
И с ней – незнакомкою – муза чужая.

К поэзии таинству приобщена,
Меняет, играя, века, расстоянья.
Взъерошенный стих к ней сбежит из окна –
Семнадцатилетний на первом свиданье.

И сердцу – семнадцать… И не повзрослеть
Ему суждено в этот вечер морозный.
А школьнице-осени хочется петь -
Курносой, веснушчатой и несерьёзной!

Ты любишь, и легче становится вздох,
Который в иные мгновения труден…
И в памяти – бронзовой липы листок
И лёд на реке - голубой, словно студень.

***

У любви движенья лебединые,
А из-под ресниц – глаза кошачьи.
Мир под антарктическими льдинами
Вслушаться не сможет в ропот грачий.

В мире, где приятно одиночество
Дымчатой седой луны над крышей,
Я дарю тебе своё пророчество,
Только ты мой голос не услышишь.

Не наешься сбитнем и похлёбкою
За столом с румяным караваем.
Ты прости, что это слово робкое
Я тебе так редко повторяю.

***

Для тебя я желаю быть
морем большим и солёным,
Для тебя я желаю быть
чайкой свободной и сильной,
Солнцем, ласковым к листьям
навеки увядшего клёна,
И землёю в саду -
плодоносной, горячей, обильной.

Для тебя я желаю быть ветром и прикосновеньем
Освежать, так легко вековую усталость снимая.
И творить, и расти непрочитанным стихотвореньем,
Каждой строчке и рифме себя – до конца – отдавая.

Для тебя я желаю быть
небом лучистым, высоким,
Милосердным и гордым
в своём бесконечном размахе.
Я к тебе возвращаюсь… кометой по лунной дороге,
Своевольницей-песней на паперти в белой рубахе.

***

Поникшей листве
не встречать дорогими дарами,
В День Преображенья
неузнанный ходит Господь.
Вчера мы смотрели кино на широком экране
Про нашу с тобой навсегда разделённую плоть.

Устала земля,
в бесконечном разливе страданья
Творя и рождая, в багрянце затем хороня
И вместе со мной увядая в немом ожиданье,
Когда среди тысяч невест ты не выбрал меня.

Пройдя сто галактик,
меня ты рассмотришь не сразу…
И, как в Зазеркалье, в сознании мира двоясь,
Я вижу во сне образ девочки голубоглазой
И знаю:
она – нерождённая дочка твоя.

***

Разыгралась истерика бурно
Арией на невиданной ноте.
И любуется группой скульптурной
Твой сосед из квартиры напротив.

Называешь ты чёрное белым,
Я, упрямая, не соглашаюсь.
Свыше ста двадцати децибелов
Голосов наших громкость большая.

По кому же заказывать мессу,
Если в доме скандалы и слёзы?
Говорят, что роман с поэтессой –
Лучший способ дожить до невроза.

***

Влюбишься – и станешь графоманкой,
А потом – стихи возненавидишь.
Милый, увези меня на санках
По снегу в старинный город Китеж!

Куполов и башен деревянных -
Словно маковок на каравае.
И циркач бездомный с обезьяной,
Бродит, подаянье собирая.

Улицы скривились и заснули,
Обложившись белою крупою…
До утра вдвоём сидеть на стуле
Как-то неудобно нам с тобою.

***

Я к зиме до сих пор не привыкла,
К сумасшедшей её канители.
Ядовито-зелёные иглы -
На ветвях у рождественской ели.

Плотоядны и злы орхидеи
Даже в самом прекрасном наряде.
И совсем неприятные феи
Поселились в пальто и халате.

И на ёлке большие орехи
Потекли позолоченной краской.
Бал закончился, кучер уехал,
Обернулась пародией сказка.

Эта сказка о Герде и Кае
Два столетия как устарела.
…Я к зиме тяжело привыкаю,
А к тебе – почему-то сумела.

***

В моей душе, охваченной пожаром,
Молю, как о дожде, о встрече новой.
Не говори, что я воображаю
Себя Ахматовой или Тушновой.

Не говори, что слишком непонятны
Мои стихи. Они – не птичье пенье.
Да и зачем влюбляться безоглядно,
Смотреть в глаза до головокруженья?

Мы выросли с тобой на разных книжках,
Но я тебе на память нарисую
Улыбку синеглазого мальчишки
И душу, словно облако, большую.

Я, Господи, молиться не умею,
И не в словах Твоя таится сила…
Но, может быть, Бессмертному Кащею
Я сердце ненароком подарила?

***

Никаких не хватает слов,
От рождения сердцу данных.
Как же холодно от звонков
Телефонных и нежеланных!

Мне казалось, что голос твой –
Голос ангельский херувима.
А теперь говорить с тобой,
Даже слушать - невыносимо.

Я страдаю не от огня
В страшном склепе немого горя…
Как ты смеешь просить меня
Об ещё одном разговоре?

***

Мы с тобою давно не дети,
Чтобы прятаться в переулках
Вечерами, когда соседи
Ходят парами на прогулку.

И в нарядных везут колясках
Карапузов розовощёких,
И не нашей сияет сказкой
Светлых окон проём высокий.

Город нам бесприютен сонный,
А в душе - пустота и скука…
Оттого, как от прокажённой,
От меня ты отдёрнешь руку.

***

В тени роскошного дворца,
Среди колонн, фонтанов, статуй
Невстреча наша до конца
Была заслуженной расплатой.

Но здесь гуляла, не спеша,
Тебя, меня и статуй мимо
Моя неловкая душа,
Невидима и нелюдима.

Войдя в просторный пышный зал,
Она с тобой вела беседу,
Не приглашённая на бал,
Чужая другу и соседу.

Среди знакомых «домино»,
Богатых платьев, перьев, масок
Крутила смерть веретено
Загробных радостей и плясок.

Душа покинет поутру
Прозрачный саван на паркете…
И примут, как свою сестру,
Её в ином… и лучшем свете.

***

Я помню, осень так была тепла,
Под солнцем золотой листвой горела.
Любовь, как будто вор из-за угла,
Ко мне пришла той осенью несмело,

Во все глаза лишь на меня смотря
И взглядом самым пристальным пронзая,
С которым верный подданный царя
На трон возводит, через год свергая…

И я с трудом готова пережить
Моей души переворот дворцовый…
И протянуть большой вселенной нить
Любви другой, не встреченной и новой.

***

Как пахнут липы, ливень переждав,
И головокружительно, и сладко!
И на земле на одеяле трав
Цветов сияют жёлтые лампадки.

Хрустален воздух летнею порой,
Дрожат дождинки на зубчатых листьях,
И вместе с каждой каплею большой
Стекает жизнь на волосы и лица.

Так посмотри же! Здесь озарены
Деревья золотым нездешним светом,
И к небу возносясь из тишины,
Душой срастутся с чувственным поэтом.

Тополя

Не спрячется в городе сером
От белого пуха земля.
Изысканные кавалеры –
В седых париках тополя.

Они сквозь асфальт прорастают
И к солнцу готовят побег...
Ложится – и больше не тает
Июньский невиданный снег.

Кусты и скамейки, и стены,
О пыли забыв городской,
Покрыты сияющей пеной,
Рождённою гладью морской.

И кутается в одеяло
Аллея в губернском саду:
Небесная прачка взбивала
У солнца и лип на виду.

Как будто светлей и чудесней
Деревьев неубранный вид…
И всё тополиною песней
Наставшее лето звучит.

***

Когда припадают к земле
Ещё не расцветшие травы,
Родной, помяни, пожалей
Меня в День Петров на Купаву.

Полынные пряди горьки,
Свербиги пожухли монисты.
Серебряной змейкой реки
Предутренний воздух пронизан.

Напиться б такой тишины,
С рассветом увидев над плёсом
Кошачьи повадки луны –
Кудесницы жёлтоволосой.

Я в реку с тобой не войду,
Венок из полыни сплетая…
Льняную небес чистоту
До самого дна исчерпаю!

Август

Ты принёс на ладони мне слово,
И теперь в голове – ураган…
Этот август арбузный, медовый,
Лопоухий смешной мальчуган.

Выползает, как зритель с галёрки,
Толстый жук на дубовый листок,
И душистою дынною коркой
Стынет солнца пылающий бок.

В тишине, и еловой, и пряной,
От жары засыхает сирень,
И спешат муравьёв караваны
Обживать развалившийся пень.

Мы сегодня проснёмся с тобою
В половине седьмого утра
Умываться водой ледяною,
Черпать солнце ковшом из ведра,

Пить из глиняной кружки горячий
Чай на травах с грибным пирогом.
В сундуке и за ширмами прячет
Запах лета наш маленький дом.

Не рассыпать смородинной горстью
Летних дней бесконечных щедрот,
Если осень – печальная гостья -
Увяданье и смерть принесёт.

***

Этот вечер вечностью украден,
Опьянён рябиновым вином.
Публике – скучать на маскараде
В бытии привычно городском.

Публике – Вивальди не услышать
В трепете речных прозрачных волн.
Над рекою замер и… не дышит,
Слушая Concerto, тонкий клён.

По дорожке, ломаной и лунной,
Сходит ночь тревожить и грустить.
Золото забытых нибелунгов
В золото листвы не превратить.

Разбросаю уткам крошек хлебных…
Только ночь встречает в сентябре
Ядовито-жёлтый цвет враждебных,
Как глаза пантеры, фонарей.

Осенний Тамбов

В осеннем Тамбове под вечер плохая погода.
Тоскливо и мокро. И листьям – в грязи увядать.
О пользе рекламы стихами торжественной оды
В державинском стиле мне хочется вам рассказать.

Приятность рекламы в начале двадцатого века,
С фитами и ятями, и многословностью фраз, -
На тонкой бумаге белее январского снега…
Купите! Спешите! Недорого! Только для вас!

Сдаётся квартира и с нею – роскошная дача
С двумя флигелями, мансардой и грушевый сад,
Седло и коляска с китайским сервизом в придачу –
Богатство эпохи всего лишь столетье назад…

Часы – от Буре, шампанское – из Парижа
И шляпок с вуалью по моде последней фасон,
Пилюли – от колик, и мазь из пиявок – от грыжи,
И новая фильма в театре «Иллюзион».

Немое кино о прекрасной «любовнице смерти»:
Такого и Санкт-Петербург не видал до сих пор!
…А перед сеансом - как будто бы чёрные черти
По клавишам прыгают – так разойдётся тапёр.

Наэлектризован от платьев, мундиров, манишек
В дворянском собрании воздух и – празднества ждёт!
…И рыжие листья летят за чумазым мальчишкой.
Который афиши, как солнца лучи, раздаёт.

***

Что ты грустна так, моя чародейка -
Осень - умелица-золотошвейка?
Долго вздохнёшь, над канвою склонясь, –
Ветер качает надломленный вяз.

Медью расщедрилась ты, увядая,
Осень-раскольница, осень - святая.
Как же убор твой пригож и тяжёл!
К вечеру станет он беден и гол.

Что же тебе не молиться, не плакать?
Сердце смущает дождливая слякоть.
Чу! Как рябина кострищем горит –
Дерзкой улыбкой тебя озарит.

Крошки рассыплешь напуганным птицам,
Осень-молчальница, осень-черница…
Но не казнить, не спасать ты вольна
Мир, где однажды наступит весна.

***

Раздаются звонки. Каждой ночью.
В одиннадцать сорок.
– Это осень на проводе.
– Осень?
Не служба спасенья?..
И опять – до рассвета – не молкнущие разговоры,
Смех и слёзы, пожары и землетрясенья.

Это осень оделась в цветную цыганскую юбку,
Распустила причёску вещуньей,
колдуньей, знахаркой
И пошла ворожить…
Почему в телефонную трубку
Я жалеть не хочу об её запоздалых подарках?

Для чего ты жила?
Для чего ты расщедрилась всуе
Беспримерным богатством,
а мне – одиночества мало…
Ты легко и бесстыдно стучалась в квартиру чужую
И всю горькую землю холодным дождём обнимала.

За окном

Проснёшься и увидишь за окном
Огромный мир в снегу хрустально белом.
И в шапке меховой соседний дом
Холёное на солнце нежит тело.

Увидишь лип угрюмые черты,
Смягчённые от инея на ветках.
И медные пожухлые листы
В снегу дрожат, как звонкие монетки.

Войдёшь во двор и юною зимой
Налюбоваться ни за что не сможешь,
И дня благословенной кутерьмой,
И стаей снегирей на тонких ножках.

Промолвишь:
– Ах, какая красота
Сегодня мир случайно посетила…
Как яблоко, морозом налита
Зимы, совсем нежданной, стать и сила.

***

Первый снег Москву заворожил -
На скамейках, крышах, тротуарах,
На кремлёвских липах, очень старых,
На крестах у брошенных могил.

Обнимает девственный покров
Град святой, намоленный и грешный,
И сияют стройные черешни
Из-под белых праздничных шатров.

Как столица поутру тиха
Вечностью собора и острога,
Облачившись в царские меха
И в лохмотья странницы убогой.

Яуза, крещённая в снегу…
И едва из сказочного плена
Слышится Москве подземный гул
Электричек метрополитена.

Снежные большие облака
Над Москвою, словно птичьи стаи…
И земля вся светится, пока
Первый снег на липах не растает.

***

Зимою не пришла зима,
А в прошлом навсегда осталась,
Когда мне бабушкой в карман
Конфеты прятать разрешалось.

И с ней нанизывать на нить
Гирлянды и смешные маски,
И в ночь под ёлкой находить
Сверчка из диккенсовской сказки.

И видеть, как она растёт
Со мной до звёздного предела,
И капает на пальцы мёд
С большого пряничного тела;

Как стрелки на стенных часах
Замрут под цифрою двенадцать...
Снежинки путать в волосах
И на морозе целоваться!

Замкнуть любви порочный круг,
И слушать тишину прилежно,
Ведь лаской бабушкиных рук
Пройдут печали с годом прежним.

Рождество

Пред Рождественской службой
Алтарь украшают цветами:
Крупный белый шиповник
Раскроет свои лепестки.
И дрожит на свечах,
Обжигая, янтарное пламя,
Словно в летнюю пору
В еловом лесу светлячки.

Ослепляет глаза
Позолота крестов и окладов,
А на сердце легко
От старинных стихов тропаря.
Богородица, радуйся!
В ночь не погаснет лампада,
И под звон колокольный
Наступит святая заря.

И всё падает снег
Благодатной небесною манной
На страдалицу-землю,
На мёртвые листья, траву.
В этой маленькой церкви,
Неубранной и деревянной,
Чью-то близкую душу
Встречать Рождество позову.

Пить крещенскую воду
И тело омыть в Иордане –
Исцеляет недуги
В бесплодной пустыне река…
К Вифлеемской Звезде
Мальчик липкие пальчики тянет,
Улыбаясь Христу
На могучих отцовских руках.

***

В такую ночь, казалось, не дыша, –
Невинная, смиренная, нагая –
Являлась в мир и в нём росла душа,
Холодный мрак Земли превозмогая.

Звездою Вифлеемской на конце
Огромного шатра колючей ели,
Когда звучал «Рождественский концерт»
Великого Арканджело Корелли.

К душе слетались в тесный круг тела
В одежде, и невзрачной, и богатой,
И та лишь выбирать из них могла
В дорогу за церковною оградой.

И если разрушались города,
Народы гибли в огненной могиле,
Живая Вифлеемская Звезда
И музыка – Вселенную хранили.

***

На Старый Новый год прощаться с ёлкой,
Как будто навсегда прощаться с детством.
И больше не пугает зайца с волком
В коробке в платяном шкафу соседство.

В коробке той, густой покрытой пылью,
Игрушки дремлют, словно в царстве сонном.
Порвались позолоченные крылья
У лебедя из белого картона.

Давно растаял снеговик из ваты,
И рядом – липкой лужицей – конфета.
И пахнет мандарином и мускатом
Разбитый шар оранжевого цвета.

Хромает деревянная лошадка,
Рыдает клоун в парике морковном,
И в розовой обёртке шоколадка
Осталась в прошлом чудом безусловным.

Не спрятаться от масок карнавальных,
Как синякам – от пластыря и йода.
И почему-то кажется печальным
Мне этот праздник в увертюре года.

Февраль

У февраля печальные приметы:
Разлитый чай, холодная кровать.
Каким словам довериться поэту
Обледеневший вечер рисовать?

Спешит зима к финалу, умирая,
И тает снег – Пьеро смывает грим.
На остов деревянного сарая
Садится ворон – чёрный пилигрим.

У города на солнце аллергия,
Больной и дряхлой кажется земля…
И говорят, что все дворы такие
В Тамбове в середине февраля.

***

Над городом на длинных проводах
Луна висит больным и жёлтым шаром.
Под ней – асфальт, закованный во льдах,
И снег, который пахнет скипидаром.

Зимою нарисованных картин
Тоскливы и мучительны сюжеты:
Заиндевелых клёнов и осин
Врастают в небо голые скелеты.

Гротескными изгибами ветвей
На снег они отбрасывают тени,
Качаясь, словно занавес, на сцене
Голодных воробьёв и голубей.

Зима похожа на кошмарный сон,
На жуткий праздник холода и стужи.
Слепые окна с четырёх сторон –
В Аду Хароном брошенные души.

И, глядя сквозь ночную пустоту
На этот город – обречённый остров,
Нельзя уйти от горечи во рту
И боли в сердце – бесконечно острой.

***

«Сестра моя - жизнь - и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождём обо всех…
Борис Пастернак

По платью и шали тончайшему крою
Весну приглашают в неубранный дом.
Я жизнь иногда называю сестрою –
Рождённым в далёком краю близнецом.

И, встретившись с нею, пожму крепко руку,
Мозолистых пальцев почувствую ток.
Я жизнь иногда называю подругой
На пересеченье судеб и дорог.

Стихов и конфет наскребу по сусекам,
И чая с лимоном мы выпьем вдвоём…
Как часто я жизнь называю соседкой,
Попутчицей в тесном вагоне моём!

Метель во дворе и весна на перроне,
Пиры Валтасара под ропот колёс,
И снова чахоточный поезд загонит
Чумазый апрель без чернил и без слёз.

Гуляя по тамбуру с аккордеоном,
Весна снова «Шар голубой» заведёт,
А дальше – дожди и цветенье пиона,
И в сотах прозрачный и липовый мёд.

И этот пейзаж в пожелтевшем альбоме
Ревнивым художником запечатлён:
И рыжие вёрсты в оконном проёме,
И службы вечерней торжественный звон.

***

Земля весною масляно черна,
Как хлеб ржаной, едва из печи тёплый,
Которым сердобольная жена
Супруга ждёт домой под вечер тёмный.

А за окном – светлей одной звездой,
Одной улыбкой — колыбель дитяти...
В родное возвращаются гнездо
Медвянокрылый дрозд, щегол и дятел.

И с ними – звуки в молчаливый дом,
Укутав горечь, словно одеялом,
Подснежником, рябиной, черноталом
И голубым неистовым дождём.

Кудесницей весну не назову,
Её убором не блистать царицам...
Но посмотри, как елей тетиву,
Скользя по небу, разрывает птица.

Снегурочка

Говорят, что особая стать у соснового бора,
У тропинок, поросших зелёным и ласковым мхом.
Меж деревьев пройдёшь,
как по сказочному коридору,
И в чащобе увидишь русалок заброшенный дом.

Мягкий снег под ногами линяет.
В прогалинах пегих
Поднимается жирная и молодая земля.
Из трухлявого пня вырастают на солнце побеги,
Каждой веточкой словно о даре бессмертья моля.

Просыпайся, земля, благодатной весной осияна!
О весне – только музыкой, словом нельзя говорить.
В Берендеевом царстве
Снегурочку встретишь нежданно,
Но её красоту никогда не сумеешь забыть.

Ледяное сердечко каким колдовством отогрели?
Хорошо ли, родная, тебе от любви умирать?
…Так зачем сладкозвучной
серебряной дудочкой Леля
На свиданье любимую из леса тёмного звать?

Благовещенье

Пока ещё деревья голые,
Им только тосковать о крыльях,
Но высоко взлетают голуби
К свободе, к небу, к изобилью.

Земля весной покрыта шрамами,
Как будто бы сойдя с Голгофы.
И задрожит от звонов храмовых
В душе родившееся слово.

Прими всем сердцем утро вешнее
И тёплое дыханье хлеба.
Здесь ангелы на Благовещенье
Спускаются на землю с неба.

Не замарать им платье лёгкое
В грязи апрельской на дороге…
И городу – блистать обновкою,
И сердцу – говорить о Боге.

Пасха

Неубранный город по-юношески угловат.
Он пахнет грозою и пухлыми почками вербы.
И медного солнца курносая голова
Теплом наполняет оттаявших улочек вены.

И ветви берёз в ореоле зелёных свечей,
Сроднившихся с небом и непостижимо высоких.
От солнца – сиять белоснежным бокам куличей
И медленно плавиться сладким и сахарным соком.

Небесную синь проливает весна через край
Большого ковша на исхоженные тротуары,
И даже охрипших, взъерошенных воронов грай
Спасенье сулит, а не грешникам – адские кары.

Воскресшему слава! Иное – сует суета.
Моли же, земная, о свете и вечности смело!
Любые страданья в сравнении с мукой Христа
Почти выносимы бессмертной душою и телом.

…Рыдала Мария, своё дорогое дитя
Людскому суду и холодной земле предавая.
И, в храм златоглавый смиренно и тихо войдя,
Я боль Этой Женщины, как никогда, понимаю.

***

Маме

Говорила, что ты родила меня в ночь,
И была эта ночь по-весеннему ясной.
От какой же беды безрассудную дочь
Уберечь ты желала, но только напрасно?

А беда – что руками легко отвести,
Сердце выпустить раненой птицей на волю,
Рожью сквозь чернозём и песок прорасти,
Песню выносить, выстрадать, корчась от боли.

Для того самым сладким грудным молоком
Ты меня, как волчица волчонка, кормила,
А потом вместе с бабушкой маленький дом
Обживала уютом, вязала и шила.

Это в детстве от боли спасать – целовать,
Крепко-крепко укутывая в одеяло...
И та песня, что пела для дочери мать,
Над кроваткой Звездой Вифлеемской сияла.

***

Каждая дочь повторяет судьбу своей матери,
Смерть и рождение, радость и боль сопрягая.
В мире оставит, как строчку в большой хрестоматии,
Гордую душу и в небо вернётся, земная.

Вырастет, выстоит спутницей ветра печальною –
Корни могучие у одинокой полыни –
Сеять и жать, зацеловывать в губы отчаянно,
Верить – до боли – глазам ослепительно синим.

Сказки нестрашные тихим загадочным голосом
Внучке рассказывать о колдунах и царевнах
И золотистыми лентами тёмные волосы
Ей заплетать под напев упоительно древний.

Каждый мальчишка руками отца восхищается,
Матери вскормленный грудью для будущей жизни.
К ниве припала согбенная ива-молчальница –
Старая мать на своей неприкаянной тризне.

***

Племяннице

Под высоким дубом во дворе
Девочка взлетает на качелях.
Нам с тобой подарена неделя
В этой летней сказочной поре.

Целых семь неповторимых дней
Так малы в уютном мире детства!
На плечо положишь щёчку мне –
От печали нет целебней средства.

Ласковая звёздочка моя,
Мамы с папой рыжая шалунья!
Храброю принцессой в полнолунье
Улетаешь в дальние края

На гнедом и резвом скакуне
Бить крылатых огненных драконов…
Утром улыбаешься во сне
Солнцем на резной макушке клёна.

С ним одним в неистовой игре
Синева на юный город льётся.
…Девочка взлетает и смеётся
Под высоким дубом во дворе.

***

Школьный двор этой осенью сказочно тих,
Словно в бурном потоке рассеянных будней
Со смиреною мудростью душу постиг
Всех детей этой школы – и верных, и блудных.

Мы сходились, прощались, мы просто росли,
Позабыв о «вчера» и мечтая о «завтра».
Над вселенною детства лениво ползли
Облака, так похожие на динозавров.

Как красива берёз непогасшая медь!
В середине пути не пристало жалеть
Об отрезанных косах, потерянных ранцах,
Неоткрытых морях, не увиденных странах;

Ненаписанных письмах, концертах, стихах,
О несбывшихся светлых наивных мечтах
И тетрадке, с диктантами в странном соседстве
Сохранившей счастливую память о детстве.

***

Памяти Романа Багрецова

Этот город студён и бескраен,
Этот старый обугленный вяз.
Мы, теряя любимых, врастаем
В бесконечность, мудрей становясь.

Эта жизнь – беспощадное действо.
Но в душе ты оставил мне свет,
Золотистые яблоки детства
На покрытой росою траве.

Эти слёзы ценнее алмазов…
Но однажды мы дом обретём,
Мальчик солнечный и синеглазый,
Поселившийся в сердце моём.

Рожь

До пояса, высокая, густая,
Она пронзает пряный чернозём,
Как будто в купол неба прорастая,
И мы за ней с рождения растём.

Так хрупки и нежны её колосья,
И стебель гнётся, как над люлькой мать,
Что на руках своё дитя приносит
Румяную зарю в степи встречать.

Сюда в ночи сбегает из темницы
Луна печальной пленницей-княжной,
И, словно гончий пёс по следу, мчится
За нею ветер, душный и степной.

К земле приникнув головой кудлатой,
Биенье жизни слышит он во ржи…
Здесь от хазар я пряталась когда-то,
А ты на вороном коне кружил.

Сплелись во ржи и пальцы, и колена,
И волосы, и губ тягучий мёд…
И, будто кровь-родильница по венам,
По стеблю сок моей Земли течёт.

Мордовская песня

В зеркало серебряной реки
Смотрит ночь янтарными глазами.
Клевер, медуница, васильки
Клонятся под лёгкими шагами.

Не вернётся к облакам седым
До рассвета солнце золотое.
Землю, словно белою фатою,
Жертвенных костров укроет дым.

Звёзды украшают небосвод,
Как мордовку – бусы и подвески…
Слышишь ли? В дубовом перелеске
Смуглая красавица поёт:

«Расступись и сгинь, ночная мгла!
Ливнем смерть залей на пышной тризне!
Я костёр высокий развела,
Прославляя Анге – матерь жизни.

До чего неистовая ночь!
До чего же огненные звёзды!
Жениха я вымолю и дочь –
Солнце и луну – у ночи грозной.

И для дочки люльку я сплету
Из ветвей длинноволосой ивы.
Анге ей подарит красоту,
Звёзды ей нашепчут сон счастливый.

Сохрани же, Анге, ты мой дом
От набегов половцев поганых…»
Тает ночь над жертвенным костром,
Тихою рекой и степью пряной.

***

Какою ночь бы ни казалась длинною,
В её ладонях город не заснёт.
А поутру на улицы пустынные -
Сто тысяч солнц, и город запоёт.

И смотрится тетрадкой разлинованной
Привычная кварталов суета,
Когда в неё врываются взволнованно
Природа, жизнь, весна и красота.

А здесь, в родной
тиши простора Цнинского,
Такая удивительная грусть,
Которой и стихами Боратынского,
Не выразить, читая наизусть.

Зелёное загадочное марево
Зимой укроют белые снега.
За них отдашь корону государеву,
Шелка и дорогие жемчуга.

Новорождённая, живая, пегая,
Взойдёт земля на берегах реки…
И века двадцать первого элегии
Слетают с губ,
как жёлтый лист – с руки.

Цна

У Цны-реки глаза раскосые,
А нрав – и кроткий, и покорный,
Как борозда в начале осени
Земли распаханной и чёрной.

В тиши серебряной посеяны
Такая глубина и сила,
Что этими глазами серыми
С ума без устали сводила

Романа – воеводу царского,
Державина – пиита славы,
Когда с усмешкою татарскою
Текла и омывала травы.

Какая же в ней гладь бездонная!
Зимой в снегу причастье примет
На брак неравный обречённая,
Невеста в белой пелерине.

У Цны-реки глаза волшебные –
Вглядись в изгиб её старинный:
На дне её сияет жемчугом
Венец Второй Екатерины.

***

В неродной стороне над горбатым холмом
И над Волгой-рекой возвышается дом,
В ожерелье наличников красен,
Заколочен и пуст, и безгласен.

Здесь совсем не слышна родниковая речь,
Здесь не топят по русским обычаям печь.
По ночам только ухают совы
Там далече – за лесом сосновым.

И ни гречневой каши, ни жирных блинов,
Ни протяжного «о» в окончаниях слов,
А гостей, и недужных, и старых,
Не встречать золотым самоваром.

Но мальчишкой кудрявым двенадцати лет
Шёл по этой дороге к заутрене дед.
И молили прабабка и прадед
Окончанья страды Христа ради.

Но они забывали о доле мирской,
Если солнце всходило над Волгой-рекой
И над кладбищем тесным, посадским,
Разливалось, как песней бурлацкой,

И святые отцы к ним сходили с небес…
Но скончалась прабабка, и прадед исчез,
Дед погиб, как на взлёте, на вздохе
Наступавшей кровавой эпохи.

…Но, как прежде, стоит над высоким холмом
Кособокий, навеки заброшенный дом.

Москва

Белый храм в ожерелье резных фонарей,
Грай вороний над каменным русским раздольем.
Здесь венчали на царство московских царей
Мономаховой шапкой с опушкой собольей.

Золотым куполам до скончания лет
Осенять в багрянице кремлёвские стены.
Здесь молитву творил патриарх Филарет,
Возвратившись в отчизну из польского плена.

И, склонившись до рыжей пожухлой земли,
Входит скорбная осень в ликующий город,
Будто в тяжких оковах на казнь привезли
Пугачёва Емельку – злодея и вора.

Не от снега седая её голова,
Не забыть древним улицам – сёстрам и братьям,
Как звенела, горела, страдала Москва,
Не покорная наполеоновой рати.

Не забыть ни парадов, ни пышных балов,
Вихрей вальса и вихрей восстаний кровавых…
Ты царица, волшебница, мать городов,
Неумолчных побед, нескончаемой славы!

***

«Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня…»
Николай Гумилёв

Мне часто ночью снится сон:
Кавалерийский эскадрон,
Погоны, шашки золотые
И чьи-то лица молодые.

Парады, празднества, балы
Изнеженного Петрограда
И с Зимнего дворца ограды
Ввысь устремленные орлы.

В безумстве клодтовых коней
Истории скупые кадры
И Мариинского театра
Почти созвучность тишине.

Мне часто ночью снится сон:
Гудит, волнуется перрон,
И утопает в листьях медных
Сентябрь восторженно-победный.

…Покрыты инеем листы,
И с ними – прахом обернулись
Афиш, газет, салонов, улиц
Славянофильские мечты.

А после – топот, стоны, вой
Над исковерканною пашней,
Солдат, в Галиции пропавших,
Глаза, застывшие с мольбой.

К чему в удушье той войны
И убивали, и страдали?
…Седые вьюги разметали
Осколки преданной страны.
Мне часто ночью снится сон,
Одной войною опалён…

Доносчица

Я не доносчица. И даже не проси
Меня в проём подглядывать замочный.
Я не умею лгать и доносить –
Эпохи представитель полномочный.

Доносом не желаю осквернять
Ни душу, ни перо и ни бумагу…
Когда иной продаст отца и мать,
Я в том не вижу никакого блага.

И можно ли тебе плевать тайком
В ту руку, что ласкала и кормила?
И сердце каждым словом, как ножом,
Насквозь пронзать – ведь стерпят всё чернила?

Устраивать судилища творцам –
Какое-то безмерное уродство.
Пусть проклинал Воронеж Мандельштам,
И тосковал по Ленинграду Бродский,

Затравлен обречённый Пастернак,
Осуждены Синявский с Даниэлем…
Своей Голгофы безысходный мрак
Лишь творчеством они преодолели.

Я не доносчица. И мерзостью такой
Возмущена и не могу сдержаться…
Терпеть? Молиться? Каяться?
Сражаться!
Когда придут жандармы за тобой.

***

Во дворе зимой не видно солнца.
Клён согнулся траурною аркой.
Полинялым кажется и сонным
Чернозём под снегом и соляркой.

Гаражи. Разломанные доски
На заборе безнадёжно сером.
Мёрзнет у молочного киоска
Стая галок и пенсионеров.

Дворник в апельсиновой спецовке
Борется, как с гидрою, веками
На стене облупленной хрущёвки
С безответным: «Позвоните маме!»

С неба и домов слезает краска…
Хоть этюд пиши – такие виды!
И, надев невозмутимо каску,
Дворник снег сгребает в пирамиды.

Мы весну не встретим по одёжке,
А скорей пошлём её обратно.
И по тротуару чёрной кошкой
Бродит ночь, опять крича надсадно.

Железная дорога

Скучный пейзаж. Одинаково белых
Тонких берёз возвышается ряд.
На чернозёме обледенелом
Кряжистых лип силуэты стоят.

Страшных животных из северной саги
В этом лесу ты не встретишь зимой –
Волки голодные и вурдалаки,
Солнца оскал искривлённый, немой.

Леший в своей затаился берлоге,
И привыкает к молчанью сова…
Мчится судьба по железной дороге –
Поезд Россия - Москва.

Мчится – до неба, но чаще – в болото…
Тамбур. Назойливой лампочки свет.
Запах машинного масла и пота,
Кофе и выкуренных сигарет.

А за окном чем-то манит с разбега
Изб да бараков бесцельная выть.
Господи, дай же мне первого снега
Горькую землю умыть!

Строки Некрасова, Бунина, Блока
В вечном пейзаже легко прочитать…
Век двадцать первый. Вокзал и дорога.
Не о чем больше писать.

В больнице

В коридорах городской больницы
Все похожи меж собою лица,
Как полынь-трава на бранном поле,
Скрючена и сморщена от боли.

Не входи в соседнюю палату:
Там сестра едва узнает брата,
Муж – супругу, только матерь – сына,
Как больную веточку рябина.

У подушек жёлтых изголовья
Пахнет хлоркой и застывшей кровью…
А ночами в длинных коридорах
Гулко и темно, как будто в норах.

***

Из детства, как из платья, вырасти,
Потом – из времени и места...
По вечерам гудит от сырости
Несмазанная дверь подъезда.

И солнца голова немытая
В толпе, в маршрутке, без билета
Опять глядит в окно разбитое,
Расчерченное клейкой лентой.

И не спешит зима с гостинцами,
Но чуда ждать долготерпенья
Достанет. Города в провинции
Живут в отдельном измеренье.

Истрёпана, забыта книжица
О прошлых катастрофах века.
...Здесь время лишь
по кругу движется,
Не замечая человека.

Сказочник

Только в детстве небо и полёт
Радостью казались изначальной.
В нашем доме сказочник живёт -
Старый, седовласый и печальный.

Слишком бесприютна и тесна
Сказочника бедная каморка:
Паутина, холод, тишина
И мышами съеденная корка.

Что за новость? Нищим старикам
Жизнь давно постыла на планете…
Но проходит ночь, и по утрам
Он с подарками выходит к детям.

Будто драгоценные миры
Щедро из кармана доставая,
Продаёт воздушные шары
И воздушных змеев из Китая.

И порой мне хочется купить
Быстрого крылатого дракона,
Чтобы на руках его носить
Или привязать его к балкону.

Чтобы на убогом чердаке,
В комнате под самой-самой крышей
Сказочник увидел вдалеке
Хвост его, как лучик солнца, рыжий.

ПУШКИН. ПЯТЬ МГНОВЕНИЙ ИЗ ЖИЗНИ ПОЭТА
Поэма

1. В Москве

Весною пахнет яблоневым садом
Уютная румяная Москва.
Не щёголю во фраке полосатом,
Что у трюмо теперь зевнёт едва;

Не графам, не министрам, не модисткам
Чаи в беседке в липовой тени.
Всё розово от бронзового диска
И медных куполов церквей под ним.

Не меряют ни пядями, ни саженью
Москвы печалей, чаяний, седин.
«Лександр Сергеич, не шалите, Сашенька!
Не стоит, барин, маменьку сердить!»

Здесь каждый дом за древнею калиткой
Черёмуховой радостью красив.
«Никитушка, смотри, Иван Великий
Врастает в небо, голубень пронзив!»

«Лександр Сергеич, барин, как прикажете…»
…Подобна птице колокольни тень…
«Никитушка, Никитушка, мне кажется,
Что, право, прыгну – и смогу взлететь.

И над Москвою плыть курчавым облаком.
Москва, как песня, хороша весной.
А там, внизу, maman, Арина, Оленька…
Ах, как чудесно, право, как смешно!»

Быстрей! Быстрей! К макушке колокольни
Лететь, и, как дышать, стихи писать.
А дышится и пишется привольней…
Ступенькой меньше – ближе к небесам!

2. В Лицее

Аллеи Царскосельские уснули.
Хранит покой в прожилках сизых лист.
«Наскучило Вам прыгать через стулья,
Курчавый, синеглазый лицеист?»

«То – детство…»
Детство?
Детство долго помнят
В молениях, томлениях и снах.
В ольховой роще добрых, милых пони –
О них один Жанно когда-то знал.

Дубы, в пурпурных мантиях позируя,
Помпеями и Крассами растут.
«Мечтали, Пушкин,
драться с кирасирами
В заснеженном двенадцатом году?»

«То – в прошлом…»
В прошлом?
Прошлое бесценно.
Живи, повеса, весел и упрям,
Пока не скован славою и цепью
Служенья у Эвтерпы алтаря!

И кажутся в осенней пляске гуннами
Листы, уже не ненужные ветвям…
«Вы смущены? Прелестная Бакунина
Взглянула, улыбнулась – только Вам?»

«Молчите! И молчать нельзя об этом!
Слова безлики, смертны и пусты».
«Нет, Александр! Вы родились поэтом -
Страдать для чувств и мыслей чистоты,

Ждать вдохновенья месяца, недели,
Быть выше мнений, зависти, эпох…»
По-прежнему уныло смотрит дева
Над озером на праздный черепок…

3. В южной ссылке

Стихи всегда рождаются случайно.
Как звёзды, гаснут по утрам стихи.
Послушайте молчанье молочая
И ропот крыльев чибисов в степи!

Для песни быть двадцатилетним стоит,
Влюблённо
в двадцать лет на мир смотреть,
С цыганами сравняться простотою,
Водить медведя, в драном спать шатре.

Легко в кибитке. Небо опрокинули
В Азовскую серебряную синь.
И тишина, раскрашенная в киноварь,
Её в мешочке б, на груди, носить!

И тянутся к седым волнам цепочкой
Следы миниатюрных башмачков.
По ним поэт нанизывает строчки
Не сочинённых, прожитых, стихов.

«Для Вас бы я с войны
вернулся с лаврами,
Построил бы дворец, как хан Гирей!
Я Вас люблю, Мария Николаевна,
Не ужасайтесь дерзости моей!

Люблю! Нет! Обожаю! Но молю Вас,
Не смейтесь
над безумцем, чудаком…»
И звёзды, как в парадной зале люстры,
И рыжий луч –
прощальный дня аккорд.

И море, и полынь, и просто счастье
В душе поэта юного горит.
Стихи всегда рождаются случайно
Для черноокой девочки Мари.

4. В Михайловском

Поэт не создан для слащавой лести.
Ему похвал дороже во сто крат
Смолистый дух Михайловского леса,
В пометах Байрон, клетчатый халат,

Лучистые морщинки старой няни.
Лишь ей позволят сон беречь его,
Вязать на спицах расписные сани,
Баюкать сказки ласковой рукой.

А утром будет счастье.
Счастье… будет ли?
«…Как мой Онегин, dandy и влюблён…
Ах, няня, я бы съел кусочек пудинга
В кругу гусар, с шампанским у Talon…»

А утром – снег.
Вы только ждите снега!
Тогда вершины сосен зазвенят,
И будет он опять мечтать о небе,
Как смуглый мальчик
двадцать лет назад.

«Спи, миленькой!»…
И няне добрым гением
Нашёптывать улыбки новым снам
О тех,
кто помнит «чудные мгновения»,
Не кланяется черни и царям;

О воскресающей в Сочельник скрипке,
О локоне над чашечкой цветка,
О грустных рыбаках, волшебных рыбках,
О песнях, не написанных пока.

«Спи, миленькой!
Закрой покрепче глазки…»
Пусть ночь неслышно крадется в избу!..
…«Что, няня?»
«Адъютант, голубчик, царский…»
«Monsier Пушкин, сочинитель? В Петербург!»

5. Петербург. Чёрная речка

Не дай, Господь, страшней поэту муки –
От глухоты читателей страдать.
Не обрекайте на молчанье музу
В том городе, что соткан изо льда!

Из льда любезно-приторных салонов,
Из льда дворцов, проспектов, площадей.
Где сплетни дряхлых модниц, солдафонов
Решают судьбы любящих сердец!

Где дышат тленом золота и пудры,
Избытком пустоты, избытком лжи.
И, покорён безжалостно, как будто
Он под копытом Всадника лежит!

Друзья, семья…
То было с кем-то, где-то…
Не с ним. Не здесь. Ему пора смотреть
Не отрываясь, в дуло пистолета.
А дальше? Ничего? А дальше – смерть?

Не надо слёз. Он просто стал эпохой.
Поэт живёт и Петербург стоит -
И дольше заключительного вздоха,
И дольше заключительной строки!

***

На смерть А. С. Пушкина

Поэта убили. Вы слышите?
Ночью
Часы его дней отзвенят многоточьем.
Но баловня муз, собираясь на бал,
Забыли, как будто не существовал.

Забыли поэта…
Но можно ли слово
Забыть, словно фрак или галстук не новый, –
О тронах, о розах, Неве и весне
В альбомно-виньеточной голубизне?

Забыли поэта…
Но можно ли – образ?
Стереть со скрижалей Гиреевы орды,
Суровость Кавказа, полёт корабля,
Аллеи Лицея и башни Кремля?

Забыли поэта…
Но можно ли – песню,
Перо и халат, сердоликовый перстень?
А пленники бурной и страшной зимы
Забыли его, чтобы помнили мы.

Назад