|
Тамбову
Бесконечно родные улицы.
Сонный, солнечный, стройный город!
Хватит плакать и горько хмуриться,
Ведь тобою с небес любуется
Добрый ангел с печальным взором.
Тротуарами мокро-синими
Я пойду к твоему рассвету.
Ты недаром рождён Россией,
Ведь глаза твоих рек красивые
Робко светятся русским летом.
Знаешь, город мой, тополиные
Твои кудри пропахли маем!
Вижу парки твои старинные,
Облака золотые, длинные
И душой тебя понимаю.
А сиреней, пьяняще-радостных,
Где такая ж весной пороша?..
То величественный и благостный,
То гудящий, пчелиный, сладостный,
Я люблю тебя, мой хороший!
***
Земля покоя не ждала,
Надеясь с небом повенчаться.
Колокола, колокола
С утра вызванивают счастье.
Бровей державинских излом.
Иных эпох слова и лица…
Ещё не отданным теплом
Так хочет город поделиться.
Он помнит каждую весну
И каблучок шалуньи каждой,
И солнце, канувшее в Цну,
Томится нежностью, как жаждой,
И нас качает, как детей,
В ладонях тёплых и безгрешных.
Там, на бессонной высоте,
Колокола и - свет нездешний.
Стихи
Мы любим стихи, ведь они не похожи на нас:
Приходят и смотрят в глаза терпеливо и нежно,
Когда говорят, не хватают тебя за одежду,
Не держат за пуговку, хитрость тая про запас.
Не плачут о том, что их в гости не взяли с собой,
И зла не таят оттого что их кто-то не понял.
Им снятся принцессы и добрые старые пони,
Улыбчивый домик и пруд, навсегда голубой.
Им вовсе не хочется лакомств и модных затей.
Они не бросают друзей и не пишут доносы,
А очень похожи на самых смешных и курносых,
Гурьбою с мороза ворвавшихся в залу детей.
Стихи ароматно-легки. Ими можно дышать
И рвать отовсюду большими охапками смело.
Стихи не похожи на нас, потому что есть тело,
И есть, говорят, что-то странно иное – душа.
* * *
Девочка играет с рыжим псом.
У него ореховые очи.
Красный день резвится и стрекочет –
Белка, пойманная колесом.
Сердце, воробей, сверчок и кочет,
Странные, запели в унисон.
Перенаселение души:
На одну квадратную любвинку –
По семи стрекоз с лазурной спинкой,
По семнадцать ящериц больших,
По слону, по две морские свинки,
По кукушке в солнечной тиши.
Девочка зовёт других детей,
И, орехи глаз в неё бросая,
Пёс летит. И тянется косая
Синяя, взлохмаченная тень.
Облаком над садом нависает
Дрёмная черёмуха-метель.
По ночам в надмирном далеке
Зреют луны белого налива.
Девочка идёт неторопливо
По молочной сказочной реке…
Звёзды, листья, бабочки и рифмы
Спят в её заброшенном сачке.
* * *
Детство пахнет клубникой и мокрыми клумбами,
И волной, когда мы вырастаем Колумбами,
Свежим ветром и пушечным порохом битв,
И сиренью, когда начинаем любить.
Пахнет юность лугами, большими и дивными,
И дорожною пылью, и летними ливнями,
И росой, от которой до звёзд – благодать,
И несмятой травой, где так сладко рыдать.
Пахнет зрелость укропом, сосновыми стружками,
Степью – утром, а вечером – чаем с ватрушками.
Снежной стынью, антоновкой, дымом костра,
Свежей строчкою, вышедшей из-под пера.
Пахнет старость грибами, бесшумными листьями,
Пожелтевшими, добрыми, милыми письмами,
Голубой тишиной из раскрытых дверей,
Всем, чем пахло когда-то, но только острей.
И когда-нибудь сердцу таинственно вспомнится
Запах первой пятёрки и первой бессонницы,
И горячего хлеба, и тёплой земли,
И всего, для чего мы однажды пришли.
* * *
Твоя мама не любит цветов.
Говорит: это глупая трата,
Это выдумал где-то, когда-то
Старый шут из страны дураков.
Говорит, что у дам и господ
Убежденья, а розы – враги им,
Что у дам и господ аллергия.
Аллергия на всё, что живёт:
На туманы и запах травы,
На мохнатые шелесты ночи,
На бездомность чужих одиночеств
И на «ты», заменившее «вы».
Твоя мама совсем не при чём.
Но я рада, что вы с ней похожи
Волосами, глазами и кожей,
А не тем, что мы сердцем зовём.
Пусть она мне простит этот лёд,
Сжавший холодом каждое слово,
И над строчкой моей бестолковой
Откровенно и сладко… чихнёт.
За окнами
За окнами - клетчатый, сетчатый,
Матерчатый, тканый уют -
За чьими-то окнами… Свечи там,
Там речи, там что-то поют.
И притчами потчуют старыми,
И вяжут чулок без конца.
Прадедовскими мемуарами,
Как сказкой, спасая сердца.
Там с полки собачкой фарфоровой,
Внимателен и черноух,
Следит за случайными спорами
Какой-то улыбчивый дух.
И стол, ожидающий вечера,
Как водится, прочен и строг,
Пока, озадаченный вечностью,
О чём-то ворчит паучок.
* * *
Паучок качнулся –
дрогнул мир:
Дрогнул, начинаясь с паутинки, –
Лист качнулся – выгнулись тростинки,
Сизые от ветра и сурьмы.
Дрогнули – и упала капля в пруд,
И волна слегка качнула лодку,
У девчонки, солнечной и кроткой,
В кущах глаз качнулся изумруд.
Раз – и сердце дрогнуло в груди
Мальчика, забывшего о вёслах.
Дрогнули в ответ большие звёзды
Голубыми сгустками слюды.
И, вернувшись, мальчик написал
Песню о весне и первой буре. –
Бабочка на жёлтом абажуре
Задрожала в море трёх зеркал…
Он творил – художник и факир.
Слушал сад, дробясь на сотни судеб;
В эту ночь весна приснилась людям…
Паучок качнулся -
дрогнул мир.
* * *
С кустом смородины у нас
Свои теперь секреты –
Про изумруд листа и глаз,
Про будущее лето.
Свои секреты с муравой,
Сердящейся немножко,
Когда по зелени живой
Ползёт сороконожка.
Есть тайна общая с жуком,
Играющим в Гарольда.
Скользит, с землёю незнаком,
Он по пруду, как по льду.
И небо, звёздным молоком
Притихший мир питая,
Как будто он и мне знаком,
Своей меня считает.
И светлый нимб на потолке
Как будто бы причастен
К дороге, к долу и к реке
И к будущему счастью.
Мир открывается сквозной
Воздушно-гулкой бездной,
Как тайна горечи земной
И радости небесной.
Летний ливень
Всё вытравлено солнцем для
Непознанного нами блага.
И слышно: чёрная земля,
Хрипя, заглатывает влагу.
Дождь опрокинулся, как вздох:
Без увертюр и предысторий.
Теряя разум, со всех ног
Сквозь сад промчался вихрь, который
Кружил осоку у воды
И диких пчёл седые стаи,
Едва приметные следы
Своим же шлейфом заметая.
Помешанный, схвативший нож,
Так тешился б своим всевластьем.
Но в небе чувствовалась дрожь
Чего-то большего, чем счастье.
* * *
Так хорошо,
Как будто дождь прошёл –
И по стволу берёзы – бирюза…
Так хорошо,
Как будто ты пришёл
И просто посмотрел в мои глаза.
Так хорошо,
Что завтра будет день,
А после дней –
Последняя гроза.
И так теперь смотрю я на людей,
Как ты вчера смотрел в мои глаза.
Так хорошо,
Печалью орошён,
Трепещет сад, куда войти нельзя,
Чтоб не промокнуть
Платьем и душой,
Чтоб не взглянуть хоть раз ему в глаза.
Прольётся утра радостная весть
И задрожит, как детская слеза.
Так хорошо,
Что ты на свете есть,
Что я могу смотреть в твои глаза
Вечер
Стихают стихии. Стихи высыхают
Чернильными каплями на мостовой.
На тёмном карнизе, нахмурившись, с краю
Устроился вечер, до дрожи живой.
Он смотрит ещё по-мальчишески дико,
Почти исподлобья, грозя и стыдясь.
А в смуглых руках недочитанный Диккенс
И жгучие джунгли в недвижности глаз.
А в маленькой комнатке тихо и липко
От лунного клея примолкших аллей.
Мне, может быть, кажется: старая скрипка
В саду зазвучала. И стало светлей.
И душные грозы сплетаются в лозы,
Надеясь, что мир хоть на сутки утих…
Вот пёс, провожающий взглядом Спинозы
Проезжих, прохожих, похожих на них.
Вот стая, которую только по крику
Ночным многоточьем сквозь мрак различишь,
И белые звёзды – гвоздика к гвоздике –
Спадают в подолы серебряных крыш.
А вечер не дремлет: не спится. Не снится
Ни новых, ни старых историй добра.
И только шуршат, замирая, страницы,
Шуршат и куда-то зовут. До утра.
* * *
Звёздам больно - молчать и молчать,
Значась только в объектах науки.
Оттого так разбито звучат
Искры музыки, правды и муки.
Белым блеском облит молочай,
Завороженный и приовражный.
Каждый лист, оробев, замолчал,
Как на стержне, на стрежне, на страже.
И так долго земля не могла
Разродиться молитвенным плачем,
И так трепетно таяла мгла,
Ничего не ища и не знача,
Что ни звёздам уже не запеть,
Ни цветам, ни родившимся детям…
И бескрыло раскинулась степь
Заповедным молчаньем – о свете.
Няне
Кто Россию носил наизнанку,
Тем осенняя ночь не чета.
Жил поэт. Он любил свою няню.
И она не умела читать.
Сонно вяжет кудрявые звуки
На поломанных спицах зима.
А у няни огромные руки –
Птиц кормить и людей обнимать.
И не надо поэту подруги.
И не надо поэту жены.
Эти мудрые скорбные руки
Без того горячи и нежны.
Всё другое мерещится, снится,
Чтоб пропасть безвозвратно и вдруг.
Там ланиты, глаза и ресницы, -
Кисея и фарфор – вместо рук.
Стойте, нежная. Стойте, чужая!
Эти губы погубят его.
Не зовите его, проезжая,
На земное свое торжество.
В вашем звёздном порхающем стане
Это имя не будет в чести,
И по залам дворца он не станет
Ваши душные шлейфы нести.
Или Вы…Эта родинка, очи! –
Он любил Вас, как брошенный Бог.
Час прощания мог быть отсрочен,
Но отсрочкою он пренебрёг.
Рядом та, что однажды сгорела,
Или та, что гореть не могла,
Это статуи сада несмело
Души бледные прячут в тела.
А потом, через много столетий,
Заблудившись в сердечном бреду,
Обручённые с музами дети
Эти души искали в саду.
Может, если б они не уснули
В пышных платьях – истёртых до дыр –
Без петли и спасительной пули
Обошелся бы взорванный мир.
Если б вовремя – нянины руки! –
«Спи, дитя моё. Пой свои сны»…
И не надо поэту подруги.
И не надо поэту жены.
* * *
Я вслушиваюсь в грусть,
В глухую глубину,
В коричневую глушь
Притихших вишен.
Затеяли игру
В летучую луну
Две тени,
Распростёртые на крыше.
Касанием мяча
Ложится у плеча
Луна - и спит в лучах
Ночного света,
И лавой, горяча,
Вливается, журча,
В тугие жилы
Нового сонета.
Я вслушиваюсь в мрак,
В тоску подземных руд,
В далёкий цокот
Синего копытца,
В ежевечерний страх
Ракиты на ветру,
В печаль окна,
Которому не спится.
Там колокол и рожь,
Признание и ложь,
И дрожь
Тысячекратного «вернусь».
Там золото в горсти,
Там «здравствуй» и «прости».
Всё замерло.
Я вслушиваюсь в Русь.
* * *
Что ни усадьба, то – судьба.
Всем сумраком садов и комнат
Усадьбы зрят. Усадьбы помнят
Рассвет, занявшийся едва
И мостик, спрятанный укромно
Под тонким кружевом ветвей –
Там, где две ели церемонно,
В полукивках, полупоклонах,
Срослись со старостью своей,
И где по берегу со склона
К реке спускается тропа,
Где деревянная плотина
Целует лёгонький ботинок,
Где резедой и мокрой тиной
Песок на отмели пропах.
Рыдает скрипочка сверчка,
Подделываясь под Вивальди,
И много света на веранде,
И треплет ветер край платка,
И слёзы – музыки отрадней.
С утра на кухне суета:
На кухне варится варенье.
И словно в первый день Творенья
Лазурь над липами чиста
В своём восторженном паренье.
А перед крынкой молока
Струится кот с янтарным глазом,
Но казачок (такой чумазый!)
Следит за ним исподтишка,
Заворожён чужой проказой…
А в комнатах, с громадой лба,
Есть барин. Он теперь болеет.
Он с каждым утром всё светлее…
Что ни усадьба, то – судьба.
Плотина. Мельница. Аллея.
Осень
Была теплынь. Теперь пошли туманы,
Не вписанные в творческие планы,
Не отражённые в черновиках.
У осени особый рост и возраст,
У осени совсем особый воздух
И бархатные веки – как века.
От красной стрекозы до красной розы
Она прекрасна постоянством позы,
Изгибом складки, грацией листа,
И сладостью, и пряностью, и прелью,
И вдовьей невозможностью веселья,
И римской невозможностью поста.
Элегия
Пора подписывать открытки
И рассылать по адресам:
По тихим паркам, по лесам,
Где красных клёнов пирамидки.
Пора из прошлого достать
Альбом с причудливой виньеткой
И сделать список с каждой ветки,
А после – с каждого листа.
Пора вчитаться наугад
В простые строки «Бедной Лизы»,
Где все сомненья, все эскизы
Земных томлений и утрат.
И одиночеством впитать
Чужие страсти и потери…
Перелистать, перечитать,
Перерасти, переповерить.
Монолог современника
Меня лишили наследства,
И как мне теперь – не знаю.
Как будто кончилось детство,
А кукла ещё живая.
У мамы был красный галстук,
Рассвет и товарищ Сталин,
И дворик, в котором галки
Сбивались в звонкие стаи.
У деда была Победа
И боль – на вечные веки.
И был мой папа у деда.
И папа стал человеком.
У тех, далёких, - в деревне –
Давних и незнакомых –
Был трепет запахов хлебных
И яблони возле дома,
Глаза с голубой тоскою,
При встрече вечное «милай»…
И что-то ещё такое,
Наверное, в сердце было.
Меня лишили наследства.
Сказали, я – нехороший.
А мне так нравилось в детстве
Копать всей семьёй картошку.
И пахла земля. И пела
Лопата бойко и ладно,
А вечером мама делала
Картофельные оладьи.
Я никому не рассказывал
Этого … - засмеют, -
Как сквозь большие вязы
Глядел на майский салют.
И небо любил, уверенный
Детской тогда душой,
Что стану я в скором времени,
Как эти вязы, большой.
И, кажется, вот – высокий.
Стукаюсь головой…
Из незнакомых окон
Свет – такой неживой.
Раньше – как-то иначе…
Или уже я стар,
Что из своих чудачеств
Правила делать стал?
…Кто-то идёт навстречу.
Тень за собой ведёт.
Медленно, каждый вечер,
Мимо этих ворот.
Теперь он шагает твёрдо.
Железнее стал, жесточе.
Идёт человек по городу.
К сердцу подвешен счётчик.
Идёт, такой же, как улица:
Весь из кривых зеркал.
И если б не улыбнулся,
Я бы его не узнал…
Ива
Есть рядом с нашим домом ива-память –
Огромная. Ей много-много лет.
Она жила ещё тогда, когда
Ручьи и речи медленней текли
И выше поднимались очи юных.
У ивы высота. У ивы боль.
Она вцепилась в сморщенное небо
Со страшной силой брошенной жены.
И чёрен ствол её, и чуден рост.
И голова кружится, только взглянешь,
Как рыщет в кроне сизой и сквозной
Ирландских саг наслушавшийся ветер.
По осени коричнево и зло
С тяжёлых веток облетают листья.
И страшно рядом быть – всего больней
Смотреть на самую большую ветку.
Она живёт как будто в стороне
От всех других, её крутой излом
Изящен и трагически прекрасен.
Длинна та ветвь. В пылу купальских игр
Русалки, забывая осторожность,
Хохочут и качаются на ней.
Но никогда ни птичьего гнезда,
Ни птенчика, отставшего от стаи,
Здесь нет. И всё качаясь на ветру,
Тугая ветка хочет быть свободной.
Есть для всего неписаный закон.
Он говорит, что ветке два пути:
Достать звезду с небес или сломаться…
Я восхищаюсь ею, но порой,
В дни ноября, когда строптивый ветер
Как будто дверь с петель сорвать готов,
Не сплю ночами, и молюсь, и жду:
Вот-вот непоправимое свершится –
Вот-вот с тяжёлым треском рухнет мир!
…Но ветке, одинокой до конца,
Сильней, чем древу сумрачному, верю.
* * *
Если только над миром ночь,
С самой жгучей, кипучей тьмой,
Блудный сын
И блудная дочь
Найдут дорогу домой.
Когда другие дороги,
Когда другие пороги
И даже другие боги
Скажут: «Не моя», «Не мой».
Если только над миром ночь,
Не случится земных разлук.
Блудный сын
И блудная дочь
Замкнут незамкнутый круг.
Ворвутся в покой и старость
Того, Кому имя – Жалость,
К Тому, у Кого усталость
И скорбная нежность рук.
Скрипка
Шёл вечер, скрипя половицами судеб.
И вечность молчала, кусая губу.
За вечером шли грустноглазые люди
И скрипку несли в деревянном гробу.
Все очи молчали – колодцы печали.
Молчали цветы, чьё-то сердце щадя.
И лишь каблучки отчуждённо стучали
Набойками бойкими по площадям.
На вывесках пьяно шарахались буквы
От залпов огней, не дававших тепла.
Вдруг кто-то не выдержал.
Лопнувший звук бы
К губам – и весна бы сама потекла!
… Дрожал и крошился осколками песни
Надломленный голос без смысла и прав.
И небо качнулось, трагически треснув.
Но скрипка воскресла,
молчанье поправ!
* * *
Стояла ночь. Над голубой лагуной,
Над садом, где надсадно, дотемна
Горланили нагрянувшие гунны,
Провозглашая истинность вина.
Над старым дубом, уронившим ветки,
Над городом решёток и огней,
Над грозами, которые так редки,
Что каждая – молчания нужней.
Над башмачком, оставленным в музее
Несбывшихся желаний и чудес,
Над башней, где для добрых ротозеев
Выдумывают принцев и принцесс,
Над мудрецами, лысыми от скуки,
Над теми, кто с балкона звёзды рвёт…
Но, может быть, не зря горели руки,
Предчувствуя позор или полёт.
Голуби
То ли были деревья голыми,
То ли зимней боялись сессии,
Только вдруг и носы, и головы
Отрешённо они повесили.
Но по парку гуляли голуби.
И, конечно, им было весело.
Потому что для них прилично,
Несмотря на их символичность
И на нежность, которой нет,
Только важничать и полнеть.
Может, раньше в ветвях оливовых
Серебрились они и таяли,
Может, даже были красивыми,
Как Есенин или Цветаева.
И дождями питались синими…
И дышали в садах цветами…
А теперь нападают хищно
На прохожих, несущих пищу,
И осанкою и фигурой –
Городские седые куры.
То ли были деревья голыми,
То ли ветер принёс с вокзала
Сизый сор и ворчанье голубя,
То ли это мне показалось…
Голубая улыбка Гоголя
В небе лодочкою качалась.
Джинсовое небо
Город кутал башни
В джинсовое небо.
Только это небо
Налилось тоской.
Девочка-ромашка -
Солнышко да стебель –
У отца спросила:
- А кто вы такой?
Он пожал плечами,
Закурил и – вышел,
Может, из квартиры,
Может, из сети.
Птицы не кричали.
Птицы были выше
Города и мира
На своём пути.
Арлекин
Пока Арлекин
Сочиняет стихи,
Рифмы украв у Пьеро,
Эльфы качнутся,
Лунно-тихи,
На гребешках вееров.
Феи вольются в ручьи кисеи,
Ветер в портьерах вздохнёт.
Ветер в портьерах.
Ветер в партерах.
Ветер в портретах
Стёртых господ.
А после Пьеро
Аккуратным пером
Точку поставит в конце.
Заворожённый
древней игрой,
Мир отразится в лице
Поэта, укравшего чьи-то слова,
И славу,
И боль бытия,
Смысл и причину
Звёздного чина…
От Арлекина
Книга сия.
* * *
Забирай игрушки.
Мы идём домой.
Страшен рот Петрушки –
Грустный и немой.
Он вчера такое
Вбрасывал в толпу!
…Вечного покоя -
В платяном шкапу.
Оставляй картины
Мокнуть под дождём.
Лесенкой старинной
Мы с тобой пойдём.
Там темно и тесно.
В половицах – дрожь.
Ни цветка, ни песни
Ты не пронесёшь.
Мы пойдём садами
Дымными от рос.
Прикоснись руками,
Вспомни, как ты рос.
Через дворик старый
Мы пойдём. Взгляни:
Рыжие гитары,
Жёлтые огни.
А потом – аллея,
Женщина с зонтом.
Чьё лицо алеет
Карнавальным ртом?
- Коломбина! Где ты?
… Не кричи, иди.
Мы пойдём сквозь лето,
Зревшее в груди,
Сквозь леса грибные,
Сквозь поля, где рожь.
Есть места иные…
Ты ещё идёшь?
Скоро рук не будет:
Так – ни рук, ни крыл.
Скоро скажут люди
Про тебя: «Он был».
Вздохи так похожи –
Их, и твой, и мой…
Оставляй их тоже.
Мы идём домой.
* * *
- Скажите, этот ящик – настоящий?
- О да! В нём кукол можете держать.
- Я покупаю. Пусть себе лежат.
- Спасибо. Приходите к нам почаще!
- Скажи, Мальвина, что принёс хозяин?
- Какую-то коробочку, Пьеро.
- Изобретенье, знаешь ли, старо!
Я думал, он другой работой занят.
- Но там темно и тесно. В кринолине
Я никогда туда не помещусь!
- Что делать! Наша грусть – нелепый груз.
Мы станем невесомыми, Мальвина.
- Так полезай, Пьеро!
- Нет, ты сперва.
Я уступаю это право даме…
- Мой друг, ты не меняешься с годами!
- О да. Моя природа такова!
Как и твоя. Поэтому – вперёд!
Мы два комочка поролонной плоти.
- Злой Карабас нас в ящик заколотит?!
- О нет, за нами дверцу он запрёт.
* * *
Спи на спокойной ладони степи
Пуговкой с царского платья.
Спи, если спится под топот копыт
Десятитысячных ратей.
Город, не смятый неистовством орд,
Цной зацелованный рыцарь!
Детски-доверчив и воински-горд
Отрок с звездой на ресницах.
Даришь ты дамам своим не цветы
Пышно-лилейного юга,
А голубую полынную стынь
И голубиную вьюгу.
Нежности снежной твоей виражи,
Знойности летней изгибы
Будут о чём-то весь век ворожить,
В омутах пряча погибель.
Спи на спокойной ладони степи,
Маленький и вдохновенный.
Розовощёким царевичем спи
Под одеяльцем Вселенной…
Назад
|
