ДЕРЕВО НА УТЁСЕ

Притча

На высоком утёсе росло дерево. Молодое – 150 лет от роду. Развесистое, коренастое, величавое, с листьями, похожими на собранные паруса, и кроной, как кудрявые облака, если смотреть издали. В высоту рост дерева завершился, но в толщину оно продолжало крепчать, врастая могучими корнями глубоко в землю.

Утёс был для дерева райским местом на земле. Здесь оно слышало голоса леса и ветра, видело, как улыбается река, читало письма неба. На этом самом месте, у края высокой земли, и стоило родиться, чтобы жизнь не молчала, рассказывая о себе в каждом своём ребёнке.

В лучшие дни – солнечные и по-настоящему радостные – дерево не могло наглядеться на расстеленную во все стороны света долину, на реку, которую держали берега бережно – будто в ладонях. А иногда ему казалось, что это и не ладони вовсе, а сердце, наполненное живой водой, – сердце Бога рек, морей и океанов.

Солнце золотило гладь, и более щедрого подарка для дерева не было. Разве что дары ночи, когда луна серебрила воду, и с высоты ему виделось, как сияют монеты этой бесценной сокровищницы. Воистину драгоценная река – днём и ночью рудоносны её недра. И сойка, что питалась плодами дерева на утёсе, затихала в такие часы. Лесная птица, расселяющая жёлуди в здешних местах, знала, что дерево счастливо. Его густая крона укрывала гнездо болтушки надёжным шатром. И та, вернувшись после дневных перелётов, замирала – заворожённая танцующей рекой и молчаливой долиной.

К дереву часто приходил добрый человек. Приходил в середине лета и по ранней осени. С деревом они играли в прятки. Но зоркий путник всякий раз находил шляпки маленьких лесных монахов. Вот завёрнутые и опушённые края волнушки, рядом её родственница – хрупкая сыроежка. А если юркнуть под шелестящую листву, взору откроется само его грибное высочество – боровик. Белый царь! Молодой Царь-дуб знал, что на этом утёсе не он один носил такой титул. Поэтому с большим уважением привечал царствующую грибницу и её служителей. К тому же зимой коронованная снегом голова больше походила на убор воина, а сам Царь-дуб – на огромный белый гриб, выросший на утёсе.

А ещё сюда, нет-нет да и забредёт колючий гость, который ищет себе чего съестного или утепление для зимней квартиры-норы, - осенние опавшие листья, стебли растений, сухую траву и рыхлый мох. Бывает, пошуршит в листве, уткнётся влажным носом в сухие жилистые корни, да и притихнет. Думает о чём-то, смышляет план дальнейшего ежового похода. И царю – забава.

Иной раз и до грибного сезона поднимается на утёс добрый человек. Останавливается на привале, лежит и в тени шатровой кроны освобождает от городского плена свои далёкие, лёгкие и простые мысли. И они летят на-встречу собранным парусам дубовых листьев, приглашая крепкие мачты ветвей к странствию. Под тенистым зелёным зонтом дерева мечтательный человек разглядывает побеги и с улыбкой повторяет, словно вспоминая давно забытое, но родное: «В одном доме… Однодомный». Дерево любит эти слова о доме, хотя и не понимает, о чём это он. Но встречает грибника, как своего, всякий раз покачивая могучей головой – как бы приветствуя его.

Когда лес задышал осенью, и настоявшееся на травах и ягодах тепло стало исчезать, к дереву пришёл злой человек. Пришёл, огляделся, и прочитал дуб в его взгляде – не к добру эта встреча. Воздух с каждым днём тяжелел, впитывая влагу предстоящего ветровала, и на утёсе дереву беспокоилось. Всякую осень оно грустило. Предчувствуя спячку, тяжёлую зимнюю работу по добыванию воды из земли, сбрасывая свои так и не поднявшиеся паруса, это могучее с виду дерево ощущало глубокую нарастающую тревогу. Но печалился взрослеющий Царь-дуб до той поры, пока долина не надевала свой самый праздничный наряд – жёлто-красный, воистину царский.

В день этого священного облачения на береговой громаде чужеземец появился снова. Он пришёл сюда за деревом... За многими здешними обитателями. И первым холодным утром, когда на траве проступил еле заметный белый пух, человек и его железные волки свели под корень дубраву. Для высокого дома на утёсе с чудным видом на долину и реку положили столько вековых голов!

Упали дерево и братья его, и сёстры. Семь потов сошло – не меньше, чтобы приручить строптивые широкие стволы и справные ветви. Труда – на добрую неделю. Так душа к душе и полегли они до снега, не укрытые. Рядами сложил их человек, как безымянных. Кто они были – жившие здесь веками цари? Погубил их злой человек, обезглавил, но не лишил мыслей. И дуновения ветра не отнял, как и поцелуя зимы, от которого последняя кровь леденеет, а от самых пылких и лютых объятий – и ствол трещит. Но страшно стало дереву не оттого, что и пня оно после себя не оставило, а от чувства, ранее неизведанного, которое пришло и захватило царя.

Гнетущее, дурное, тёмное. Почувствовал дуб черноту внутри себя. Не милы ему стали человек, с которым он молчал, и зверь, с которым говорил, и долина, и река, и луна, и солнце… Обуял страх несусветный, и поверило дерево, лежащее на вытоптанной земле высокого утёса, что придёт мрачное далёкое время – когда река обмелеет, солнце погаснет, луна не явится. Да и гордый утёс сравняется с долиной, опустит могучую голову, сдастся. Всему свой срок отмерен.

Может, и его место ясно – быть гостем на этом прекрасном пиршестве зелёной жизни, созерцателем красоты и священности здешних мест. И отныне до конца дней своих похрустывать о былом в жарком домашнем камине сытого господина, храня в оставшемся угольке мерцающий отблеск этого большого счастья – быть деревом на высоком утёсе. И догорать счастливым – что был, любил, радовался и грустил, что запомнился грибнику, который расскажет сыну, как Царь-дуб отца от зноя и дождя защищал, ёж – своим ежатам, как дружбу с ним водил, гриб – своим царевичам, как знавал он великого царя. Глядишь, и злой человек добрее станет, достроит дом, разобьёт в округе чудесный сад, в саду саженцы привьёт. А пролетающая сойка жёлудь уронит. Один, второй, третий… Человек человеку – дерево.

И душа Царя-дуба заклубится через трубу – в самое небо, избавится от страха и вместе с утренней дымкой укроет реку в долине. И от черноты не останется и следа… Да и было ли черно? Никто теперь не вспомнит.

В последний раз поведает о жизни своей царь лесной, касаясь гладкой, как шёлк, воды: «Я – дерево, которое лежит на воде туманом, в ладонях берегов, в самом сердце Бога рек, морей и океанов». И затихнет, не в силах слова молвить при красоте такой. Здесь, в низине, как и с высоты, – вид куда дивней. И красота другая – близкая, хрупкая, нетронутая. Там, на утёсе, всё это виделось необъятным, сильным, бессмертным. А сейчас живёт, как твоё, родное, тихое, ранимое. И хочется укрыть покрывалом потеплее эту дремлющую тишь. Не будить. Не касаться. Не дышать.

И в это самое невесомое мгновение талой радостью зажурчат мысли, тихо-тихо, как ручейки: «Не царь я лесной в царстве твоём земном и небесном. Развей меня, ветер, во все стороны края этого благодатного. Помни меня, река, и долина, помни дуба своего верного на высоком утёсе».

Луч пробьётся из тучки, небо просветлеет, и дымка растворится в воздухе вместе с другими покидающими этот свет душами деревьев, растений и зверей. Вода очнётся ото сна и снова заиграет золотом на солнце.

Человек покажется на высоком утёсе. Белый, как царь. Встанет у самого края, оглядит взором всю эту красоту неописуемую ни словом, ни кистью, посмотрит на золотую реку, зелёную долину. И в чёрных влажных глазах, подёрнутых осенью лет, отразится улыбка воды, ветер шепнёт, что пора приниматься за работу, а облака на час-другой заволокут солнце пышной кроной. Вдохнёт человек вечного духа лесного, блеснёт, как металл, седой крепкий волос на отгоревшей его голове, и примется смертный Царь строить дом для сына своего и дерева, которое он посадит весной…

 ВСТРЕЧА В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ

Рассказ

Дышать было невозможно... Автобус, похожий на загон для скота, лениво переваливался на бока после каждой колдобины. Запах от растопленных тел переносился с трудом. Пассажиры, словно слипшиеся пельмени в тесной кастрюле, ждали благополучного исхода. Не сварились, но были изрядно помятыми.

– Сил больше нет терпеть! – причитала хрупкая бабуля, вынужденно прижавшаяся к высокому парню. По её лицу вместе с каплями пота стекали горечь и усталость. Но свободных мест не было, и бабушке оставалось терпеть. Все стоически выдерживали одно на всех испытание, которое называлось праздником Светлой Пасхи.

Казалось, суматошливые соседи по несчастью намеренно забыли, что для похода на кладбище есть Радоница, а посещение могил в этот день противоречит сути праздника. Но наследственная русская двойственность, гремучая смесь православного и языческого, отнюдь не мешали им превратить Воскресение Христово в кладбищенский день. И после праздничного стола, христосования, веселья по случаю Воскрешения Спасителя и окончания Великого Поста, трапезники спешили посетить тех, кто уже больше никогда не возрадуется вместе с ними этому ликованию.

Остановка «Петропавловское кладбище». Десант благодушных родственников с горем пополам высажен. Отдышавшись немного, они разбредаются каждый по своим могилкам.

На Пасху в городе всегда такое столпотворение. Каждое Светлое Воскресенье проходит в здешних местах шумно и суетливо. Особенно на кладбище.

Всякий встречный держит в руке кулёчки с пасхальной трапезой, искусственные цветочки и венки, купленные за углом. В гости к усопшим родня не идёт с пустыми руками.

А кто-то прямо здесь, на приспособленных скамеечках, устраивает праздник: яички запиваются водочкой, почитание усопших переходит в политический диспут о судьбе страны. Воистину, Пасха – народный праздник!
Дед Фрол начал этот день, как и подобает, весело: отведал творога, заблаговременно приготовленного дочерью, попил чая и отправился к своей жёнушке на свидание.

Могилка Антонины Петровны была чистенькая, аккуратная. Фрол частенько бывал тут и следил за порядком. Вот и на Пасху пришёл навестить жену. Смахнул пыль с оградки, подёргал наспех сорняки, облокотился на плиту и тяжело выдохнул:
– Ну что ж, здравствуй, Тоня!

Рядом стояла молодая парочка. Женщина почти не держалась на ногах, мужчина поддерживал её, хотя сам производил впечатление безнадёжно слабого.
Фрол немного подался вперёд и разглядел гравировку: «Любимому сыночку Мишеньке». И далее такие знакомые и до боли горькие строки:

И тоска по тебе, как заря во всю ночь,

Не даёт ни забыть, ни забыться!

А вместо снимка – ужасающая арифметика: 03.12.2007. – 11.03.2008. «Три месяца», – сосчитал старик, задумался, тяжело вздохнул и вернулся в своё горе.

Красивая, жизнерадостная Тоня смотрела на своего мужа живым и добрым взглядом. Человека уже нет на свете белом, а память осталась – пронзительная, свежая, нестерпимая. В эти моменты в груди Фрола всякий раз собирался ком тоски, который с трудом выпускал слова.

– Видишь вот, тебя уже как год нет. А я всё тут. И не забирает меня Господь к тебе на свиданье…

Фрол говорил громко, будто хотел, чтобы его боль услышали и исполнили желание. Ветер разбрасывал его седые тонкие волосы, сдувая с уставшего лица песчинки дней. Трёхсот пятидесяти вечностей без неё…
Именно столько ночей и дней прошло с тех пор, как Антонины не стало. Фрол до сих пор помнил её весенние глаза, в которые он посмотрел последний раз. Она пришла из магазина уставшая. Поставила продукты в холодильник. Улыбнулась ему, словно на прощанье. Прилегла отдохнуть и больше уже не встала. На лбу не было ни морщинки – только тишина и покой.

– Я без тебя, как ополовиненный… – Фрол неожиданно замолчал, переждал слёзную волну, опомнился, а потом с грустью продолжил, – и тоска по тебе, как заря во всю ночь…

Молодая чета услышала сухой голос старика, отчего мать зарыдала и упала на маленькую могилку. Мужчина в ступоре отошёл за ель, растущую рядом. И через секунду завыл во весь голос. Ничего не было страшней этой картины.

Их окружали многочисленные кресты и памятники. Огромная человеческая скорбь на ничтожном куске земли, под толщей которого лежит родное маленькое тельце. А вокруг – только смерти. Много чужих смертей, и одна – твоя. Самая чёрная.

Фрол дрожал. Ветер сильнее развевал его тонкий старый пиджак. Над головой вдруг закружили галдящие вороны.

– Какой чёрт вас сюда пригнал! Старик стал размахивать руками, прогоняя тёмных гостей.

– Что ж вы такие слова-то говорите! Сегодня ж Пасха Господня, а вы чёрта поминаете! – послышалось за спиной.

Проходившая мимо женщина, нагруженная двумя тяжёлыми сумками, неодобрительно покачала головой и пошла дальше. Фрол ничего не сказал в ответ, а только махнул рукой.

Потом потоптался немного, оставил на плите пасхальное яйцо, перекрестился и тихо, про себя, попрощался с Тоней.

Умело минуя могилки, он вышел на тропинку. Солнце в этот день то и дело пряталось за облаками. Длинный крючковатый силуэт Фрола двигался вдоль череды бесконечных памятников.

С обеих сторон мелькали фотоснимки, цифры, прощальные слова и люди, склонившиеся каждый над своим горем. Тысячи судеб слились в общие ряды в этом погребальном месте. Вот он – один на всех зал ожидания. Одно на всех пасхальное свиданье…

Навстречу ему шла бабуля с двумя пакетами плотно уложенных яиц. Фрол посмотрел на старушку одобрительным взглядом и мысленно кивнул ей. Но, пройдя несколько шагов, остановился и оглянулся.

Божий одуванчик уже была на соседней могилке и бережно собирала яички. При этом она всматривалась в лицо умершего и что-то бурчала себе под нос. Фрол прислушался. Собрав очередной урожай, женщина не спешила уходить. Она нежно гладила рукой фотографию, и губы её едва двигались, будто глаза говорили за них:

– Прости меня, Андрюша, жизнь нынче такая пошла. Нечего мне кушать, милый. Сейчас вот пойду, сдам эти яички в столовую, и денежки получу. Ты их всё равно, милый мой, не покушаешь больше. А мне они нужнее. Молочка, хлебушка куплю. Ах, веночки-то у тебя какие красивые! Родные, поди, принесли. Не держи на меня зла, хороший мой! Бог всё видит и рассудит нас по справедливости. Прости Христа ради! С праздничком, Андрюша!

Бабуля перекрестилась, нагнулась над снимком, помолчала и направилась к соседям. Фрол стоял и с замиранием сердца следил за старушкой, которая всякий раз душевно разговаривала со своими новыми знакомыми и аккуратно складывала свежие гостинцы в пакет. На вид женщина была ухоженная, совсем не похожая на бродяжку, на лице её была приветливая улыбка.

– Вот ведь скоты какие! – сказал вслух Фрол, – и на этом экономят! Это ж надо: прямо с кладбищ – в столовую! Они ж пасхальные! Куда начальство-то смотрит! Вот черти!

Старик ещё долго ворчал по пути к остановке. А потом юркнул в разбухшие двери автобуса и присмирел. Фрол не судил бедную старушку. Он и сам едва не очутился в такой же ситуации после смерти жены. Запил, бросил работу, чуть ли бомжевать не начал и стал уже потихоньку готовиться в мир иной. Но дочь быстро спохватилась, вытащила отца из алкогольной петли и переехала к нему вместе с внуком.

Маленький Даня стал для него единственной отдушиной. Дочь приходила с работы поздно, и Данила оставался под присмотром любимого деда. Фрол души не чаял в своём внуке, выучил наизусть Маршака и Чуковского, проштудировал все детские игры, которые внучку по душе были. Иначе говоря, стал ему отцом, которого Даня и не знал вовсе. В общем, жизнь снова наполнилась смыслом…

Обратно автобус ехал распухший ещё больше. За окном оставались нескончаемые погосты и единственная Тоня. Одни гости сменялись другими. По всей длине кладбища раскинулись палатки с искусственными цветами и венками, к которым выстраивались длинные очереди.

Автобус ехал не спеша, не нарушая покоя этого места. Уставший люд тихо и послушно молчал, уже не обращая внимания на давку, жару и неприятный запах. Фрол изловчился, уселся на свободное место и задремал.

Снилась ему та самая приветливая бабуля, обходившая могилки. И никого вокруг не было, только он и она. Ветер стих. Солнышко вышло из-за облаков. Старушка всё продолжала свой обход, долго всматриваясь в незнакомые лица. Говорила тёплые слова и даже прибиралась на могилках. А потом как-то незаметно оказалось рядом. Подошла к нему и замерла. Потом подняла голову, бережно закутанную в полинявшую косынку, и посмотрела в его лицо. Фрол оторопел: на него глядела его Тоня – такая родная и уже далёкая. Только глаза у неё были грустные и сиротливые.

– Прости меня, милый Фролушка. Бог всё видит, и рассудит нас по справедливости. Не держи на меня зла, хороший мой! За всё прости Христа ради! Со светлым Воскресеньем тебя, Фролушка! А свидеться нам ещё рано. Не пришло пока время...
Автобус на повороте резко завернуло, и голова задремавшего звучно ударилась в стекло. Дед тут же вскочил, но выстроенная вокруг живая стена придавила его и быстро усадила на место. Старик посмотрел по сторонам: ни кладбища, ни бабули, ни Тони. Только бессчётные качающиеся фигуры, шум мотора и пустота на лицах.

Проскользнув между тел, Фрол всё же вырвался из пассажирского плена. Сойдя на остановку раньше, он ощупал карманы, нашёл свой портсигар, подаренный ему командиром после московского парада в 45-м. Выкурил две папиросы разом и не заметил, как вышел из лифта.

Всё было, как в тумане. В горле стоял тот же ком, как тогда – у могилы. Слова застряли где-то глубоко. Дышалось в полгруди. Ноги подкашивало. В глазах блестели слёзы. Но рука всё же тянулась к звонку.
Дверь открыла дочь, на лице её читалось знакомое беспокойство.

– Пап, ну ты что так долго?! Я переживать начала. Данилка уже заждался тебя…

Из угла выглядывало улыбчивое и розовое личико, а в руке зажато наполовину очищенное яичко.

– Дедуля, ты у бабуфки был? – тонким голоском пролепетал Даня.

- Да, родной мой, – еле слышно ответил дед. Утомлённо сел на стул и принялся развязывать ботинки.

– Ню и как она тямь?..

Фрол сглотнул слюну, и ком провалился куда-то вовнутрь.

– Всё у неё хорошо, Данилка. Всё хорошо…

 АРОМАТНОЕ СОВПАДЕНИЕ

Рассказ

Марина не могла усидеть дома. Всё её существо рвалось на улицу. Куда-то в неведомое. Это желание побега переполняло её. И она не стала сопротивляться, решив поддаться странному чутью. Оделась, на ходу дожевала приготовленный мамой бутерброд и отправилась на поиски желаемого события, которое обязано было произойти.

Праздничный город, только остывший от Дня Победы, спокойно ждал предстоящих будней. Небо после парада тяжело дышало. Перед дождём всегда так – на надрыве.

Марина смотрела по сторонам, ожидая подсказки. Она желала того, что тянуло её из дома. «Ну, где?» – мысленно спрашивала она. Но вокруг было всё привычно – никаких особых событий. Марина решила пойти в городской парк, упорно не веря в пресность выходного дня.

Стоя на перекрёстке, на противоположной стороне возле ГУМа, она увидела дедушку с тремя связками милых ландышей. Цветы были перетянуты на скорую руку обычными нитками. На лице старика читалась безнадёжная грусть, он как будто просил каждого прохожего купить у него эти щедрые первоцветы. Какая-то неловкость была в его движении. Даже робость. Марина заметила, что он слегка прихрамывал, и стоять ему на этом продувном углу было совсем небезопасно.

Сердце девочки дрогнуло и сжалось от сострадания. Дедушка смотрел на проходящих мимо людей, протягивая им цветы, но никому не было дела до ландышей и старика. Надвигался дождь, усиливался ветер, и каждый спешил в своё укрытие. Марина закусила губку и, дождавшись зелёного света, устремилась к дедушке. Она подошла к старику и достала из кармана смятую пятидесятирублёвку.

– У меня больше нет. Можно я куплю все три?

Старик удивлённо посмотрел на девочку и с улыбкой протянул ей ароматные ландыши. Марина, словно актриса, принимающая от поклонника цветы, трепетно прижала к себе своих будущих молочных детей.

– Спасибо, – ласково сказала она, глядя в разлинованное морщинками лицо. Дед умилённо смотрел на радостную девчонку и совсем забыл о своём радикулите. Марина высвободила свою маленькую ручку и ловко положила её на шершавую горячую ладонь. Голубая бумажка покорно выскользнула, согласившись перейти к другому хозяину. Дед хотел было вернуть её девочке и возмутиться, но та уже юркнула за угол и догнать рыжеволосую юлу старик никак не мог…

Счастью Марины не было предела. Ей казалось, что в руках трепещет что-то живое. Прохожие трогательно смотрели на девочку в белом облаке, то и дело оглядываясь. И, вправду, Марина на фоне преддождевого города выбивалась из индустриальной серости. Ландыши кротко сложили свои ажурные головки на тёплой груди девочки. Марина задыхалась от радости.

Когда она проходила мимо монумента «Танк», в её груди что-то кольнуло, и она свернула в сторону величественного памятника. Подойдя вплотную к постаменту, почувствовала, как сердечко заколотилось ещё сильнее. Историческая каменная глыба, высотой не в один Маринин рост, давила своими масштабами и значимостью. Марина подняла голову и увидела мемориальную доску с текстом. Бегло пробежав по гравировке, она остановилась:

«…Колхозники, рабочие, служащие, интеллигенция, красноармейцы и политработники Красной Армии и Военно-Морского флота, парти¬заны и партизанки, следуя почину тамбовских колхозников, вне¬сли, начиная с 9-го декабря 1942 года по 31 марта 1943 года в фонд Красной Армии семь миллиардов сорок один миллион три¬ста двадцать рублей…»

«Вот это да», – сказала она и удивлённо подняла голову в небо. Облака наливались тяжёлой водой и становились устрашающе низкими. Марина положила один букет возле памятника и тихо произнесла: «Это вам».

Надо было торопиться. Небо уже не удерживало собранную влагу, и первые капли протекали через её чернеющую массу. Ландыши от ускоренной ходьбы качали своими нежными головками, как будто торопили свою спасительницу.

Ничего не отвлекало от цели. Марина шла домой. Взгляд её утопал в ландышах. Чуть было не вписавшись в клумбу, она подняла голову и увидела приближающуюся влюблённую парочку, которая шла навстречу. Девушка и юноша держались за руку и нежно ворковали. Марина зачарованно смотрела на них, мечтая, что однажды тоже будет гулять со своим любимым, держась крепко за руку, и обсуждать всякую всячину. Она широко улыбнулась, поправила рукой волосы и подбежала к ним, торжественно протягивая букет.

– Возьмите.

Молодые люди опешили, настороженно переглянувшись.

– Это нам? – удивлённо спросила зарумянившаяся девушка.

– Да. Они очень подойдут к вашей белой кофточке, – кокетливо сказала Марина. – А вам (глядя на парня) – к голубым глазам.

Марина настойчиво предлагала букет. Ландышам нельзя было отказывать. Влюблённым ничего не оставалось, как принять подарок незнакомой девочки. Они поблагодарили её за приятный и ароматный сюрприз и молча пошли дальше, убыстряя ход. Теперь от дождя они должны были спасти и эти цветы.

Один букет оставался в руках у Марины, и на этот раз она знала, кому его подарит. Ветер продолжал колыхать флаги на белоснежных треножниках, расставленных по всему городу. Дождь был неизбежен.

Марина залетела в подъезд и через несколько секунд была уже у своего порога. Дверь открыла улыбчивая мама, но проснувшаяся улыбка быстро сползла с её красивого и правильного лица. Каково же было её удивление, когда она увидела эту растрёпанную копну огненных волос, белый букет ландышей и забрызганные туфли и колготки. Марина опустила глаза и поняла, что про лужи-то она и забыла. Но, недолго думая, опередила назревающий вопрос, разрядив подступающую грозу:

– Мама, всё в порядке. Антошка у себя?

– Дома, – протяжно ответила растерявшаяся женщина, закрывая дверь.

Марина влетела в свою комнату и увидела брата, читающего книгу.

– Смотри, что у меня есть, – соловьиным голоском пропела Марина и показала из-за спины букет.

– Красивый, – с улыбкой ответил он и радостно обнял его маленькими ладошками.

– Это тебе!

– Мне? – в глазах Антошки играли отражения дождевых капелек, которые дрожали на листках. – Спасибо. А где ты их нашла? – Антон вдохнул пьянящий аромат и от удовольствия зажмурился.

– Это долгая история, – не желая выдавать брату свои маленькие секреты, сказала Марина, и принялась деловито искать в серванте вазу.

Несколько дней стоял на столе этот праздничный, почти что свадебный букетик, который по традиции бросает в толпу девиц невеста. Он так быстро вписался в атмосферу уюта этой детской комнаты, будто всегда стоял на этом столе и в этой вазе. Делая уроки, Марина изредка поглядывала на него, вспоминая тот день. Она знала, что ландыши скоро завянут и покинут своё место, ставшее уже родным. От этого было грустно, но она украдкой умилялась тем, что они были её молчаливыми собеседниками.

Она иногда вспоминала те два букета, размышляя об их судьбе. Всё было тогда так внезапно. Марина любила непредсказуемость, ждала чудес, мечтала о путешествиях. В тот майский день обычная прогулка превратилась во что-то волшебное и памятное.

Девочка не знала, что купит в тот день эти цветы.

Дедушка не знал, что купит их эта девочка.

Ландыши не знали, что их сорвёт тот самый старик.

Букеты не знали, что один из них будет подарен с благодарностью, второй – просто так, а третий – с любовью.

Марина не знала, что этот самый букетик станет свидетелем важного события в жизни Ани и Алёши.

Аня и Алёша не знали до этой секунды девочки Марины.

Тем более, они не знали, что купила их эта девочка у старика.

Как и не знали они того, что Марина подарит им этот букет.

Марина не знала, что именно эти ландыши будут дрожать в руке радостной Ани, когда Алёша сделает ей в тот же вечер предложение руки и сердца.

Не знала тогда Марина, что Аня согласится.

Аня в свою очередь не могла даже и представить, что Алёша задумал тогда.

Однако Алёша догадывался, что Аня ответит ему долгожданное «Да!»

Ландыши не знали, что они услышат подобное сегодня, когда ещё росли в пригородном лесу.

Дедушка не знал, что сорвёт именно эти ландыши, а не другие.

Не знала Марина и того, что деда зовут Виктор Петрович и что это он в окружении своих боевых товарищей в мае 45-го выкрикнул священное слово: «Победа!» в багровое берлинское небо.

Не знал Виктор Петрович, что девочку, которая купит у него ландыши, зовут Марина и то, что её маленький братик – инвалид детства. Не мог он догадаться и о том, что именно ему любящая сестрёнка подарит один из ласковых букетиков.

Не знала Марина, что возле памятника (мимо которого она проходила сотню раз) её сердце будет трепетать от гордости за свою страну и историю.

Не знали тамбовские колхозники и колхозницы, собравшие в далёком декабре 42-го средства на строительство танковой колонны «Тамбовский колхозник», что девочка Марина, их землячка, спустя 66 лет, возложит к монументу в честь их патриотического почина, эти скромные искренние ландыши.

Не знал и дождь того, что он так и не начнётся…

Никто в тот день не знал, что произойдёт с каждым из них. Но где-то в заоблачье волшебная палочка совершила именно такое стечение обстоятельств. Приятное ароматное совпадение!