Сказы деда Савватея. Болотное наказание

У ГНИЛОГО БОЛОТЦА И ГУЛЯТЬ
-ТА НЯ ХОТЦА! ЛЮДЯМ СТРАШНО,
ТУХЛО, ГАДЕНЬКО,ЛЕШИМ –
МЯГОНЬКО, ДА СЛАДЕНЬКО,
А ШУТУ БОЛОТНОМУ–
МЕСТО БЕЗЗАБОТНОЕ.

Недалече от небольшой деревеньки Старые Катухи, что в сторонке от прямоезженых и прямохоженых дорог, но почти впритык к Потеряеву лесу раскинулось, распространилось обширное болото. Именовалось оно, то болото, как Шутовское. Почему? Да шут его знает! Сами поймёте сейчас! Захватывало то болото, прирастало ежегодно всё новыми и новыми площадями, тесня огороды, луговины, да и сами Старые Катухи с такими же престарелыми и уже немощными жителями. Было, правду сказать, в деревеньке несколько довольно молодых людей, да отчего-то чуток ущербными они уродились, «с полупёхом», прямо ежели выразиться. Старики грешили на лес, а больше того на болото. Сказывали, что бабы, которые бывали на сносях, зря шастали в лес по грибы да особенно по ягоды, ну и к болоту зря таскались. Вот и результат! Колдовство, не иначе! В том Потеряевом лесу всегда страшновато, тревожно и шумно. То верхушки деревьев колышутся туда-сюда, шумят листвою гулко, будто множество малюсеньких ножек побежало-побежало в одну сторону, потом ветер дунул и вот уж словно в другую сторону затопотали дружно. Так-то вроде и ничего там, в вышине, у крон деревьев, да внизу жутковато больно. Вдруг чьи-то сильные крылья захлопали, ухнуло, заклёкотало, заворчало многоголосым эхом. Этими звуками будто окружало, заманивало, попугивало. И кажется вот-вот, сейчас-сейчас схватит за подол или штанину из-под куста кто-то, потянет на себя. Тогда и коряга, стянувшая платок с головы или уцепившаяся за лапоточек, будто крючочком, веточкой сухой, покажется старческой рукою, длинным пальцем колдуна и ещё Бог весть чем, но несомненно ужасным. А слышали ли Вы когда-либо о Боли-бошке? Не-е-е-т? Так вот слушайте.
Боли-бошка - это лесной дух! Сидит он в ягодных местах, особенно где брусника да клюква. Эти ягоды произрастают рясно,* краснеют на болотных полянках, среди топей и кочек, в окружении леса. Схоронится Боли-бошка за кустиком и это для него не мудрёно вовсе. Вы спросите: Почему же? Ростиком он махонький, вот почему. Большеголовый, с обвислыми ушами, длиннющим, востреньким носиком, большеротый с тонкими, точно ниточки, губами. Хоть и худюсенький, да больно рукаст, стервец. Пальцы на руках его, что «грабли загребушистые». Он, тот Боли-бошка грустненький, словно вот-вот заплачет от своих каких-то бед. А глаза его огромные хитрющие, лукавые, обманчивые и плутоватые, у Боли-бошки – то. Он вдруг да предстанет перед тобою весь такой немощный, бедненький, старенький, одёжка в заплаточках и просит, жалостливо так, со слезой в голосе, чтобы помогли ему отыскать потерянную холщовую суму-лакомку, она же нищенская его котомочка, мол обронил где-то. А в ней-то, в той котомочке, вся его жизнь, всё нужное. Даже заветный ключик от заветного замочка к дверке в его замшелую избёнку там же, в суме!
Нельзя, ни в коем случае помогать ему, это хитрость! Он закружит, захороводит по лесу, а начнёшь искать суму его, да всматриваться, от этого разболится сильно голова и потеряешь дорогу. А то ещё вскочит прытко на спину, покуда ты согнувшись ищешь, переберётся на шею, обхватит ножонками крепенько, да цепко, так что не вырвешься, накинет на голову лыковый ремешок и ну стягивать. Затаскает по кочкам да топким местам, не сообразишь в которую сторонку и идти-то, заплутаешь окончательно, да и пропадёшь. Вот ведь как!
Жители Старых Катухов уверяли пришлых, что видывали в Потеряевом лесу Боли-бошку, даже мол, пострадали от его козней. Теперь-то в лес только ватагой, большой компанией разве что и обязательно аукаются, окликают друг друга. Из виду не выпускают.
Частенько бывало ходили по грибы-ягоды впустую, так как лес сам-то шумит, а шума постороннего не переносит вовсе и даров не показывает лесных. А у Боли-бошки поди у самого, от этакого улюлюканья, смеха да ауканья башка начинает болеть и он на время уходит к себе, в чащу. Поэтому кому-то и везёт, тогда приходят из леса с полными лукошками, корзинами и туесами, так как воспользовались отсутствием лесного духа, не морочил их.
А вот уж о самом болоте дурная слава пострашнее шла!
Будто бы захватила его, то Шутовское болото, нечисть – Болотник со своей жёнкой Болотницей, вот уж и царствуют там, их эти владения теперь. А людей, «чумурудины склизкия» теснят и выживают. Нет-нет, да и пропадёт кто-то из деревенских, исчезнет. Хотя...
К примеру, вот. Пошёл мужик за козочкой «приколотой», привязанной к колышку на лужку, а обратно-то не вернулся. Ни хозяина, ни козы! Это о Макарке Крапивине речь.
Короче говоря – странно это и непонятно. По деревне одни домысли и догадки бродят, да перебегают шепотками от избы к избе. Куда подевался мужик? Ну вот куда, а? Неведомо!
Болотники теперь утащили к себе, не иначе! Так многие думали. Правду сказать, был тот Макарка выпивоха ещё поискать какой, да и дебошир известный в округе. Находились и такие, которые сказывали, мол, люди из соседней деревни наблюдали его с козою в нашем уездном городке, на базаре. Будто он продавал козу, предлагал всем подряд скотинку ту, а после удачной сделки «наглыкалси казёнки»* до «чёртиков», «до поросячьего визга» и его волоком утащили власти в «холодную», чтобы в себя пришёл! А уж потом-то никто и не видал, что дальше было, разъехались люди с базара, когда расторговались.
Да брехня всё это! Выдумки! Во всём Шутовское болото да болотные хозяева виною, так многие считали. Однозначно!
А вот вам, люди добрые, другой случай! Сами рассудите.
Как-то летним утречком, по холодку, тётка Аграфена Базыкина проредила грядку с морковью и вышла к скамейке перед палисадником, чтобы немного передохнуть, распрямить спину, а уж после браться за другие дела. Она потянулась с протяжным стоном, задрав вверх руки и подставив лицо робким пока лучам солнца, да вдруг осеклась, замерла, услышав голоса. По тропиночке, что вилась вдоль домов стоящих одним порядком, пхаясь* и о чём-то споря, двигались в сторону болота два деревенских недоросля*, да можно сказать – недоумка, Костька да Шурик. Босые, в подвёрнутых до колен портках, в драных уж, видать дедовых, соломенных шляпах, с длиннющими удилищами в руках.
Костька нёс банку с опарышами,* а Шурик ведёрко, видать для будущего улова. Они счастливо «щерились»*, наполненные предвкушениями от предстоящей рыбалки.
Поравнявшись со скамейкой, на которой восседала тётка Аграфена Базыкина, поздоровались с нею.
– И куды ет вы, Кинстантин с Ляксандром в етакую рань навострилися?– вежливо полюбопытствовала тётка Аграфена.
Шурик аж «пырснул слюной» от такого непонимания:
– Ты чаво, тётка? Аль ня видишь, мы жа чапаим* рыбалить!
– Так у нас в дяревне-та речки нету,– не унималась Аграфена, – неужто в суседнюю дяревню? Так туды, ежели на прямки-та, чатыре вярсты и всё лесом!
– Да мы жа на болоту, дурья твоя бошка,– надув губы баском произнёс Костька.
– Ща прикормим и пойдё-ё-ё-ть,– хохотнул Шурик,– тока дяржися. Вядёрка мало будить, тады порты сымим, штанины стяним поворозочками* и навалим в их рыбы. Хошь и табе принясём, а?
Тётка Аграфена понимая, что они не шутят, аж с лица вся спала:
– Да вы чаво робяты, сбрендили* никак? Тама рыбы сроду не водилося! Комарьё тучами, выдры, змеюки, лягуши, да Болотник с бабою своёй! Заманють, спымають да притопють, аль сожруть вас, идиёты!
– Ну ты, тётка язык-та свой попридяржи, – сделал шаг в сторону скамейки Костька, в глазах которого блеснул злобный огонёк,
– ет поглядеть надоть, хто здеся идиёт будить.
Тётка Аграфена Базыкина струхнула* не на шутку:
– Ой, да идитя вы уж, куды шли, – и себе под нос, устало пробурчала,– нету умку, сваво не вложишь, поди. Шурик, настроенный более миролюбиво, лыбясь* во весь свой рот с частоколом наезжающих один на другой зубов, утирая рукавом текущие без конца слюни, двинулся вприскочку за другом, прокричав Аграфене:
– А рыбы тама дополна-а-а! Так и играить, так и плюхаица, сам вида-а-а-л!
Тётка Аграфена хотела поперечить и сказать, что это не рыба вовсе, а жирнющие жабеняки* отъевшиеся на комарах-кровососах, да лишь махнула рукой, подумав:
– Идитя уж, к чяртям собачьим, придурошныя! Ну вас к бесу!
Прошло часа три, пожалуй. Тётка Аграфена намыла полы в избе, стряхнула и расстелила домотканые дорожки, прямо от комода до входной двери, сварила себе на керосинке кастрюльку пшённой кашки, откушала с холодным козьим молочком и вышла опять ко двору. Вышла просто так, поглядеть чего да как, с кем-та «поздоровкаца можа», побалаболить,* потрёкать* чуток от «нечего делать», да неожиданно увидала жуткую картину!
Со стороны Шутовского болота двигалось что-то громадное в сторону деревни!
Оно, это что-то, напоминало стожок свежескошенной травы, но на двух длинных, тощих ногах! Со всего этого чудища стекала, шлёпалась ошмётками болотная, зловонная жижа и гуща, распространяя гнилостный запах по округе. Нет-нет да выскакивали из глубин этого чудища мелкие лягушата, видно случайно попавшие туда.
Зажав рот ладонями, чтобы не завизжать, ни завопить в голос от страха, тётка Аграфена прижукла на скамейке, воззрившись в ужасе на приближающееся к ней Нечто. Убежать она не могла, ноги не слушались, обмякли.
Поравнявшись со скамейкой Нечто остановилось, громко произнесло:
– Уф-ф-ф!- и свалило на тропинку кучу всего, представ перед бабой грязным, неузнаваемым, но всё же Костькой!
– Ки-ки-кинстанти-и-и-н, ты ли?– заикаясь произнесла выпучив глаза, Аграфена Базыкина.
– А то хто жа,– прохрипел Костька,– я, растудыть яво в пячёнку!*
Вонючая куча, до того тихо лежащая возле тропинки всколыхнулась, из неё послышался надрывный кашель, потом она зашевелилась! Тут уж ноги сами подхватили бабу и она вскочив, козлом сиганула и уцепилась руками за калитку, намереваясь в случае чего, тут же ретироваться в свой двор. Раскидав гниль поднялся с земли Шурик!
– Приняси водицы тётка Аграфена, в роте противна, налопалси я жижи болотнай, када чуток не утоп там. Как ба ня Костька, хана ба мене была ба. Он принялся обираться, точно курица перед дождём. Костька дрёпнулся* на траву у тропинки, а тётка Аграфена метнулась к себе в сени, притащила полное ведро воды и корец*.
Стали сбегаться соседи. Остановившись в сторонке они взволнованно судачили, ничего не понимая, не зная – не ведая о происходящем.
Виновники жуткого события отпивались чистой водой, отсмаркивались, откашливались и умывались, короче говоря - приводили себя, как говорится, в божеский вид.
Прибежали запыхавшись, отдуваясь, громко причитая и голося, с другого края деревни мамаши и родня этих обалдуев. А виновники всей такой неразберихи, очухавшись поведали наконец встревоженным сельчанам о том, что с ними стряслось.
Пришли они к Шутовскому болоту, поделили опарышей,* уселись чуток поодаль друг от друга, чтобы лески на удочках не спутались, когда закидывать станут поплавок. Тут же поклёвка! Да незадача вышла, кто-то сожрал жирную насадку, «в момент», как говорится. И так, раз за разом, кошмар! Крючок всегда пустой, ни рыбы, ни насадки!
Сидеть у болота дюже тошно и парко. Москиты, слепни в глаза лезут, гул и писк комариный да разноголосье лягушачье, до звона в ушах раздражает. Вдруг Шурик разглядел прищурившись, под гнилой, кривенькой берёзкой, возле густой куги, в большой кувшинке девицу, красоты необыкновенной! Сидит такая прелесть и горько плачет, а у неё над головою пёстрые душечки* кружат, морочат, мелькают, мельтешат.
– А губки у ней аленькия, глазки «лупатинькия», носик махонькай, – хныкал Шурик, – красо-о-о-точка-а-а! Плачить прям в голос, мене к сабе зовёть, манить рученьками беленьками. Ну вота я и пошёл к ёй, запрыгал по кочкам, да осклизнулася нога у мене и сверзся я в ту болоту.
– Придурошнай,– всплеснула руками тётка Аграфена,– а я об чём вам сказвала? Ета ж Болотница! Она окаянная, манить да дражница!
Шурик утёр рукавом рубахи нос и продолжил, не переча теперь справедливым словам тётки Аграфены:
– Она, красоточка, в волосьи мои вцапилася и потянула к сабе, видать думала вытягнуть. Крутила мене прям волчком! Налипло тины, травищи, мути, пиявиц дополна к мене присосалося,– Шурик всхлипнул,– я уж и ворохнуца ня мог вовси, закуляхтаннай* тах-та, по рукам да ногам спутанай. – Ага, прям там – вытягнуть! Притопить и сожрать схотела таперича,– не унималась тётка Аграфена. – Здеся уж и я понЯл, чаво к чаму,– вступил в разговор Костька,– вода ходором заходила, вспучилася и из ней появилася лысая, огромадная башка. Склизкая вся, пасть раззявила, лапищи с перяпонками кверху задрала и к Шурику! А позади у ентай страсти агроменнай хвост кручёнай, в рыбией чашуе!
– Ну-у-у! А ты чаво жа?– выдохнул в ужасе народ. - Я та?- горделиво приосанился Костька, – выдрал здоровущай дрын,* да как хряснул* им по болоту! Бил, баламутил до той поры, покуда нечисть Шурика не выпустила с лап своих. Я яво коя-как вытягнул посля.
Деревня в ужасе безмолвствовала, да и чего тут скажешь, живут-то рядом с таким злом – Шутовским болотом! Да ещё и этот Потеряев лес с Боли-бошкой!
Прям казни египетские, прям казни! И за что наказание такое?
Шурик сидя на траве, отдирая от себя присосавшихся пиявок, вдруг шмыгнул носом да хмыкнул горько:
– А красотка та, када мене тягнула к сабе, с кувшинки-та приподнялася, ага. Так она ж, девка тока до половинки!
– Ну-у-у, – выпучил глаза народ,– а дале чаво у ей?
– А дале у ей гусячьи лапы и вся в чёрных перьях и пуху!
– Ня можить быть! – вскричал в один голос народ.
– Вот же ж приду-у-урошныя! А я ж сказвала им, Болотник да баба яво, Болотница и боля никто! - с торжеством в душе от своей прозорливости, выдохнула тётка Аграфена Базыкина.
С нею все согласились, да-а-а! О чём же тут спорить, факт!

СЛОВАРЬ ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКОГО ТАМБОВСКОГО ГОВОРА:

С полупёхом – придурковатый
рясно – щедро, тучно, густо
наклыкалси казёнки – напился
водкипхаясь – пихаясь, толкаясь
недоросль – про таких говорят: «Вырос, да ума не вынес»
щерились – смеялись показывая зубы
чапаем – шагаем, идём
сбрендили – рехнулись, «с ума сошли»
струхнуть – испугаться, бояться
поворозочка – бечёвочка, шнурочек
лыбиться – улыбаться
жабеняки – жабы
побалаболить – поговорить, посплетничать
потрёкать – впустую посудачить
растудыть яво в печёнки – присловье
дрёпнуться – свалиться, резко упасть
корец – ковш
пёстрые душечки – бабочки, мотыльки (Моршанск.уезд)
закуляхтанный – завёрнутый, скрученный кое-как
дрын – большая сучковатая палка
хряснул – резко стукнул, ударил
опарыш – личинка мясной мухи