ЯША И ЕГО ДРУЗЬЯ

Яша с друзьями - Еленкой да Валькой Булгаковым - живет в деревне Константиновка.

У Яши и еще есть друг, дед Константин, но у него дел полным- полно и встречи с дедом бывают не частые, мимолетные. Зато очень приятные!

Больше всего, конечно, Яша играет с Валькой да Еленкой. Иногда случаются и ссоры, но они бывают коротенькие и не очень обидные. После них, после этих самых ссор-то, когда приятели от обид всяк по себе, по одиночке дома сидят, особенно манится встретиться. Так и тянет поиграть, так и хочется придумать веселую забаву. Разве усидишь после этого дома? Шапку в охапку, одежонку на плечи /если холодно на дворе/ и айда к друзьям. Оказывается, они уже поджидают и уже слышится Еленкино „ой-ой".

„Ой-ой", - самое любимое у Еленки. Испугается ли чего, или обрадуется - все одинаково: „Ой-ой, мальчишки"...

И еще, Еленка заойойкала, то знай, что-нибудь она придумала. И Яша с Валькой тоже придумывать горазды... Радостно живется друзьям. Много всяких историй с ними приключается...

КОНСТАНТИНОВКА

Яша живет в Константиновке, в большом-большом селе. Константиновка - это одна улица, длинная, извилистая: то в одну сторону повернет, то в другую, то в ложбинку спустится, то на горку взбежит. Дома на горушке стоят гордые, будто хвалятся: вот, мол, полюбуйтесь, как высоко мы забрались, со всех сторон нас видно.

На горке жить и правда хорошо: в дождь отсюда быстрые ручейки бегут. На ручейках плотины интересно строить.

Но и в низине жить ничуть не хуже. Жарким летом тут прохладнее. Зимой снегу задерживается столько, что из него горки можно делать, крепости снежные лепить!

Дом, в котором живет Яша, стоит внизу, недалеко от глубокого пруда. Если встать на табуретку у окна, то увидишь, как на пруду ветер волны гоняет или как плещутся утята. В пруду живут шустрые блестящие рыбки. Яша иногда ходит кормить их крошками хлеба, что остаются на столе после обеда.

Если идти от Яшиного дома и подниматься вверх, то на пол дороге будет дом Еленки, а на самом-самом верху живет Валька Булгаков.

С Еленкой и Валькой Яша водится, играет. Может, далее дружит. Но самая настоящая дружба у Яши с соседом, дедом Константином.

ДЕД КОНСТАНТИН

У Деда Константина одно имя, но зовут его по-разному. Бабка Дуня, жена деда, когда в хорошем настроении, обращается к нему душевно - Кинстинтин. Яшин отец всегда называет его по имени и отчеству - Констан-тин Константинович. Яшина мама называет его ласково - дедушка Костя. Яша обращается к нему просто - дед Константин.

Яша у многих спрашивал - откуда пошло название села. Но никто не знал, если не считать деда. Он лее говорит, что имя дадено в честь Константинов, тут проживающих. И действительно, Константинов в Константиновке не перечесть. И председатель колхоза - Константин Иванович, и зоотехник - просто Костя, а еще есть бабка Константиниха...

Если по улице вверх подняться, а потом вниз спуститься, и там Константинов полным-полно.

Одно смущает Яшу: когда дед поясняет, то глаза прищуривает и со смешком добавляет:

- Это из-за меня название такое дали, потому как я самый старый Константин на селе и, опять же, «сплошной» Константин. Яша верит и сомневается: вот дед Сергей Яхремков постарше будет, но почему-то Сергеевкой не назвали, хотя он тоже «сплошной» Сергей, а именно - Сергей Сергеевич...

Вообще, с дедом Константином ухо надо держать востро: чуть зазеваешься - враз подшутит.

Яша не обижается. На деда невозможно обидеться: он добрый, веселый. А еще столько всего знает! От этих знаний, как сам он говорит, почти все волосы у него с головы поупрыгали. Тут уж Яшу сомнения не мучают, все на виду: вся верхушка дедовой головы безволосая.

Дружба у Яши с дедом давнишняя, прочная. Дед хоть и мастак подшучивать, но и помочь всегда поможет: лишь только обращайся за помощью, лишь только спрашивай.

Яша спрашивает. Что тут плохого? Дед Константин говорит, чем больше и чаще спрашиваешь, тем скорее растешь.

Всякое было между ними: и хорошее, и не очень хорошее. Про многое вспоминать приятно. Например, про Лобастика...

ЛОБАСТИК

Яша сидел на печи. Сидеть на теплых кирпичах хорошо. На улице лютовал мороз. Вечерело.

Около печки, прижавшись спиной к ее теплому боку, курили и тихонько разговаривали отец и дед Константин. С улицы донесся треск. - Ишь, как закручивает, аж бревна трещат, - сказал Дед.

- А почему бревна трещат? - спросил Яша.

Ответ был не сразу. Старик сунул в рот цигарку, затянулся. Вспых-нувший огонек: подсветил носатое лицо, лохматые брови.

- А потому, мой соколик, что им охота повернуться и обогреть в избе вторую бочину. Только, видишь, уложены они плотно друг к дружке, повернуться невозможно, вот и покрехтывают-потрескивают, бедолаги. Одежонки-то на них нету...

- Дед Константин, а зимой сразу в теплой шубе родятся?

- Что ты, мой соколик, зимой вовсе не рождаются.

Яша хотел было возразить, но не знал как. Не растут зимой ни трава, ни деревья, а воробьи зябко прячутся в соломенных крышах, и нет у них в гнездах ни яичек, ни птенчиков. «Значит, правду говорит дед Константин», - подумал Яша. С этой мыслью и заснул.

Ночью проснулся от суетни. Мать торопливо убирала горшки, таганы из угла за печкою. Отец принес охапку соломы, солома была холодной - это Яша почувствовал, даже лежа на печи: до него докатилась прохладная волна воздуха.

Случилось что-то очень важное. Даже такой соня, как кот Федька, и тот не спал: обнюхивал солому, терся о заснеженные валеки и хитро жмурил глаза.

Принесли еще соломы - полную кошелку... Но вдруг солома зашуршала, и из нее показалась маленькая мокрая мордочка. Яша шустро слез с печи.

- Где взяли?

- В хлеве. У коровки народился.

- А на улице сейчас зима?

- Зима.. Что с тобой? Во сне что-нибудь увидел?

Яша не ответил. Влез на печь и стал ждать утро.

Утром сходил за дедом Константином, привел его в угол за печью.

- Гляди, народился!

- Эх, мать честная, - удивился дед. - И зимы не побоялся. Ну и лобастик...

- Ага, я Лобастиком его назову.

ТЕЛЯЧЬИ ПРЕМУДРОСТИ

Радовался Яша, радовался появлению Лобастика, да, выходит, зря. На Яшу он никакого внимания, зато с котом Федькой - они не разлей вода. Раньше кот ночью спал на печи. Уляжется рядом с Яшей и мурлычет, и мурлычет. Слушает Яша, слушает Федькино мурлыканье и не заметит, как заснет. Теперь Федька с теленком спит. Ляжет Лобастик - Федька взберется к нему на бок, свернется калачиком и мурлычет свою песню. А теленок; кота языком гладит, облизывает.

Обидно Яше. Пожаловался отцу.

- Все правильно, от теленка молоком пахнет, вот и льнет к нему кот, - объяснил отец.

Яша хотел понюхать Лобастика, а тот как головой мотнет и по лицу ударил. У Яши аж искры из глаз посыпались. Попробуй тут понюхай.

Оделся Яша потеплее и пошел к Вальке Булгакову. Валька всегда все знает, глядишь, и тут поможет.

Когда пришел Яша, Валька изо всей силы колотил молотком по гвоздю. Гвоздь попался упрямый и никак не хотел лезть в доску. Валька не сдавался. Он такой, если за дело взялся, ни за что не отступится, пока своего не добьется.

- Ты что делаешь? - спросил Яша.

- ьТанк, - ответил нехотя Валька.

А со мной Федька перестал играть, - сказал Яша.

Валька ничего не ответил и продолжал бить по гвоздю. Яша подумал, что друг не расслышал его и добавил погромче:

- С Лобастиком подружился Федька. И ночует с ним...

- Не получается танк из дерева, - сказал огорченно Валька и, отложив молоток в сторону, наморщил лоб. Это означало, что он думает. Как помочь Яше. Наконец он сказал:

- Смажь голову на ночь молоком и дай понюхать коту. Все будет в порядке.

Вот ведь как просто! Удивительно, почему Яша сам не додумался до такого.

За ужином он немножко не допил молоко и тайком из стакана вылил себе на голову. Этого показалось мало. Макнул палец в сливки и за ушами помазал. Сливки-то Федька ого-го как любит.

Но напрасно гнулся Яша в три погибели, напрасно совал свою голову к Федькиному носу. Кот только презрительно фыркал. И опять он улегся спать с Лобастиком. Что тут поделаешь, ну хоть плачь.

На утро и впрямь Яша чуть не заревел. Волосы у него на голове слипились, голова сделалась жесткой и гудела, будто ее обручами стягивали.

Мать, посмотрев на сына, так и ахнула.

- Что с тобой? Никак медом намазался.

- Не-е, - прохныкал Яша. - Молоком.

Согрела мать воды да скорее голову Яше мыть. А потом на печь усадила.

Перед обедом пришел дед Константин. По тому, как лукаво посмотрел он на Яшу, как улыбнулся, Яша понял - дед уже знает о проделке... И не ошибся.

- Что это ты, мой соколик, вздумал голову в молоке мыть? Ай воды мало?

Делать нечего, пришлось все рассказать: и про обиду на кота, и о телячьей премудрости. Дед перестал улыбаться.

- Никакой тут премудрости телячьей нет.

- А вот и есть! - попробовал заспорить Яша.

- Нет, мой соколик, нету... Ты вот зачем на печь забрался?

- Холодно.

- То-то и оно. И Лобастику ночью холодно, а кот греет его, ведь у кота шубка теплая, телку и приятно. Облизывает он Федьку вовсе не из дружеских чувств, а по привычке своей телячьей. Так что, совет тебе, мой соколик: ляжет вечером теленок, а ты возьми да и накрой его какой-нибудь тряпицей или одежонкой ненужной. Да и про кота не забывай, погладь лишний раз...

Яша послушался совета деда. И все наладилось. Опять Яша засыпал под Федькино мурлыканье.

А Лобастик полюбил очень свеклу, которую Яша резал для него кубиками.

ПЕЧКИНО ГОРЕ

Однажды Яша проснулся, а дома никого: он не забоялся, потому что было уже светло, да он бы и в темноте не испугался - не в первый раз один в избе остается.

Мать уходит на ферму доить коров еще затемно, и у отца много дел в колхозной мастерской, где ремонтируют тракторы, комбайны и другую земледельную технику.

Сперва Яша так и подумал, что родители на работе. Однако, когда позавтракал оставленной на столе картошкой и ветчиной, вспомнил: отец же не собирался сегодня на работу... Обещал починить старые Яшины салазки. Метнулся к заднему окну, из которого виден сарай, думал, увидит там отца. Но ничего не увидел, окно было белым-бело от инея, постарался мороз-моро- зище. Тогда Яша стал прислушиваться, не долетит ли постукивание топора или шипение рубанка. За стеной было тихо. Видно, все-таки ушел отец на работу.

Яша совсем уж собрался заскучать, но тут с печки спрыгнул кот Федька. Потянулся, пофыркал, потерся о Яшины ноги и уставился на него, точно спрашивал: «Чем теперь займемся?»

Яша знал, чем заняться. Отыскал прочную нитку, надергал перьев из своей перины и стал привязывать их за конец нитки. Можно бы сделать проще: вместо птичьего пуха привязать какую-нибудь тряпицу, это даже было бы прочнее. Но Яша знал

Федькину слабость: он любит охотиться на птичек, и поэтому веселее будет бегать за пушистым комочком из куриных перьев.

Федька сообразил, в чем дело, и враз спрятался под шифоньерку, затаился, будто и нет его. Но Яша представляет: кот теперь весь подобрался, напружинился, ждет не дождется того момента, когда окажется на полу комочек из перьев. Тогда рыжей молнией скакнет к нему, и если Яша зевнет, то «добыча» окажется в когтистых лапах. Только Яша не промах: вовремя дернет за ниточку, и Федька останется ни с чем.

И пошла у них игра! Когда кот промахивался, Яша смеялся до слез, Федька же злился, сердито урчал и вновь и вновь бросался на «добычу» и если ловил ее, то перья летели во все стороны.

Через час они собрали в кучу все половики, стянули со стола скатерть, оборвали на одном окне занавеску, и там и сям вился пух... В таком виде и предстали они перед Яшиным отцом и дедом Константином, неожиданно вошедшими в избу.

- Эх, мать честная, да тут светопреставление, - съехидничал Дед.

- И никакое не представление, просто мы с Федькой играем... В охоту, - обидчиво пояснил Яша и принялся наводить порядок. Лишь после того, как половики оказались на прежних местах, обратился к отцу:

- Ты починил салазки?

Тот виновато развел руками.

- Не выгадал...

Большего он сказать не успел, дед Константин вступился.

- Э, мой соколик, не до салазок нам с ним было. Нашлось дело поважнее.

Яша насторожился, хотя дед вроде бы не хитрил. Он степенно скручивал цигарку. Что за дело такое, расспрашивать не спешил, дед и без вопроса объяснит, надо подождать.

- Да, вот я и говорю, важнющее дельце обтяпали... У Яхремко- вых печь из избы вытолкали. Как ни упиралась, как ни топорщилась, все одно одолели.

- Вы? Вдвоем?

- Вдвоем не управиться. Молочников Василий подсобил, зять Яхремковых дюже старался. И, опять же, газ здорово упирался.

Яша посмотрел на свою печку. Она стояла огромная, чуть ли не в пол-избы. И было засомневался... Но представил дядю Васю Молочникова, таинственного незнакомца по имени Газ и поверил.

- А как же дед Сергей? - спросил Яша чуть погодя. - Он ведь все время на печи лежал.

- Вместе с ним вытолкали, - ответил дед Константин.

- Замерзнет!

- Не должен. Мы печку поближе к омету с соломой пододвинули, чтоб топиться полегче ей было. Обогреет.

- А избу кто греть будет?

- Газ.

Опять этот Газ! Не однажды слышал Яша о нем, но ни разу его не видел.

Впервые заговорили о нем в конце прошлой осени, когда пред-седатель колхоза похвалился тем, что наконец-то раздобыл трубы, и теперь, мол, Газ вот-вот придет по ним в Константиновку. Дед Константин тогда еще сказал:

- Выходит, наваливается горе-горюшко на наши печки-навозницы.

Яша потрогал теплый бок печи и пожалел: придется и ее выталкивать. Родители вон ждут не дождутся, когда дотянут к дому трубы: говорят, что от Газа теплее. И тут страшная мысль пришла в голову: печь такая огромная и то в сильные морозы не обогревает. А какой лее тогда Газ? Разогромится во всю избу, и пройти будет негде.

Яша и сам не заметил, как все это деду высказал. Тот усмехнулся:

- Ты, Яков, на все сто прав. Газ, он такой, а может, и того похуже.

Вскоре дед Константин ушел, отец каким-то делом занялся, а Яша все думал о печке, о Газе, о деде Сергее Яхремкове. День к вечеру склонялся. Представилось, как старый Яхремков на печи кутается, ворочается. Да и как не ворочаться: снизу тепло от горячих печкиных кирпичей, а сверху-то мороз поджимает. И решил Яша идти к Яхремковым, деду Сергею шалаш строить. Заодно и на Газ посмотреть.

Достал валеночки теплые, высушенные и опять о печке загрустил...

Возле дома Яхремковых увидел гору закопченых, грязных кир-пичей. Яша сразу догадался: не целиком выталкивали ее из избы, а разбирали по кирпичику. Выходит, обхитрил деде Константин. Однако на обиду времени не хватило, потому что о деде Сергее подумалось: как лее он теперь без горячих кирпичей обходится?

В избу к Яхремковым входил тихонько, почти крадучись: вдруг сразу на Газ наскочишь. Но никакого Газа не увидел, заметил только свежевыструганные доски в полу. Ими заделали то место, где раньше печь стояла. А дед Сергей... дед Сергей сидел у окна и улыбался.

- Чего у двери стоишь, проходи, - пригласил он Яшу. В другой бы раз Яша подождал еще одного приглашения, но теперь согласился с первого.

Вышло, что и тут дед Константин обвел: никакой он не огромный, этот Газ, а даже очень маленький и цветом приятный, голубоватый, чуть-чуточки на небо похожий. И такой горячий! Сковородку не успели поставить, а она уже засковорчала.

Но всего удивительнее была железная бочка, по имени АГВ, стоявшая в углу кухни. Шипит себе да шипит, трубки от нее разные расходятся во все стороны. Дед Сергей у дальнего окна сидит, а бочка и ему тепло посылает - в большую чугунную гармошку. Дед привалился к ней боком и блаженствует.

Ну и дед Константин, - объегорил так объегорил.

Обида одолела. И как; не обижаться: да за такие дела!..

Всю обратную дорогу придумывал Яша, что лее бывает за такие дела, но ничего не придумал.

ПОГОВОРИЛИ

Придумал-таки Яша, как посчитаться с дедом Константином. Такую страшную месть изобрел!

Придет дед к ним «покалякать» (чего-чего, а это он очень любит!), начнет вопросы разные Яше задавать - а в ответ ни слова, ни полслова. Пусть покалякает с глухими стенами. Догадается, в чем дело, небось пропадет охота обдуривать. Только бы поскорее пришел. Но тот, будто нарочно, целый день заставил ждать. Да и пришедши, не враз к Яше обратился: с отцом про всякую пустяковину толковал.

Яша возле крутился, что называется, глаза мозолил, но дед на него никакого внимания. Яша кашлять начал, и так сильно, аж прямо закатывался, и своего добился.

- Э, мой соколик, ай распростыл?

«Началось!» - ликовал Яша, но в ответ ни гугу.

- Неужто корова говорилку отжевала?

Яша высунул язык.

- Цел, слава Богу. Чего ж молчишь тогда? Голос потерял?

Это была неожиданность. Как быть? Чего доброго, подумает, будто и правда охрип, разговор прекратит и ничего-то не поймет. Решил немножко сказать, а потом чок-молчок.

- Не потерял. Я на тебя из-за печки Яхремковых обиделся и не хочу с тобой разговаривать.

- Эх, мать честная, вот незадача. Совсем-совсем не будешь?.. Гляди-ко, молчит. А я хотел с ним об сурьезном покалякать...

Яша не поддался на эту уловку.

- Ну, напасть. Давеча снегиря красного поймал, дай, думаю, спрошу Якова, не нужен ли он ему.

У Яши радостно заколотилось сердце, и он едва не завопил: «Нужен, неси скорее!» Но вовремя спохватился: никакого снегиря у деда нет, ловить-то ему нечем.

- Придется выпустить птаху. А я ей и клетку было смастерил... Из медной проволоки, огнем горит, будто золотая.

Появилось сомнение: клетку-то дед может сделать, да еще какую! Однако голоса не подал.

- Да-а...

Дед Константин помолчал, покурил неторопливо, без жадности, и опять:

- Да-а...

Захотелось крикнуть, чего, мол, раздакался... А тут еще и в третий раз:

- Да-а...

Не выдержал Яша.

- Не дакай, раздакался. Все равно разговаривать не стану.

- Совсем?

- Совсем.

- Ну, напасть, и чего я такого сделал?

От этих слов Яше даже жарко сделалось. Подумать только, прикидывается, будто и вправду ничего не натворил. Высказать бы ему все, но коль решил молчать, придется молчать, а то и так говорил больше, чем надо. Дед за прежнюю уловку взялся.

- Да-а...

Но теперь Яша начеку. И дед, наверное, понял это. Захихикал, хотя видно было, что ему не смешно нисколечко.

Нонеча потеха случилась, когда печь выталкивали у соседей Яхремковых... Смеху было!...

Яша точно не слышал. Дед закашлялся, почти так же, как Яша.

- Стукни, - подставил он спину. - Либо табачинка в дыхательную попала.

Стукнуть - не разговаривать. Можно. И тут же дед завопил:

- Ты что лупишь изо всех сил? Так и калекой недолго оставить!

Это уж через край, Яша прямо-таки закипел от возмущения:

- Да я тебя чуть тронул.

- Ничего себе, чуть! Спину не разогнуть.

- Не притворяйся.

- Тебя бы так.

- На, вдарь.

Дед шлепнул ладошкой по спине.

- Как - чувствительно?

- Нисколько.

- Не признаешься?

- Да честное слово!

- Знаю я.

- Что ты знаешь?

- А то.

- Что?

- А все то.

- Что все то.

- Да это самое.

- Какое?

- А такое, всякое.

- Ну, какое?

- Я знаю, какое.

- Ничего ты не знаешь.

- Знаю.

- Не знаешь.

- А я говорю, знаю.

- А я говорю, не знаешь.

- Мне все известно.

- Ничего тебе не известно.

- Все!

- Ничего!

- Вот и поговорили. Домой пора.

Яша так и сел. Ну дед! Ну хитрючка! А дед Константин, будто ни в чем не бывало, положил руку на Яшину голову и сказал равнодушно:

- Ты, Яков, не серчай за вчерашнее. Поглядел я тогда на тебя, белый какой-то, дай, думаю, на морозец его сгоняю, для пользы дела. Ведь если бы я не сгородил, ты бы не вышел на улицу - мороза испугался. Признайся честно!

Пришлось Яше кивнуть головой. Угадал дед.

- Вот видишь. Заодно и газ поглядел. Так; что спасибо еще скажешь.

И ушел. Яше совестно стало. Ишь чего удумал, в молчанку играть... Ну да ладно: Яша и что-нибудь хорошенькое для деда придумает.

БЛИНЫ

Дед Константин поссорился с продавцом сельмага. Поссорился серьезно...

Собрался дед в магазин и Яшу с собой пригласил. Пришли, а продавцу, дяде Григорию, толстому, с блестящим красным лицом, как обычно, некогда: какие- то бумажки строчит. И все бубнит да бубнит:

- Одну минуточку, граждане и гражданочки. Одну

секундочку...

Даже смешно сделалось, в магазине-то никаких гражданок нет и граждан всего-навсего двое: дед да Яша. Наконец с бумажками покончено. Первым делом продавец к Яше обратился:

- Ну-с, молодой интересный, что приобретать будем? Спешу предупредить: джинсы не поступали. Есть недурной мадаполам- чик. Сделать метров пять?

- Будя балабонить, - не выдержал дед. - Займись делом. Дай соли, масла постного...

- Минутку-с, дозвольте с молодым человеком рассчитаться, - говорит с улыбкой дядя Григорий. Яше понравилось, получалось что-то наподобие игры.

- Значит, мадаполамчик не желаете? В таком случае рекомендую сапожки дамские на меху, с замком.

Лицо дяди Григория так и сияло, так и лоснилось. Дед Константин же помаленьку закипал. Яша не понимал, из-за чего он сердится. Обождать нельзя, что ли?

- Ах, ах, ах, - рассыпался тем временем продавец, - как же я недогадлив! Вы желаете карамелек?

- Сам ешь, - опять не стерпел дед, - они у тебя отмокли да слиплись. Отпусти товар, дома ждут.

- Ждут-пождут с утра до ночи...

Дядя Григорий закатился веселым смехом. Смеялся и Яша.

- И что вы торопитесь, Константин... забыл, как по батюшке. В ваши ли годы торопиться. Посидите, отдохните, поговорим малость.

Продавца распирала вежливость, обходительность.

- Ну и балабон ты, Гришка! Пёрвостатейный. Жалобу написать бы на тебя, да связываться охоты нету.

Дед Константин говорил со злостью. Яше стало стыдно за него: с ним вежливо-развежливо, а он раскипятился. И чем дальше, тем больше. Яша не стал слушать дедову брань, вышел из магазина. Когда дед, получив покупку, догнал, Яша сразу же начал выговаривать:

- Зачем ты ругался на дядю Григория? Он с тобой вежливо.

- Знаешь, Яков, иная вежливость похуже любой брехни.

- Так не бывает.

- Еще как бывает.

- А я говорю, не бывает...

Яша готов был слезу пустить, его удивляло дедово упрямство. Ведь яснее ясного - дяди Григория вежливость да обходительность была лучше дедовой ругани.

Вскоре этот случай вроде бы забылся. Но однажды дед Константин напомнил. Пришел к нему Яша рано-рано утром, ни за чем, просто так. Дед за столом спиной к двери сидит, блины ест, постным маслом намазанные. У Яши слюнки потекли.

- А, Яков, явился. Здорово. Садись, блинков поешь.

Только Яша за шапку взялся, к столу норовил двинуться, как дед и говорит:

- Ну, ежели не хочешь, то не садись.

Яша нахлобучил шапку, к двери попятился.

- Ох, хороши блины! - нахваливает дед.

Хотя это и без его похвальбы видно было: румяные, они так и поблескивали, намасленные.

- Может, передумал, съешь парочку?

Яша за шапку, а дед свое:

- Оно, конечно, не голодный ты небось, и дома поесть найдется что.

Опять Яша шапку на голову надвинул.

- Но, если разобраться с толком, то должен ты уважить стариков, принять приглашение.

Едва шапка с головы сползла, а от стола слышится:

- Но, с другой стороны, настаивать как-то неудобно: вдруг тебе не по нраву наш стариковский харч.

И так вежливо дед говорил, ну, будто мед лил. Но Яше от этой вежливости жарко стало.

- А может, одолеешь, полблинчика?

Шапка мгновенно слетела с головы, но и дед не дремал.

- Вообще-то из-за полблина и расчинаться не стоит.

Яша едва не плакал. Вовремя вступилась бабка Сима:

- Ты что ж это, старый, над дитем измываешься?

- С чего ты, мать, взяла, нечто я измываюсь? Да я с ним чин- чином, вежливо, обходительно.

Догадался Яша в чем дело. Нехорошо стало. Получалось, что не прав он был тогда. А блины и вправду есть расхотелось, потому что блестели они, как щеки у продавца.

СТЕЖКИ-ДОРОЖКИ

Несколько дней мела метель. Яша сидел дома. Все больше на печи. Хотя здесь ветер гудит в печной трубе слышнее и страху нагоняет больше, зато теплые кирпичи лучше, чем скрипучий диван.

Мела метель, мела да и остановилась. За стенами избы сделалось тихо: не воет ветер, снег не бьет в оконные стекла. Выглянуло солнце.

Яша скоренько собрался, схватил салазки и на улицу. А там - чудо! Глазам больно смотреть. Снег белее молока, а горки высо- ченные-развысоченные. Только Яша собрался за Валькой да Еленкой бежать, как сами они заявились.

Хорошо по свежему снегу на салазках с горок кататься. Особенно первый разок: когда после тебя единственный след остается.

А еще интересно наблюдать за тем, как тропинки зарождаются. Было чисто - смотришь, несмелый следок пробежал, за ним другой. Первая и самая утоптанная стелется к водоразборной колонке. Это и понятно. Вода в каждом доме нужна: и пищу стряпать, и скотину поить...

Едва о стежках речь зашла, Валька враз в знающего-презнающего превратился.

Я, - говорит, по дорожке от дома и до колонки могу определить, сколько скотины на дворе.

Еленка руками замахала, заойкала.

Ой, ой, Валька, да ты прямо самый настоящий сыщик!

Валька, конечно, от таких слов и вовсе загордился, заважничал. Повел Яшу и Еленку от дома к дому, от тропинки к тропинке. Стали угадывать наперебой. Еленка до того разошлась, что .только ее голос и слышался...

Но вдруг замолчала, и Валька с Яшей тоже умолкли. Они стояли против избы деда Сергея Яхремкова. От нее до колонки не было ни единого следа, хотя всем известно: у деда есть и корова, и овца. Еленка тут же за свое:

- Ой, ой, мальчишки, наверное, Яхремковы заболели и лежат в постели. Надо скорее идти в больницу и сказать врачу.

Кто знает, как дело обернулось бы дальше, если бы Яша не вспомнил:

- А дед Сергей сам за водой не ходит, ему дядя Семен, сын его, носит.

- Ой, ой, верно! - обрадовалась Еленка.

Они побежали к соседним постройкам - там жил дядя Семен - и нашли не то что стежку, а целую дорогу. Ножища у дядьки огромная, и воды, видно, он носил много. Тут дело ясное, задерживаться не из-за чего. Двинулись дальше.

Незаметно за веселой игрой дошагали до жилья бабки Кон- стантинихи... От бабкиных дверей был один-разъединственный следок. Такой скучный, еле приметный.

Бабка жила в одиночестве, скотины не держала. Было у нее несколько кур да петух, но их зимой поить не надо. Поскучнели ребята, уж было и по домам засобирались. Да вдруг Еленка зашептала:

- Мальчишки, давайте тропинку к избе бабы Константинихи протопчем.

Наверное, впервые Еленка обошлась без ой-ойканья.

Они стали ходить друг за дружкой, утаптывая белый скрипучий снег. За этим занятием и застал их дед Константин.

- Э, соколики, чем это вы занимаетесь?

- Тропинку для бабки вытаптываем! - с гордостью ответил Яша.

- Кгм, неплохо, даже очень хорошо! - похвалил дед. - Но было б еще лучше, если б вы очистили снег от окон бабкиной хатенки. А то, ишь, до половины их снегом закатало. Сидит, небось, Кон- стантиниха впотьмах...

А что! Яша с Валькой не какие-нибудь слабаки. Вооружились лопатами. Еленка веник притащила, и пошла работа. Комья снега так и летели в сторону. Еленка со стекол снег смахивала. Смахивала она, смахивала да как закричит:

- Ой, ой, мальчишки! Там кто-то смотрит.

И как побежит! В снег провалилась и растянулась. Яша с Валькой схватились за животики и тоже от смеха на снег повалились...

Из окна, добро улыбаясь, смотрела на них бабка Константиниха.

ЛЁДОЕДЫ

Был март. Яша, Валька и Еленка стояли у крылечка Валькиного дома и ничего не делали.

Копаться в снегу не хотелось: снег сделался рыхлым и от него очень пахло водой. Кататься на санках тоже плохо.

Неподалеку грелись на солнышке три старушки: Валькина и Еленкина бабушки и еще бабка Константиниха. Она пощурилась на солнце и радостно проговорила:

- Дождались тепла, дожили до весны!

- Да-а, - тут же поддакнула Валькина бабушка. - Птицы ледышки глотают, голоса к весенней песне прочищают.

Еленка прямо так и подпрыгнула и зашептала , зашептала то-ропливо:

- Ой, ой, мальчишки! Я что придумала, что придумала! Давайте и мы ледышки глотать, может быть, тоже голоса прочистим.

Затея всем понравилась. Ледышек сколько хочешь - сосульки частоколом с крыш свисают. Время от времени, подтаяв, они отрывались от крыши и точно пики вонзались в снег.

Валька взял огромную сосульку и похвалился:

- Я сейчас ее всю съем!

Яша отставать не хотел. Еленка аж взвизгнула от удовольствия.

- Ой, мальчишки, ну вы прямо настоящие-пренастоящие лё- доеды!

Валька враз подхватил:

- Точно, мы лёдоеды, а я самый главный-главнейший-разглав- нешйий лёдоед!

- Почему ты? - возмутился Яша.

- Потому, что я больше всех смогу съесть сосулек.

- Это еще посмотрим.

И началось... Еленка было заикнулась: мол, пора голоса пробовать. Да где там! Валька с Яшей грызли сосульки, как зайцы морковку. Но кто главный лёдоед, выяснить не удалось. Помешал деде Константин. Возвращался он откуда-то домой и на ребят наткнулся.

- Э, соколики, чем это вы заняты?

- Мы лёдоеды, - промямлил Яша.

- Кто, кто? Людоеды? Это что ж, людей едите?

- Нет, не людей, а лёд, - затараторила Еленка. - Они заспорили, кому быть главным лёдоедом.

- Ведь так и заболеть недолго, - забеспокоился дед Константин. - А ну, марш по домам отогреваться.

Он позвал Валькину бабушку, а Яшу сам домой повел и велел хорошенько прогреться.

Только зря Яша грел ноги о батарею, зря мама натирала его календулой - ничего не помогло. На утро Яша заболел. Ему было жарко и сильно болела голова. Приходила врач из сельской больницы, назначила горькие-прегорькие порошки. И самое неприятное - два укола в день!

На улице звенели капели, весело чирикали воробьи, голосисто кукарекали петухи, а Яше приходилось лежать в кровати. Было скучно-скучно.

Однажды пришел Валька. Принес моченые яблоки. Яше есть не хотелось, но, чтобы уважить друга, он откусил разочек. Валька молчал, молчал, а потом сказал:

- Ты главный лёдоед.

Яша не обрадовался. Ни к чему оно, это главное лёдоедство. И Валька заметил, что дружок; ничуть не рад.

- Давай никогда больше не будем лёдоедами, - предложил Валька, немного подумав.

- Давай, - согласился Яша.

- А будем мы с тобой яблокоедами...

- Морковоедами, - подхватил Яша.

- Горохоедами! - Закричал Валька.

- Лукоедами! - не отставал Яша.

- Ты что! Лук горький, он слезы из глаз выжимает. Лучше - помидороедами.

- Капустоедами!

- Макоедами!..

До самого вечера придумывали, какими едами они будут, Яша развеселился, и куда девалась скука!

Вскоре болезнь отступила, и Яша стал поправляться.

ПАРОХОД «ДЕД КОСТАНТИН»

В середине марта дед Константин заболел. Хрипел, кашлял, на ломоту в груди жаловался. Целыми днями с печки не слезал. Яша все чаще навещал старого друга. И всякий раз, даже тогда, когда Яша приходил дважды на день, задавал один и тот же вопрос:

- Как там, Яков, весна не показалась? Только она вылечит меня, по опыту знаю. Не впервой хворь со- мной приключается. Никаким лекарствам не поддается, но стоит солнышку пригреть хорошенько, высушить завалинку - и ожил я. Чуток на солнышке весеннем погреюсь, и хвори как не бывало.

- Похоже на весну, - торопливо отвечал Яша.

Он и сам давным-давно весну ждет. Хочется зеленой травы, теплой земли, по которой так приятно бегать босиком. Но еще трещат морозы, метет метель. Когда снег запорашивает одежду, Яша подолгу обмахивается в сенях, ему не хочется появляться перед дедом по-зимнему заснеженным. Только деда не проведешь: враз догадывается и грустнеет.

- Задерживается вёснушка. В силах еще зимища. - Покашляет, помолчит дед. - Либо не доживу до той поры, когда снег возгорится...

- Доживешь, дед Константин, немножко уже остается! Ты, главное, не трусь!

- Эти слова не сам Яша придумал, раньше много раз слышал от деда.

- Да я не боюсь, Яков. Годы подходят... Одно тревожит: помрешь - и враз позабудешься, никто и знать не будет, что жил на Свете Константин.

- Как же никто? А я?

- Вспомнишь?

- А то нет!

- Ну, и то ладно.

На этом разговор не оборвался. Просто дед замолчал на время: может, думал, может, с силами собирался.

- Это хорошо, Яков, что ты вспомнишь. Добро! Но я вот все думаю: странно жизнь устроена - одних людей государство знает, других область, третьих район, иные же живут вовсе безвестные... Я вот, к примеру. Когда-то поосторожничал, а чаще всего ленился, да на авось надеялся. Ты, Яков, на ус мотай. Жизнь, она такая - для нее не пожадничаешь, и она в ответ вознаградит.

Яша мало вник в последние слова, ему больше запала в душу дедова грусть. Придумать бы что-нибудь такое! Чтоб далеко-далеко о деде Константине узнали.

Из-за этой думы Яша даже про весну забыл. Но она сама о себе напомнила. Копал он как-то ямку в снегу и вдруг на дне ее воду увидел. Он скорее к деду. И еще из сеней закричал:

- Дед Константин, под снегом вода!

- Да ну? Неужто правда?

- А то нет! Я копал, гляжу - вода!

- Вон, оказывается, отчего я полегчание почувствовал. Выходит, полая вода на носу. Готовь пароходы, Яков!

И тут Яша враз догадался: вот как можно прославить деда Константина! Надо пароходики назвать его именем. Увидят их люди и узнают про деда. Главное - надписывать позаметнее, чтоб издали было видно.

И пошла у Яши работа. Делать бумажные пароходики дед научил, тут труд небольшой, но вот с надписыванием пришлось помучиться. Буквы Яша давно знает: что ни говори, а осенью в школу идти. «Дед» он написал сразу, но «Константина» едва одолел. Вышло, правда, у Яши «Костантин».

Штук десять пароходиков изготовил, хотел еще столько сделать, да вдруг испугался: «Пароходики-то размокнут враз, потонут. Никуда и не доплывут, никто и не прочитает название на них».

Руки опустились. Выручил отец, когда разузнал в чем дело.

- Надо деревянный, большой сделать. - И помог Яше мастерить его. Красивый получился! Название Яша вывел химическим карандашом.

Скорее бы зашумела вода. Но она, будто нарочно, не спешила. Дед потихоньку стал на улицу выходить.

Сядут они с Яшей на порожке и беседуют о всякой всячине. Про пароход Яша ни гуту.

Однажды в теплый, правда, мрачноватый, день, наконец-то ожила неглубокая лощинка, забурлила, зажурчала. Дед стоял неподалеку, смотрел на бегущую воду и радостно щурил глаза. Яша принес пароход. Дед враз посерьезнел.

- Не дело, Яков!

- Узнают про тебя, - нерешительно залепетал Яша. - Он далеко уплывет, гляди, какой прочный.

- Не дело! - еще строже сказал дед. - Пиши свое имя.

Яша растерялся.

- Мое? Зачем?

- А мне каково? Увидят люди и посмеются. Скажут, дожил старый, не сумел делом прославить свое имя, игрушкой соблазнился.

Яша стоял в нерешительности. Что же теперь делать с пароходом? Ломать жалко, сколько труда потрачено. Выход нашел дед Константин.

- Смывай название, - сказал голосом помягче. - Другое дадим: «Победитель». Ведь мы с тобой победили: зиму пережили, болезнь пересилили.

ПОДСНЕЖНИКИ

От нечего делать Яша шарил за диваном. Вытащил оттуда свою старую варежку, осколок зеркала, запыленный резиновый мячик, а потом вдруг укололся о какие-то веточки. Достал их и обмер. Как же он забыл такое?.. Ведь то были не просто веточки, а луговые цветы.

Яша прильнул к оконному стеклу, ему хотелось увидеть на улице сугробы снега, но от сугробов ничего уже не осталось. Яша едва не заплакал. Неужто прозевал? Он торопливо натянул резиновые сапожки, накинул курточку и по грязной, липкой стежке заспешил за огороды, в таловые и ракитовые заросли. Идти было тяжело, грязь засасывала сапоги, норовила стянуть их с ног, но Яша упрямо продвигался вперед. В голове была только одна мысль: «Как же он забыл такое!..»

Все началось в Яшин день рождения, а он у него зимой, в феврале. В самый полдень ввалился в избу дед Константин, весь- весь заснеженный, и, не отряхиваясь, забубнил:

- Ну, где он, именинник-то? Я цветков ему на лугу насобирал.

И он вытащил из-за пазухи букетик желтых и белых цветов.

Яша едва не поверил деду, но когда взял букет в руки, догадался: вовсе и не с луга он, а из стога сена. Цветы были жесткие, засушенные, но пахло от них летом, теплом, земляникой. Яша поставил их в стакан с водой - а вдруг оживут?..

- Дед Константин, а когда у тебя день рождения? - спросил тогда Яша.

- Э, мой соколик, я так давно на свете живу, что позабыл, в какой день на земле объявился. - Дед немного помолчал. - Одно только помню: мамаша покойная сказывала, мол, ты, Костюшка, в счастливый день голос подал. В ту пору первые подснежники расцвели. Во-о!

Глаза у деда залучились добрым светом, он отодрал с воротника сосульку и сунул Яше в пригоршню.

- На-ко тебе еще подарочек - изумруд-драгоценность!

Яша перекидывал сосульку с руки на руку, чтоб подольше не таяла, но она становилась все меньше и меньше. Дед сидел задумчивый, наверное, вспоминал что-то. Через некоторое время встрепенулся:

- А бабушка моя говаривала, мол, Константин, тебе вовек не состариться, главное, про подснежники не забывай, хотя бы один, но должен быть у тебя в день рождения, он, мол, завсегда подмолодит.

Яша насторожился: что-то подозрительно дед глаза косит.

- Почему ж ты состарился? - спросил недоверчиво.

- Видишь ли, мой соколик, то забуду про цветки, а то и вовсе недосуг...

Тогда Яша не поверил дедовым словам: виданное ли дело, чтоб о таком и позабыть... Но вот сейчас, шлепая по грязи, поверил. Забыл же он сам, почему дед не может запамятовать?

А забыл Яша о своем обещании выследить, когда зацветут под-снежники... Решил он тогда, все в тот же февральский день, подарить первый букетик деду. Но вот ведь как все обернулось.

Затаив дыхание, входил Яша в кусты, оглядывал полянку за полянкой, и все радостнее делалось на душе. Цветов еще не было. Когда же отыскал под редкими кусточками маленькие цветочные ростки, и вовсе возрадовался. Выходит, не прозевал! Не распустились еще подснежники!

Теперь он по нескольку раз на день наведывался сюда. Мать заметила его похождения.

- Что это ты зачастил за огороды? - спросила она как-то под вечер. - Не простыл бы опять.

Яше не хотелось выдавать свою тайну, и он маленечко схитрил:

- Там какая-то птичка гнездо вьет, а я наблюдаю. И не простыну, я тепло одеваюсь.

Мать посмотрела неодобрительно, но больше не расспрашивала. И вот наконец наступил долгожданный день! Зацвели самые первые подснежники: несмело, так, кое-где. Яша осторожно сорвал распустившиеся и прямиком к деду.

Дед Константин, еще не совсем оправившийся от болезни, сидел на печи, свесив наружу тощие ноги, обутые в большие подшитые валенки. Яша протянул букетик:

- Поздравляю, дед Константин! У тебя нынче день рождения: подснежники расцвели. На, молодей!

Дед цветы понюхал, а потом закрыл лицо руками и дрожащим голосом произнес:

- И-их, Яков...

И больше ничего, и лицо не открывал. Яша подумал, что дед молодеет, и тихонько удалился.

В сенях его догнала дедова бабка.

- Приходи чай пить, я малиновое варенье достану. Чуток погуляй и иди.

Когда Яша пришел на чай, то от удивления даже рот открыл. Дед Константин сидел за столом в чистой белой рубахе, весь какой-то сияющий и очень, очень помолодевший.

СОЛЕНЫЙ СОК БЕРЕЗОВЫЙ

Яша с Еленкой играли на лужке, на зеленой молоденькой травке. Пришел Валька Булгаков, весь звенящий и гремящий. Гремели, звенели банки из-под консервов, пузырьки, бутылочки из-под лекарств. Они тор-чали из его карманов, болтались на веревочках через плечо.

Валька не стал объяснять, зачем нужно столько посуды. Он всего лишь важно сказал:

- Пошли со мной.

Яша с Еленкой сразу согласились. И как не согласиться - интересно ведь узнать, для чего вся эта посуда.

Гремящий Валька топал впереди, друзья тихонько шли за ним сделом. Сперва шли молча, потом Валька не выдержал.

- Вы радио слушали? - спросил он таинственно.

- Нет, - робко ответила Еленка.

- Ну и зря. А я слушал. Там один дяденька стихи читал про весну. И он сказал: «Пора за березовым соком в лес отправляться, друзья...» Вот.

- И мы идем за березовым соком, - догадался Яша.

- Ага. Как наберем все банки полные да как напьемся вволю!

- Ой, ой, мальчишки, у нас же леса нет, - огорчилась Еленка.

- А березы...

Березы в Константиновке росли. Только было их немного. Ветел росло много, тополей и того больше, а вот берез было всего с десяток. Откуда и как появились они за деревней, никто не знал. Росли себе и росли, никто никогда не брал из них сок.

Валька запасся перочинным ножичком. Лезвие было очень острое, оно свободно резало березовую кору. Из разреза выкатилась чистая капелька и упала Еленке на сапог.

- Ой, ой, ой! Березка заплакала, ей, наверное, очень-очень больно, - причитала Еленка.

- Деревьям не бывает больно, - попробовал успокоить ее Валька.

- А почему у них слезы текут?

- Это не слезы, это сок. Попробуй, лизни разочек, узнаешь, какой он сладкий, вкусный.

- Не нужен мне сок, не хочу, не хочу такой сок!

Еленка убежала. А Валька и Яша остались. Правда, и у Яши охота поубавилась, да и Вальке скоро надоело делать надрезы. Повесили они банки три-четыре и пошли гулять. Потом, мол, еще навешаем.

Когда они вернулись к березам, то увидели Еленку.

- Чего ж вы ходите, небось уж банки набрались.

Соку накапало немного, но попробовать можно. Валька попробовал, сморщился и выплюнул. Яша сделал то же. И совсем несладким оказался березовый сок, а соленым.

- Его, наверное, собирают, чтоб огурцы солить, - протянул Яша.

- По радио не говорили, для чего. Просто дяденька звал в лес за березовым соком.

- Это не сок, а слезы, они всегда соленые, - сказала Еленка.

Пораскидал Валька свои банки-склянки.

- А ну его, этот сок березовый. Чай с вареньем и то вкуснее...

Только летом Еленка рассказала, почему сок оказался соленым.

Когда она убежала от ребят, то встретила деда Константина и все ему рассказала.

- Ах, сорванцы, - осерчал дед, попортят деревья, покалечат.

Он дал Еленке щепоть соли и велел чуть-чуть насыпать в баночки...

- Пусть попьют рассольчика березового.

Ох, и посмеялись Валька с Яшей над собой...

Сладок сок березовый. Но для кого как: мальчишкам удовольствие, а каково березам? Больно, наверное! Хоть они и деревья, не зря плачут, не зря слезы проливают.

ФИЛЬКА

Снег давно растаял, но хорошего дождя с грозой еще не было. Земля казалась грязной, неумытой.

Яша взял грабли и пошел в палисадник сгребать прошлогодние листья. Вдруг увидел, как один серый листочек зашевелился; пригляделся хорошенько - оказалось, это не листок вовсе, а серый воробушек, он часто махал одним крылом, а второе обвисло и было неподвижно.

Яша взял воробья. Тот отчаянно закричал, стал больно щипаться и норовил все вырваться. На крик слетелась стая драчливых воробьев; они подняли такой шум-гам, что у Яши зазвенело в ушах.

- Чего раскричались! Не видите, ваш воробушек поранен! - прикрикнул на забияк. Но те и слушать не хотели, гомонили пуще прежнего и были готовы ринуться в драку. Только Яша не стал связываться. Пошел в избу, отыскал там тряпицу, чтоб перевязать раненого, но нечаянно расслабил руку, воробушек вырвался и побежал в темный уголок. Откуда-то выскочил кот Федька и сцапал его. Раздался жалобный воробьиный писк.

- Федька, убью!

Кот выпустил жертву. Яша подскочил к коту, хотел ударить, но тот не стал ждать пинка, а с сердитым ворчанием выбежал в сени и юркнул на чердак.

Воробей лежал неподвижно. Яша перевязал поломанные крылья, посадил в теплую варежку и уложил на печь.

Вновь отправился в палисадник. Когда проходил через сени, услышал сверху жалобное мяуканье. Федька канючил. Яша погрозил ему кулаком.

- Погоди у меня!

Что бы ни делал Яша в этот день, он все время помнил о воробье. Несколько раз давал ему воды, хлебных крошек, но тот от всего отказывался.

Ночью спалось плохо: снился мертвый воробей, страшный, разъяренный кот Федька. А потом показалось, что в окно постучала стая драчливых воробьев. От страха очнулся. Оказалось, вовсе это не воробьи стучат, а крупные капли дождя...

Утром встал с постели рано, из-за окна ему улыбнулось солнце. Однако вспомнился вчерашний день: радоваться было нечему.

Достал с печки варежку. Воробушек был жив. Он бойко посматривал хитрыми глазками, казалось, хотел спросить: «Ну, а дальше что?»

Яша дал ему воды. Воробушек попил немножко, потом склюнул три разваренные пшенинки. Яша облегченно вздохнул и тут же придумал воробью имя: Филька. Вышел с ним на улицу и замер удивленно. На улице было необыкновенно чисто и ново.

- Смотри, Филька, как далеко видно!

Фильке, наверное, тоже понравилось, он закопошился в Яшиной ладошке и громко чирикнул. Его голос услышала стая воробьев и тут же раскричалась громче вчерашнего.

- Опять за свое! - сказал Яша. - Вот вылечу Фильку и отпущу!

ДВЕ ГОРОШИНЫ

Уставшие за день воробьи густо облепили провода. Они смотрели сверху на проходящее внизу овечье стадо и шумно чирикали.

Пахло пылью, шерстью и молодой полынью, запах которой овцы принесли с луга.

Через стадо на двухколесной таратайке, в которую запряжена старая толстая кобыла с ласковой кличкой «Птичка», ехал дед Константин. Овцы не боялись кобылы и валом валили ей под ноги. Птичка прядала ушами, добродушно фыркала и осторожно толкала овец в мягкие шерстяные бока, расчищая себе дорогу.

Дед Константин, обычно любивший покрикивать на лошадь, теперь сидел молча. Сосал потухшую цигарку да то и дело хватался за огромный козырек старого картуза, будто проверял, на месте ли он.

Яша знал, есть у деда новая фуражка. Однажды спросил: отчего же дед не носит ее?

- Видишь, какой большой козырек? - Дед указал на картуз.

- Вижу, - сказал Яша.

- А знаешь, какая от него тень?

Яша не знал.

- То-то же. Под ним мне любой жар нипочем. А новая фуражка пущай полежит, пущай ее козырек порастет маленько. Как станет вот таким, - указал пальцем вверх, - тогда поглядим, может, и закинем это старье. - И похлопал себя по голове.

- А старый козырек теперь не растет?

- Не-е. Мы с ним давно уж отрослись.

Едва выздоровев, дед попросился на работу, и теперь подвозил воду работающим в поле.

Нынче обещал он привезти с посева горстку гороха. Только не забыл ли? Яша пошел помогать распрягать лошадь. Птичка понюхала Яшину голову и стала мягкими прохладными губами перебирать волосы.

Яша испугался: вот какой большой рот у кобылы... Но та без-различно всхрапнула и пошла вслед за дедом. Яша остался у повозки. Идти за ними побоялся, у сарая привязан злой-презлой пес Мурзик, тот не будет перебирать губами, сразу зубы в дело пустит.

Опять дед не повел лошадь в колхозную конюшню, значит, завтра ехать ему на работу с восходом солнца.

Сматывая вожжи, Яша поглядывал на дедовы карманы. Они были тощие, видно, о горохе забыто. Но дед осторожно стянул картуз - горох был в нем. Три горошины прилипли к лысине. Когда они скатились в картуз, на голове остались маленькие круглые вмятинки.

- Карманы у меня с дырушками, хсисет с табаком еще держат, ну а уж зерна в них не припасешь.

Дома Яша залил горох водой: помягче будет, а то сгрыз две горошины - и зубы заныли.

Укладываясь спать, услышал, как отец прошептал матери:

- Арестовали Андрея Кузьмова и бабку Хаврошу.

- За что же?

- Андрей своровал мешок зерна с посева.

- А бабка-то при чем?

- Как же ни при чем? Не надо принимать краденое.

Яша вздрогнул. Сон как рукой сняло. Встал и пошел сливать воду из гороха.

- Сынок, ты что? - спросила мать.

- Да так... попить.

Много раз слышал Яша о том, что ночи теперь короткие: но эта ночь была длиннющей, казалось, она никогда и не кончится. Чуть стало светать, понес кружку с горохом деду Константину.

- Слыхал, дядьку Андрея Кузьмова с бабкой Хаврошей арестовали?

- Ну! За какие же провинности?

- Зерно украли с посева.

- Тогда за дело.

- Вот... Назад отвези...

Яша протянул горох. Дед ухмыльнулся, снял картуз и подставил под кружку.

- Сыпь.

- Горох-то мокрый.

- Голова у меня горячая, просохнет.

- Яша потоптался на месте.

- Я вчера две горошины съел...

- Эх ты, мать честная!

Дед отвернулся, плечи его затряслись.

- Не беда, - сказал он чуть погодя, - вчера Васька Молочников опрокинул в степи фуру с горохом, а подобрал не дочиста, отыщу там две горошины.

Яша улыбнулся и пошел досыпать.

О ЧЕМ ОНИ ГОВОРЯТ?

- Ой, ой, ой, мальчишки! Я сейчас слышала, как в хлеву у нас курица смеялась...

Валька, как стоял, облокотившись о забор, так и повис на нем, точно тряпка. Тряпка обычно от ветра трепыхается, а Валька от смеха дрыгался и еще приговаривал:

- Яша, держи меня, а то я лопну. Надо же придумать - курица смеялась...

Яша держать Вальку не мог, потому что сам катался по траве и хохотал изо всех сил.

Еленка разобиделась.

- И нисколько я не придумываю, - сказала сквозь слезы. - Вот слышала, слышала, слышала...

Товарищи ее приутихли. До смеха тут, когда вот-вот слезы польются.

- Над чем смеялась курица-то? - спросил Яша, еле сдерживая смех.

- Знаю, над чем. - В Еленкином голосе все еще чувствовались слезы. - Мне бабушка сказала, что все животные и птицы умеют разговаривать между собой и даже немножко по-нашему, по- человечьи. Я не поверила. А бабушка говорит - иди да послушай. И я пошла. Только к хлеву приблизилась, а там куроча с гнезда слетела да как рассмеется.

Булгаков аж взвизгнул от смеха и опять повис на городьбе. Но Яше смешно не сделалось, вспомнился дед Константин.

Однажды дед чинил будку для Мурзика. Мурзик ластился, просился на свободу, надоело ему, видно, на цепи сидеть. Дед добродушно балагурил:

- Не-е, мой соколик, так дело не пойдет, не отпущу я тебя, плоховато просишься. Невразумительно... Скажи хорошенько, тогда посмотрим.

В конце концов Мурзик оказался на свободе: значит, сумел он уговорить хозяина. Яша тогда рядом стоял и ничего не понимал, вернее сказать, даже и не прислушивался. А дед Константин, выходит, понимал Мурзика.

Яша рассказал об этом друзьям. Валька перестал смеяться и тоже вспомнил похожий случай.

- Ой, ой, мальчишки, давайте прислушиваться, - обрадовалась Еленка.

Они замолчали. Звуков было много. Чирикали воробьи, где-то мычал теленок, кудахтали куры, на старых ветлах у пруда кричали грачи. Только все это было непонятно. Попробуй разберись, когда один сидит на веточке и время от времени роняет свое негромкое: чик-чирик, а другой во все горло орёт кар-р-р, кар-р-р.

Еленка шею вытянула, уж так ей хотелось разобраться в незнакомом говоре. Валька уставился на воробья, будто глухонемой на говорящего, пытаясь понять, про что толкует птичка.

Яша прислушивался к мычанию Лобастика. Но о чем мычал теленок? Корм у него под ногами, пойло ему Яша носил. Может, просит, чтоб с ним поиграли? Пойди разберись...

И еще где-то за сараями громко кричала наседка. И чего зря горло дерет?

Вдруг из-за угла дома дед Константин вышел и сердито на ребят закричал:

- Вы что, оглохли? Наседка их на помощь зовет, а они ни с места.

Дед шустро побежал на крик. Ребятки, не отставая, за ним ринулись.

За сараем коршун напал на наседку с выводком. Она защищала своих цыплят и громко кричала. Коршуна прогнали. Яша не постеснялся и сказал деду Константину о том, как пробовали они разгадать разговор птиц, животных. Яша думал, что дед посмеется над затеей, но тот даже и не улыбнулся.

- Это вы молодцы, соколики! Только вот что я вам скажу: тот разговор надо не столько ухом слушать, сколько сердцем. Тогда, может, и поймете что.

ПУТЕШЕСТВЕННИКИ «НИСМЕСТА»

Однажды Яша, Валька и Еленка собрались путешествовать. Каждый взял по большому куску хлеба, по вареному яичку. Еленка притащила термос с чаем. Всем известно - в дороге хочется есть и пить. Осталось только решить: в какую сторону отправиться путешествовать. Вот тут и разгорелся сыр-бор.

Яша хотел на молочный комплекс, где работала его мать.

- У моей мамы работа наиважнейшая. Молочная! - сказал гордо Яша.

- Подумаешь, молочная, - сказала Еленка. - А у моего папы работа железная. Вот! И горячая.

Еленкин отец работает кузнецом и, конечно же, ей хотелось, чтобы сначала пошли в кузницу.

- Молочная важнее, - не сдавался Яща. - Попробуй кашу поешь без молока или масла.

- А папка, между прочим, чинит доильные аппараты. Если он не починит, доить будет нечем.

- Можно и руками подоить.

- Ой, ой, руками подоить, - передразнила Еленка. - Руки устанут, чтоб всех коров передоить.

- А у мамки не устанут.

- А вот устанут.

- Не устанут!

- Устанут!

Неизвестно, до чего бы они доспорились, если б их не перекричал Валька.

Он кричал громче всех. Он не предлагал, он требовал идти на пилораму. Там работал Валькин отец.

- На пилораме - вжи-вжи, вжи-вжи-и! - кричал Валька. - Опилки во все стороны веером. Они теплые, в них можно погреться.

- Ой, ой, ой, будто мы замерзли, - засмеялась Еленка.

- Можно с собой насыпать опилок, - наседал Валька. - Из мокрых опилок куличики делать - во!

- Один сор из твоих опилок;. Я и так вчера целый день в доме мела. Насилу-насилу весь мусор вымела. А тут еще твои опилки- пропилки.

- И никакие они не пропилки...

Спорили они все, спорили и вдруг почувствовали, что прого-лодались. Поели хлеба, яичек; запили чаем из Еленкиного термоса... И вновь спорить принялись.

До самого обеда кричали, шумели, но так ни до чего и не докричались. На обед их позвали. После обеда опять все вместе собрались. И опять проспорили до вечера.

Неподалеку дед Константин потихоньку сарай у себя чинил и почти все слышал. Терпел он, терпел да не вытерпел. Подошел к ребятам.

- Долго еще будете балабонить, горе-путешественники? За то время, что проспорили, вы успели бы везде побывать, всего посмотреть. А вы ни с места не сдвинулись. Э-эх, путешественники по имени «Нисместа».

Нехорошо ребятам сделалось. Обидно. День прошел, можно сказать, зря.

Решили они назавтра встать пораньше и, не мешкая, не споря, сходить и на молочный комплекс, и в кузницу к Еленкиному отцу, и на пилораму, посидеть там в сыпучих, теплых опилках. Главное, денек бы выдался хороший!

ТЕПЛЫЕ ЛЯГУШКИ

Яша с дедом Константином сидят на сломанной ветле возле пруда. В руках у Яши длинная гибкая хворостинка. В пруду на разные голоса лягушки кричат: они и квакают, и мычат, и пускают похожие на птичьи переливистые трели. В лягушачий хор вплетается голос трактора, долетающий с дальнего-дальнего поля. Красное закатное солнце спокойно плывет к горизонту.

От солнечной красноты и все вокруг красно: и прошлогодний камыш, и старые ветлы, и лицо деда Константина. Дед сидит забывшись, немигающе смотрит на воду. В правой руке у него давно погасшая цигарка.

Яше не скучно, с дедом и молча сидеть интересно. Глянешь на его задумчивое, в частой сеточке морщин лицо и самому захочется подумать о чем-нибудь хорошем.

Но только собрался Яша вспомнить что-то хорошее, как к ногам его припрыгала большая зеленая лягушка и уставилась выпученными глазами. У Яши по спине мурашки побежали. Он до ужаса боится лягушек...

И засвистела хворостина. Заметалась лягушка, заскакала. Оживился дед Константин, встрепенулся.

- Яков, погодь, остановись.

Но где там... Однако пучеглазка не промах: на трех ногах, но успела доскакать до воды и враз нырнула ко дну. По воде-то хлещи не хлещи - не достанешь. Разгоряченный, возвратился Яша к деду.

- Укокошил? - спросил тот вроде бы равнодушно.

- Ускакала, - подосадовал Яша.

- Молодец.

Кого похвалил дед, было непонятно. Яша переспросил:

- Кто молодец?

- Не ты, конечно.

Яша насупился.

- Не серчай, Яков, зря накинулся: всякая тварь для жизни создана.

- Она же холодная, скользкая!

- А рыбки?

- Сравнил. У тех лапок нет, царапаться им нечем, и они теплее.

- Нисколько не теплее.

- Теплее!

Дед Константин шибко поднялся и засеменил к пруду. А там этих лягушек! Изловчился дед и схватил здоровенную лягушищу.

- На-ко, потрогай. Теплая попалась, и пузцо к нее гладенькое, мягонькое.

Голос у деда почему-то дрожал, а лицо побледнело. Яша осторожно, одним пальчиком коснулся пестрого лягушачьего живота. Лягушка трепыхнулась, Яша испуганно отдернул руку.

- Не дрейфь, Яков. Погоди, оно, пузцо-то, цветом на перепелиное яичко похожее.

Это было правдой. И опять же, дед держал лягушку в подраги-вающей руке с нежностью, точно новую, связанную из козьего пуха варежку. И Яша осмелел.

То ли нагретая дедовой ладонью, то ли и вправду лягушка попалась теплая, но противного холодка в руке он не ощутил.

Яша смотрел на лягушку, а лягушка смотрела на него, вдруг ни с того ни с сего как закричит: «Бреке-ке-ке». У Яши аж внутри захолонуло, и он едва не бросил зеленую.

- Это она, Яков, наверное, от щекотки рассмеялась, - сказал с теплотой в голосе дед Константин.

Может, от дедовой теплоты, а может, от лягушкиного смеха, Яша совсем успокоился. Он отпустил лягушку и поймал другую.

- Дед Константин, и эта теплая! - закричал радостно. - Пойду маме покажу.

Он побежал к дому. Сзади неторопливо шел дед и лукаво по-смеивался.

Мать помогала дедовой бабке белье полоскать. Перепугалась очень.

- Яша, не подходи ко мне, я боюсь их.

- Она же теплая и не царапается. У нее и коготков даже нет. - Он остановился в нерешительности. Дедова бабка сощурила глаза, похихикала и сказала:

- Вон дед идет, напугай его: он страсть как этих тварей страшится. Разнежится утром в постели, вставать заленится, так я пообещаю лягушонка ему подпустить - вскакивает как миленький...

И Яша догадался, отчего дед тогда побледнел и почему рука у него дрожала.

ЧЬЯ ЕДА ВКУСНЕЕ

Хорошо собирать грибы-опята после дождя. Но однажды Валька, Еленка и Яша пошли их искать, хотя дождя давно и не было.

Все началось с того, что Валька подслушал разговор своей бабушки с бабкой Константинихой. Говорили они про молодость свою, про то, как грибов на лугу уйма-уймища...

Валька едва услышал про это, схватил корзинку, с которой ходил по грибы, и к друзьям.

- Айда на луг за опятами, собирайтесь скорее!

И Яша, и Еленка собрались быстро. Вскоре и на луг пришли. Ходили, ходили, почти весь луг исколесили - ни одного грибочка не нашли. Было сухо и жарко. Друзья так торопливо собирались, что не прихватили с собой ни воды, ни еды. Первым сдался Валька.

- Да ну их - нет тут никаких грибов. - И направился к дому.

А дом был далеко-далеко, еле виден.

- Теперь бы поесть, - сказала Еленка мечтательно. - Блинчиков с творогом. Мама сегодня наготовила.

Валька рассерчал.

- Подумаешь, блинчики! Будто не видали мы твоих блинчиков. И повкуснее блинчиков еда есть. Колбаса, например!

- Ой, ой, ой! Невозможная диковина - колбаса.

- Если хочешь знать, я весной съела целый торт, с орехами.

- А мне папка привозил апельсины, мандарины. Целый мешок! - не сдавался Валька.

- А мы даже зимой арбуз ели. Соленый...

- Арбуз с солью? - удивился Валька. - То ли дело, печенье песочное!

- Все равно, виноград вкуснее, мне тетя привозила, когда на курорт ездила. Вот!

- А мне...

- А я...

Яше тоже хотелось сказать свое, но он не успевал слово вставить.

Так незаметно подошли они к деревне и заспешили по домам. Когда Яша проходил мимо дома деда Константина, дед сидел на крылечке и закусывал. В картузе на коленях он держал свежие, только с грядки, огурцы и молодые картофелины, сваренные в «мундире». В руке у него был ломоть ржаного хлеба. Дед брал маленькую щепоть соли, попеременно сыпал на огурец и картошку и смачно откусывал. И так это получалось аппетитно, что Яша замер на месте.

- А, Яков, - заметил его дел Константин. - Иди обедать со мной на воздушке.

Яша не заставил себя уговаривать. Он посыпал солью картошку и огурец, откусывал ржаной хлеб, и ему казалось, что вкуснее этой еды нет ничего на свете!

Может, так оно и есть.

СВОИ ЗАГАДКИ

- Ой, мальчишки, я что придумала! - сказала однажды Еленка.

- Давайте свои загадки сочинять.

- Уже готова! - закричал Валька Булгаков. – Висит груша - нельзя скушать...

- Ой, ой, ой, - завозмущалась Еленка. - Он придумал. Да эту загадку про луну все-все знают.

- Моя загадка не про луну, - заспорил Валька.

- А про что?

- Про безмен...

- Про безмен есть другая: сам худ, а голова с пуд.

- Моя загадка самая новая, - не сдавался Валька.

- И вовсе она у тебя не новая, а неправильная, потому что безмен на грушу не похож.

- А луна похожа?

- Луна похожа, желтая.

- И моя загадка про желтый безмен.

- Таких безменов не бывает!

- А я говорю, бывает!

- Не бывает.

- Бывает.

- Нет.

- Да.

Яше надоела эта перепалка.

- Я сочинил настоящую загадку, - сказал он. - Не петух и не курочка, а раскудахтались.

- А-а-а, - обиженно протянул Валька. - Это он про нас с тобой, Еленка.

- Вот и правильно, вот и правильно! - захлопала в ладоши Еленка. - Давайте загадки про нас самих.

Валька перестал обижаться.

- Бежит по дорожке, на голове прыгают рожки, - произнес он чуть погодя. - Это я про твои косички.

- Но посмотрите, они же не прыгают.

- А ты побежи маленько.

Еленка побежала, косички запрыгали. Не останавливаясь, она затараторила.

- Не теленок, не бяшка - это...

- Яшка! - завопил Булгаков.

Яшка не обиделся, тут же прокричал свою загадку:

- Глаза и ушки да на носу конопушки!

- Это я! - обрадовался Валька...

Ох и интересно лже сочинять свои загадки, особенно про самих себя. Не верите? А вы попробуйте...

КАК ПЕРЕВОЗИЛИ ХУТОР

Сразу же после посевной на противоположном берегу пруда застучали топоры, зашумели пилы, и если ветер дул с той стороны, то он приносил запах масляной краски.

Дед Константин недовольствовал, ворчал:

- Бывало, дом рубят - за сто верст смолой пахнет, теперь же едва от фундамента поднялись, уже краской понесло. Ни щепочки, ни стружечки...

Дома делали не из бревен, а щитовые. Не в диковинку они в Константиновке, давно такие строят, но чтобы сразу целый порядок - это всем на удивление. Для переселенцев с хутора готовили.

Хутор затерялся в ветловых зарослях километрах в трех от села. Домов там мало, разбросаны беспорядочно, ни школы, ни клуба: не то, что в Константиновке. Но вот построят жилье - и конец хутору. Дед Константин говорит: тогда, мол, всем селом помогут переезжать хуторянам.

Думалось, что до того дня ждать да ждать, однако подкатил он вроде бы незаметно... Еще неделю назад дел там было уйма: и окна без стекол, и двери не навешены, на некоторых окнах еще и наличники не прибиты...

Нынче - поглядеть любо-дорого. Домишки, точно игрушечные, блестят от свежей краски, в чистых стеклах солнечные зайчики играют. Можно подумать, что тут давным-давно живут, только палисадники «дикие». Отгороженные аккуратненьким штакетником, но совсем пустые: ни цветочка, ни деревца, и земля даже не вскопана.

Председатель колхоза, Константин Иванович, весело похаживает по травянистым полисадникам, заглядывает в окна, довольно потирает руки. Когда народу собралось порядочно, председатель распорядился:

- Что ж, пора. По машинам!

Яша было тоже вскарабкался в кузов, но увидел деда Константина, одиноко сидящего в таратайке, и сердце затревожилось. Представилось, как все уедут на грузовиках, а он один-одинешенек будет тащиться по пустынному проселку.

Нынче у деда задание необычное: воду-то на хутор везти незачем, она и тамошняя не хуже Константиновской; дело в том, что живет в хуторе какая-то бабка, которая ни за что не соглашается ехать на автомобиле, подавай ей телегу, - вот за тем и едет дед.

Вылез Яша из кузова и примостился на таратайке. Дед Константин заботливо подвинулся, вручил волоки.

- Дорогу знаешь?

- А то нет?

- Правь.

Умчались машины. Осела пыль на проселок - и гвалта со сборами будто и не было. Такая тишина кругом! Даже телега и та скрипела потише.

Дед снял картуз, попыхивал цигаркой, на солнышко щурился. В небе маленькими точками жаворонки трепыхались и сыпали, сыпали оттуда переливистые, точно бесконечные стеклянные бусы, звонкие трели. А с обочины тянуло запахом цветов. Светло на душе у Яши! И думалось ему, будто не кто иной, а только он один переселяет хутор.

Предвиделась картина веселья: хуторяне улыбаются Яше, и руки жмут, и спасибо говорят... Он подстегнул лошадь, чтоб по- шибче бежала, иначе-то, чего доброго, приедешь, а веселье все кончилось.

Не опоздали. Только веселья-то немного увидели. Иные из хуторян и вовсе плакали. Творилось что-то непонятное.

- Дед Константин, почему они плачут?

- Э, мой соколик, думаешь, легко распроститься с местом, к которому душой прирос.

Теперь и дед не радовался солнцу, сидел понурый, грустноватый.

- Им же новые дома построили?

- Как полагается; все честь по чести.

- А чего ж они?

Дед не успел ответить. Заспешил навстречу к сгорбленной седоголовой старушке.

- Садись, Пелагеюшка. Сюда на сенцо, помягче будет. Может, и отправимся?

- Погодим. Последними поедем, - сказала старуха неприветливым голосом.

Уселась она спиной к хутору, который на глазах рушился. Слышался треск отдираемых досок, глуховатое, с дребезжанием постанывание падающих подгнивших бревен. Бабка Пелагея плакала. Яша спросил бы у нее, о чем плачет, будь она сейчас хоть чуточку добрее. Стегнуть бы Птичку, привезти бабку поскорее в новый дом, и забыла бы она про свой хутор. Только на это Яша не решился.

Вскоре увидел он светлоголовую девочку, сидящую за сараем, вернее, за тем местом, где недавно стоял сарай. От нечего делать подошел к ней. И девочка плакала.

- А ты чего ревешь? - спросил удивленно. Девочка промолчала.

- Не хочешь в Константиновку? Новый дом не нравится?

- Нравится, и в Константиновку я хочу, но вот он-то один останется.

Только теперь разглядел Яша сдвинутую в сторону сухую коровью лепешку, под которой была кругленькая, аккуратненькая норка жука-навозника.

- Кто ему хлебных крошек принесет?

- Нужны они ему!

- Еще как нужны! Я каждый день по щепотке приносила, он все поедал.

Яша перестал злиться на девчонку.

- Давай его выкопаем и возьмем с собой.

- Вот тебе, здрасте! Выкопаем. Увезем. У него тут друзья, он к ним по ночам в гости ходит. А там с кем он будет водиться?

Расстроился и Яша. Тут еще некстати воробьи расчирикались. Куда им-то деваться? Все сараи развалены, в Константиновку, поди, не улетят: тамошние воробьи известно какие драчливые. Огляделся вокруг и представил, какая будет тут пустота. И Яша понял, отчего грустно хуторянам. Он взял девочку за руку.

- Пойдем, птичку покажу.

- Какую птичку? Воробья?

- Не-е, лошадь.

- Птичка лошадью не бывает. - Девочка обидчиво отдернула руку.

- Так кобылу зовут.

Птичка приветливо обнюхала незнакомку и посопела на нее большими прохладными ноздрями. Наверное, от этого сопения у девочки глаза повеселели, она погладила Птичку по шее и стала рвать ей траву.

От хутора отъезжали после всех: дед Константин, бабка Пелагея, Яша и девочка. Кобыла еле передвигала ноги, но Яша не торопил ее. Бабка слезящимися глазами все смотрела и смотрела на то место, где стоял хутор. И еще она зябко укрывалась платком. Яша незаметно прижался своим горячим телом к ее костлявой спине.

КАК ЯША НА СЕНОКОС ВОДУ ВОЗИЛ

В Константиновке тихо-тихо, далее провода на столбах и те не гудят. И воробьи не шумят: некогда им - то и дело снуют в гнезда, неся в клювах червячков, мошек.

Один воробушек, сел на ветку и, скосив головку, уставился на Яшу. Яша погрозил ему пальцем. - Кыш... Все работают, а он, ишь, рассиделся! Воробей нехотя слетел с ветки. Это не обрадовало - хотелось, чтоб воробей поупрямничал, и тогда б у Яши появилось хоть какое-нибудь занятие, а так опять сиди, опять скучай.

Вообще-то у Яши есть дело: следить за курами, чтоб в огород не лезли, да присматривать за цыплятами, чтоб не потерялись, но сейчас это ни к чему. Вон как солнце распалилось! Всех утихомирило. Цыплята под лопухами в тени посиживают, куры выкопали в пыли лунки и полеживают в них. Лишь изредка похлопают крыльями, взвихрят пыль и опять успокоятся. Можно бы на пруд сходить, но Яша не промах: знает повадки хитрющего петуха Кукарекина. Не успеешь и до полдороги дойти, а Кука-рекни в огороде окажется и начнет к себе кур сзывать. Ишь, как ловко притворяется, закопался в пыли, шею по земле вытянул, будто спит. Только Яшу не проведешь!

Хорошо теперь на пруду: шум, гвалт, брызги прохладные, точно искринки, взлетают и с легким поцокиванием шлепаются на воду. Яша почти наяву слышит звуки падающих брызг... И вдруг брызги заскрипели. Даже боязно сделалось, Яша испуганно оглянулся и увидел деда Константина, едущего по дороге. Оказывается, это не брызги падали, а его телега скрипела.

Яша было обрадовался, но пригляделся к деду и встревожился. Дед Константин понурый, вымокший от пота, лицо посерело. Дедова бабка тоже всполошилась: принесла мокрое полотенце, приложила к дедовой голове.

- Ой, старик, как тебя лихоманка-то крутит.

- Ничего, старая, пущай покрутит малость, сильно-то я ей не поддамся. Вот посижу чуток, охолону и поеду.

- Куда ж тебя понесет эдакого?

- Попробуй в жару на лугу без холодной воды, - осердился дед Константин.

- Нешто, кроме тебя, некому воду свезти?

- Кому же? Может, посоветуешь, Константинихе горбатой?

- Ребятенку бы какому...

- Ищи ветра в поле.

- Дед Константин, давай я отвезу...

Яша едва успел сказать и уже испугался. Шуточное ли дело, одному на дальний луг к дуплятому дереву ехать. Яша всего-то там однажды был, с ребятишками за ягодами ходил. Однако отступать было поздно. После Яшиных слов у деда глаза повеселели.

- А что, Яков, дело ты говоришь! Выручай старого. На лугу-то теперь жарынь несусветная, да еще, как на грех, у Молочникова самокоска поломалась, нервничает он небось, вдвойне горит...

Но тут вступилась бабка:

- Ты в уме, старый? Куда такого мальца посылаешь? В кукурузу въедет - ни деревни не видно, ни стрекота самокоски не слышно...

Это обидело Яшу, да и деда тоже.

- Не встревай в мужское дело, - осадил он. - Мы без тебя порешим... Ты как, Яков, не трусишь?

- Немножко, - признался Яша.

- Не беда. Понемножку и я каждый день побаиваюсь. Зато большое дело сделаешь, выручишь старика.

Яша вздохнул, делать нечего, сам вызвался.

- Дед Константин, а петуха как; же, в сарай, что ли, загнать?

- Кукарекина-то? Пущай гуляет. Меня не проведет.

Это уж точно. Яша уверен: Кукарекину нынче в огороде не полакомиться молодыми огурчиками. Дед либо жестяную гремучую вертушку смастерит, либо машущее пугало выставит. Тут не то что Кукарекин, кто хочешь забоится.

Уселся Яша поудобнее в таратайке, и заскрипели колеса. Гулко топает Птичка, позвякивает на ее передней ноге поотставшая подкова. Вроде бы и поспокойнее стало. Константиновка удаляется медленно, вот они, дома-то, совсем рядом.

Яша запел песенку про Чебурашку, и сразу лее вспомнился дядя Вася Молочников и его песня про Чебурашку. Она у дяди Васи очень странная и смешная. Коротенькая-коротенькая, но поет он ее длинно-предлинно.

Эх, дорогой наш Чебурашка,

Прилети к нам поскорей.

Дадим тебе мы меду чашку

И пшеничных сухарей.

Эту песню в Константиновке знают все, потому что поет ее дядя Вася, как: говорится, и в деле, и без дела. Из-за нее его далее Чебурашкиным прозвали. Прозвище-то ничего, и Яша бы не против заиметь такое, но уж придумывать такую глупую песню он бы не стал. К чему тут мед, а тем более сухари? То ли дело мороженое!... Привезти бы на луг вместо жбана воды эскимо, целый ящик - такой, как; в автолавке, ездившей по деревне. Вот бы все обрадовались, а особенно дядя Вася. Он, может, тогда бы не стал петь о меде да сухарях, на эскимо бы переключился...

Яша оглянулся и машинально натянул вожжи... Константиновка походила теперь на картинку: дома маленькие, деревья - не больше Яши, и, главное, все это далеко-далеко. Птичка недоуменно посматривала на ездока, будто спрашивала, мол, чего стоим. Яше кобыла показалась преогромной, ноги у нее растолстенные, и с телегой она совсем-совсем рядом: двинет разок копытом - и полетят щепки. Сам лее он и телега вроде бы уменьшились. Хотелось повернуть назад. Но что сказать деду? Легонь-ко тронул волоками, Птичка попрядала ушами и тронулась с места.

Яша совсем растерялся: теперь ему казалось, что совсем заблудился ц едет не по той дороге. Зачем он вызвался ехать? Сидел бы себе в холодочке, поглядывал на петуха да на цыплят...

Вдруг откуда-то донеслось: «Эй!..» И опять тишина. Яша подумал, что почудилось, но звук повторился - чуть-чуть послышнее и пораспевнее: «Э-э-эй!..» Вроде бы зовет кто-то, но никого не видно. Яша прислушался и услышал другие звуки: «Э... ой... у-у... ай...» И сердце радостно заколотилось. Это же дядя Вася Молочников, Чебурашкин, поет свою песню! Оказывается, вовсе и не заблудился Яша, и до луга недалеко!

- Ну, заснула! - прикрикнул он на лошадь. - Ишь, плетется, как во сне! - вспомнил он дедовы слова.

А дяди Васин голос все разборчивее, почти до слова понять можно. Допоет песенку до конца и вновь начинает, без остановки: такой он, дядя Вася. И песня его совсем неглупая. И мед, и сухари очень даже к месту. Одним сухариком ого-го сколько можно меда почерпать, не враз-то он размокает.

На лугу Яшу встретили шумно. Дядя Вася шумел больше всех.

- Гляди, мать, - говорил он, обращаясь к Яшиной матери, - дождались помощничхса.

Нынче и доярки на лугу, погодка-то ишь какая стоит, самая сенокосная.

Яша сдвинул со жбана деревянную крышку, зачерпнул полную кружку воды и хотел отдать матери, но вспомнил, как дед Константин сокрушался о дяде Васе, мол, больше всех горит он, и подал воду Молочникову. Тот пил долго, проливал на грудь, а как выпил, так от удовольствия глаза закрыл.

- Ну, Яков, угодил так угодил! Ну, молодчага... Чистый Чебурашка.

ДОБРЫЙ ДОЖДЬ

Долго не было дождя. Яша с надеждой смотрел на небо, но там не то чтоб тучки, облачка и того не виделось. От жары негде укрыться. В тени под деревьями душно, да и тень от них жидкая, какая-то серая. Многие листочки свернулись трубочкой и теперь не шелестят, а шуршат. Земля сделалась горячей, на сыпучую пыль босиком наступить нельзя - жжется, точно не- остывшая зола в костре.

Петух Кукарекин ходит, широко открыв клюв, злой-презлой, гак и ищет, кого бы клюнуть. Увидел деда Константинова котенка Пушка, налетел, будто на разлютого врага, хотя Пушок совсем еще маленький, никакого соображения не имеет. Не то что хитрюга кот Федька. Этот мало того, что у деда Константина полкуренка из погреба спер, так еще ухитрился у какого-то разини-воробья птенчика из гнезда стащить.

Напрасно Яша гонялся за ним, отнять маленькую птичку не удалось. Ох и зло взяло Яшу! А тут еще дед Константин пришел мрачный, постанывающий. Ясное дело - с жалобой на Федьку. Сейчас начнет отчитывать, мол, имеешь кота - воспитывай, чтоб порядочным был, а не вором. Яша тоже молчать не будет: знает, о чем сказать деду. Пусть получше следит за своим злюкой кобелем Мурзиком. А то на прошлой неделе сорвался с привязи и у Кукарекина самое красивое перо из хвоста выдрал. Может, из-за этого и злится теперь Кукарекин, да и как не волноваться ему - хорошо ли ходить куцехвостым, небось куры подсмеиваются.

Однако зря Яша распалялся. Дед молчал, только постанывал да спину себе тер. Яша и вовсе рассердился:

- Пришел ругать, так ругай, нечего тянучку тянуть, - сказал он сурово деду Константину.

- Что ты, мой соколик, нет нужды мне на тебя браниться.

- Федька полкуренка украл? Украл...

- Э, невелика его вина...

Дедовы слова совсем с толку сбили.

- Как же невелика?..

- А так, мой соколик, сухомень на всех действует, из колеи выбивает. Тут бранись не бранись - не поможет. Добрый бы дождик на землю упал! Он бы зло размочил.

- У тебя все доброе: добрый день, добрый урожай, добрый год. Теперь добрый дождь придумал.

- Ничего я не придумываю, Яков. Поживешь - поймешь. - Он поморщился, потер спину.

- Болит? - спросил Яша помягче.

- Ноет. Второй день спасу нет. Может, к дождичку...

После этой встречи Яша ждал не просто дождя, а доброго дождя, который сумеет распрямить листья на деревьях, обмоет цветы, да и вообще интересно посмотреть на него.

Раза два или три бегал к деду, спрашивал, болит ли у того спина. А дед не находил себе места от боли. Яша было предположил, что так разболеться спина может только к злому дождю, но дед не согласился, и даже наоборот сказал, что к доброму всегда боль знатнее.

Представлялось, как приползет синяя, спокойная туча и из нее посыпятся на землю большие теплые капли. Сперва они будут топотать по горячей пыли, выбивая пыльные дымки, а потом зашлепают по лужам, по мутным ручейкам...

Яша так размечтался о такой туче, что на маленькое облачко на дальнем горизонте и внимания не обратил. А оно, между тем, росло и росло. И вот уж из беловатого превратилось в сизое, теперь это было не облачко - туча, наползавшая медленно и грузно. Засверкали молнии, послышались раскаты грома. Вокруг все притихло, насторожилось. Воробьи попрятались в гнезда, куры собрались у курятника, тревожно замычал на лугу Лобастик. Яша побежал за ним, снял цепь с кола. Обычно Лобастик любил поозорничать, а чуть просмотришь, так и в огород завернет, но на этот раз прямиком в хлев припустил. Яша запер его и стал придумывать, чем бы еще заняться. В избу идти не хотелось: надо же посмотреть на добрый дождь; через окно-то многое ли увидишь...

Однако вскоре на улице потемнело - это туча закрыла солнце, пробежался первый несмелый вихрь. И тут же за ним второй, третий - все сильнее, нахальнее. Они подняли клубы пыли, сорвали с деревьев листья и понесли по Константиновке. Куры спрятались в курятник, улица опустела.

Едва Яша успел захлопнуть за собой сенечную дверь, как рванул бешеный ветер. Загремела железная крыша, заскрипели деревья, и тут же оглушительный гром потряс землю. Яше показалось, что все вокруг рушится, ломается, падает, разлетается. Он вбежал в избу, бросился на кровать и укрылся с головой одеялом.

В печной трубе выл ветер, раскаты грома сотрясали избу. Яше хотелось плакать. Под одеялом было душно, но он не открывал его: будь что будет. Видно, ошибся дед Константин, недобрый дождь принесла туча...

Долго лежал Яша не двигаясь. Затекли ноги, ныло в боку, но он боялся пошевелиться. На улице вроде бы затихло.

Яша представлял, какой теперь там беспорядок... Поломанные деревья, сорванные ветром сучья, листья, перемешанные с грязью цветы и всюду пугающая темень. Вдруг до него долетело тихое, несмелое чириканье. Немного погодя воробьиный голос повторился, уже громче, уже веселее.

Небось Филька горло дерет, - прошептал Яша. - Ему все не по чем, он и нахвастать может.

Яша приподнял краешек одеяла и тут же опустил. Через окно брызнул в щелочку яркий солнечный свет. Яша растерялся: как же так, то такой шум, грохот, и вдруг, нате вам, - солнышко. Решительно отбросил одеяло...

Неужто и так может приходить добрый дождь? Когда вышел на улицу, то первым увидел деда. Он стоял босиком посреди большущей лужи.

- Чего же зеваешь, Яков? - сказал он приглушенно и настороженно поглядывая на свою избу. - Айда по лужам!

Повторять приглашение не пришлось.

- Яков, ты меня придерживай, а то растянусь в грязи, не поднимешь.

Ноги у него тонкие, белые, скользят по размокшей земле, точно по льду.

- А спина у тебя не болит?

- Не-е! Как рукой сняло. Вот по лужам похожу, глядишь, и ревматизма поубавится, - ответил дед шепотком.

- Горло заболело? - испугался Яша.

- Упаси бог. Это я остерегаюсь, как бы старуха моя не услыхала. Подхватит, только держись. Ты же знаешь, какая она.

Тогда и Яша стал разговаривать шепотом. Но дедова бабка все равно их увидела. Яша перетрусил...

- Э-эх, старый, - только и сказала она.

Такие слова деду Константину совсем не по чем.

Он стоял по колено вымазанный в грязи и улыбался, Повеселел и Яша.

- А говорил, ругать будет?

- Э, мой соколик, добрый дождь на нее подействовал...

Потом Яша с Валькой и Еленкой строил плотины на ручейках, слушал веселый птичий гомон и думал о добром дожде, который пришел грозно, но оказался таким веселым и радостным.

АНИСОВЫЕ ЯБЛОКИ

Знаешь, Яков, сон мне чудной приснился: будто не старик я, а мальчишка, вроде тебя, нарвал яблок целый подол рубахи и сижу на пороге, хрустаю. Яблоки не какие-нибудь - анисовые. Крупные, выспелые, сладкие! Так мне хорошо было... Однако, проснулся, опять старикашка я и яблок анисовых нету...

Дед замолчал. Обмахивает лицо огромным лопушиным листом. Это Яшина придумка. Жаркий август выдался, безветренный. В тени и то холодка не чувствуется. Сорвал Яша два листа от лопуха - один себе, другой деду - сидят теперь помахивая: что ни говори, а все прохлада.

- Неплохо бы анисовых яблочек поесть, - продолжил дед Константин мечтательно. - Они теперь в самый раз, налились соком, на солнце прогрелись. Сладости в них набралось уйма. Не яблоки - конфетки! - Он смачно причмокнул языком.

- В Константиновке таких яблок нет, - сказал Яша.

- Что верно, то верно: зато я ведаю, где они должны быть. Правда, идти далековато, до второй бригады, до Варваринки. Знавал я там один садок, почти заброшенный, ух, какие в нем анисы водились!..

- Чей сад-то?

- А ничейный.

- Может, сходим? - с надеждой спросил Яша.

- А чего ж не сходить, можно и сходить, - враз согласился дед. - Только, Яков, там такие дела: канава вокруг сада, изгородь какая-то, мне, пожалуй, не перелезть.

- Я куда хошь пролезу!

- Ну, ежели так, то пошли...

Дорога была длинной и жаркой. Дед Константин тяжело сопел, пот лил с него ключами. К саду он не пошел.

- Иди, Яков, а я подле дороги в зарослях обожду. Влезь на дерево и тряхни хорошенько, самые спелые осыпятся.

Сперва Яша шел без робости, а вот в саду оробел. Не был похож он на заброшенный. Под деревьями окапано и дорожка не очень заросшая. Правда, успокаивали листы старой жести, разбросанные под яблонями, видно, некому их убрать.

Дед Константин так хорошо объяснил про анисовку, что отыскать, увешенное краснобокими яблоками дерево, никакого труда не стоило. Яблок было много, они густо облепили сучья, гнули их и наверное от этого дерево казалось уставшим, отяжелевшим. «Сейчас мы его облегчим», - помыслил Яша и взобрался на толстый сук. Когда тряхнул его, то и сам удивился, сук едва шевельнулся, но плоды посыпались дружно. Затарабанили по листам жести, лежавшим под яблоней, да так звучно, что в дальнем краю сада испуганно захлопала крыльями невидимая птица. И вдруг, точно гром с ясного неба:

- Держи их! Заходи справа, а я слева, окружай. - В зарослях замелькала седоволосая голова. - Ах, мошенники, добрались да добрались!..

Яша, не помня себя, скатился с яблони и, не разбирая дороги, метнулся вон из сада. А вслед неслось:

- Держи, держи! Вот оне.

Голос стал отдаляться. Яша слегка опомнился. В голове, будто молоточком постукивалось одно-единственное слово:

«Обманул, обманул, обманул». Потом слова стали собираться в предложения: «Опять обманул дед Константин. Сад вовсе не заброшенный и листы железа при деле: их специально наклали, чтоб слышать, где яблоки сыпятся. Ну, дед Константин, погоди!»

А дед, как ни в чем не бывало, поджидал на дороге. Все смешалось в голове у Яши, он не знал о чем говорить в первую очередь: или выговорить обиду, или крикнуть, чтоб убегал... Но ничего не успел. Чуть ли не за спиной раздалось:

- От нас не уйдешь!

Видно, преследователь знал и выбрал дорожку покороче, попрямее. Пришлось Яше наддать. Небось, и дед Константин догадается. Только тот и не думал о бегстве. Наоборот, заспешил навстречу Яшиному преследователю.

- Сима, кого это ты гонишь?

- Костюшка, чего стоишь раззявился, хватай их, в сад влезли...

- Да кто?

- Кто-кто, ребятня. Почитай полсада стрясли.

- Э, Сима, нетто с нашими бегалками их догонишь.

- И то верно...

Это были последние слова, которые Яша хорошо расслышал.

Теперь он точно знал - его не преследуют, но не останавливался. Хотелось поскорее прибежать домой, броситься на кровать, уткнуться в подушку и больше никогда-никогда не появляться на улице. Пусть не указывают на него пальцем и не говорят: мол, вот он, вор, в чужой сад забрался.

Пот смешался со слезами. Подумать только, лучший друг, добрый дед Константин так надсмеялся.

Нет, все! Не будет Яша дружить с ним. Такое простить нельзя.

До самого вечера сидел Яша в избе. Только сидеть-то сиди, но и про дела не забывай: надо цыплят покормить. Сенечную дверь открывал потихоньку, украдкой - не смотрит ли кто, не наблюдает. Вокруг было пусто. Да и кому наблюдать-то - все на работе: кто на ферме, кто в поле. Успокоился, делом занялся. Оно, дело- то, вроде бы нетрудное, привычное, а пришлось повозиться. А все из-за цыплят: колготные до невозможности. То их не докличешься, однако и соберешь - опять не обрадуешься. Кормит их Яша мятой картошкой перемешанной с лузгой. Хватают они в клювики кусочек месива и бежать. А так бы пораскинули своим умишком, куда бегут. Ведь только из хлева нос покажут, от Яшиного надзора скроются, тут их и грабят взрослые куры. Яша и уговаривал цыплят, и ругал, и обзывал несмышленышами - ничего не помогает. Пробовал запирать, никакого толку. Едва дверь закроешь, в хлеве темно делается, курята перестают клевать, скорее насест ищут, думают, ночь настала.

И на этот раз пришлось повозиться. Управился с делами, на порожек присел, задумался. Не заметил, как дед Константин приковылял. Сел тихонько рядышком, ни слова, ни полслова. Полный картуз яблок к Яше пододвинул. Подмасливается. Яша немножко отодвинулся. А дед опять придвинулся. Яше двигаться некуда.

- Бери, Яков, анисовые...

Яша не хотел брать, но рука сама нечаянно потянулась к картузу.

- Я тебе, Яков, все обскажу. Семка, это который за тобой гнался, - приятель мой давнишний. Намедни жалуется, мол, жизнь нынче скучная какая-то. Бывало гляди да гляди, то за садом, то за огородом. Ребятишки-то ого-го какие были, а нынешние пошли то ли вареные, то ли и нет их вовсе. Ни пошуметь, ни погоняться, скукота одним словом.

Вот, Яков, и решил я маленько позабавит его, поразвеселить. Когда ты убег, ох, и рассказов было! Он, ведь, видит плоховато, Семен-то, говорит человек десять в саду побывали. Мол, я думал они вареные, а они, оказывается, хитрые, ждали когда анисок подойдет...

Дед Константин взял яблоко. Зубы у него плохие, грызть нечем и он неуклюже, по-смешному скоблил передними зубами. Яша молча взял пару краснобоких и пошел в избу. Там отыскал терку, потер их в тарелку, положил туда чайную ложку и принес Деду.

- Ну, и голова у тебя, Яков! Мне бы ни за что не додуматься.

Они долго сидели на порожке. Молчали. Картуз потихоньку пустел. Яша едал яблоки и повкуснее, и послаще, но от этих исходил какой-то особенный приятный запах.

КУСОЧЕК ХЛЕБА

Большое красное солнце медленно опускается у пруда за деревья.

- Быть завтра ветру, - сказал дед Константин. - Не нагнал бы дождя. Ох как не нужен он теперь. Хлеба выспели, уборка началась.

Дед сидит рядом с Яшей на порожке и подымливает цигаркой. Яша ужинает. В одной руке кружка с парным молоком, в другой - ломоть хлеба.

Проголодался он, да и как не проголодаться, коль с самого обеда дома не был. Дома-то дело ясное: кусок хлеба, огурец, а то и побуревший помидор - всегда под рукой. Но нынче Яша ходил с матерью на работу, пусть не на целый день, только на половину, но все равно, дни-то еще ого-го какие длинные, Яша чуть с голоду не помер.

Зато интересно было. Во время дойки каждая корова входила в станок, мать протирала чистой тряпкой вымя, надевала на соски доильные стаканы, включала аппарат, и молоко с легким шумом бежало по трубкам.

Яша не стоял без дела: подбирал и клал в кормушки зеленую подкормку. Иногда мать давала на минутку подержать доильные стаканы, пока сама возилась с коровой. Вроде бы нетрудная работа, но под конец дойки появилась усталость, ломило поясницу.

Теперь-то Яша с удовольствием вспоминает эту дойку. Он уже наелся, однако, молоко, хотя и через силу, выпил до последней капли, а хлеб - маленький кусочек - выбросил. Прискакал Кукарекни и с радостным бормотанием потащил хлеб в курник.

- Заодно бы и молоко вылил, - сказал недовольно дед Константин. - А то вон как мучился допивал.

- То же молоко! - Яша даже с места привстал.

- А хлеб, по-твоему, что такое?

- Все равно, хлеб - не молоко, - упорствовал Яша. - Оно... Оно живое.

Дед Константин помолчал, потом сказал с ухмылочкой:

- Пойди с отцом на денек в поле, пожарься на солнце, потрясись на комбайне. Узнаешь, живой ли и хлебушек...

- Чего ж тут такого, сиди себе, катайся.

- Вот и сходи покатайся.

- И пойду! - Яша опустился на ступеньку.

- Испытай. Испытай удовольствие.

- Захочу - завтра пойду, - храбрился Яша.

- Захочи, захочи, если в коленках не слабо.

- Я уже захотел. Могу сейчас в поле отправиться.

- Сейчас там делать нечего, видишь, крыши мокреют, роса садится.

Дед встал с порога.

- Пора на отдых... Ну, так что, привозить завтра на твою долю воды?

Отступать было поздно, да Яша и не думал об отступлении.

- Привози.

Зря дед Константин насчет дождя беспокоился: день выдался ясный, да и ветер дул несильный.

Правда, с утра обильная роса высыпала, и косить сразу не годилось, но отец и Яша не бездельничали. Осмотрели комбайн, кое-где смазали, повытаскивали солому, накрутившуюся на валы. И поехали в поле.

Поднялось солнце повыше, и от росы следа не осталось. Закивали, зашуршали от ветра колосья: тяжелые, тугие. Яша хотел погладить, но враз укололся.

- У, колючки, - рассердился он. - Сейчас мы с папкой всех вас покосим.

Натуженно гудит комбайн, весь сотрясается, от его мотора веет теплом. По лицу отца густо бегут капли пота. Он не вытирает их - некогда: надо внимательно следить за режущим аппаратом, чтоб он полнее забирал полоску да косил пониже.

Яше досталась работенка так себе: смотреть через стекло в бункер, наблюдать, как заполняется он зерном, и когда бункер полный - говорить отцу. Тот подает сигнал, подъезжает самосвал, и зерно из бункера пересыпается в кузов.

Жарко. Мучает жажда. Огромный термос почти пуст. От духотищи голова сделалась тяжелая, от несмолкаемого грохота заложило уши, точно какой-то недобрый шутник напихал в них вату. Вдобавок ко всему, неприятная мысль сверлит мозг: дело- то, которым он занят, - бесполезное, отец бы и без него управился. И, наверное, из-за этой мысли у Яши пропал всякий интерес к своему занятию. Один раз он едва не прозевал предупредить отца, а вдругорядь и того хуже: сказал в тот момент, когда в бункере было чуть больше половины. Отец рассердился, выговорил Яше. Тогда Яша обиделся и велел высадить его из кабины.

Валяться на свежей, золотистой соломе куда приятнее, чем трястись на горячем трясучке-комбайне. Ласковый ветерок провевает волосы, особенно вольготно бывает, когда легкое белое облачко обволакивает солнце и по земле плывет прохладная тень.

Комбайны уезжают на противоположный край загонки, вокруг становится тихо-тихо, лишь изредка скучновато покрикивают сытые перепела: "Спать пора, спать пора".

Все бы хорошо, но тогда и гляди заскрипит дедова таратайка. Спросит дед Константин, мол, добыл вчерашний кусочек хлеба? И вот ведь какая странность: вчера этот кусочек казался маленьким а сегодня, ну, прямо, большим ломтем перед глазами маячит.

Ясное дело, от таких мыслей и удовольствие не в удовольствие. Стал Яша придумывать, как бы не оплошать перед дедом. И нечаянно вспомнил начало загонки: там, на самом краю, в густых сорняках остались нескошенные колоски. Комбайн туда не загонишь, колдобины не пускают. Обрадовался Яша, сейчас насобирает горсть колосков, пусть не попрекает дед брошенным хлебом. Но непростое оказалось это дело.

Сорняки, особенно осот, немножко пообсохли, сделались жесткими, колкими, больно жалили руки. Яша не сдавался.

Когда дед Константи привез холодной воды, у Яши в руках был целый сноп пшеницы.

Эге! - удивился дед. - Тут не куском пахнет, а пышным караваем.

Яша бросил пшеницу не хедер комбайна.

- Теперь, Яков, можно и домой, - продолжал дед. - Ты вернул вчерашний хлеб.

БАБУШКИН ХОЛСТ

До школы оставались считанные дни. Яша несколько раз перекладывал книжки в новеньком скрипучем портфеле, проверял карандаши в пенале, примерял белые сандалики, которые он будет носить только в самом здании школы, - все было на месте, все было впору.

Можно бы и за учебу, но дни, будто резиновые: растягиваются один одного длиннее.

От нечего делать Яша наведывался либо к Еленке, либо к Вальке. И там начиналось все то же самое: перекладывание книжек, тетрадок, карандашей.

Как-то раз под вечер пришел дед Константин покурить, поговорить с Яшиным отцом. Яша показал свое имущество деду. Тому больше всего понравились книжки.

- Ох, хорош! - нахваливал он букварь. - Блестит, как чашка обливная, хоть обедай с него.

Однако мешочек для второй обуви деду не глянулся.

- Слабоват матерьяльчик. Подвести могет.

Яша потряс мешочек с сандаликами.

- Думаешь, потеряются?

- Насчет потеряться-то кто ее знает, а вот от ярого кобеля не отмахнешься, в момент клочья полетят... Вот у меня в детстве была сумка так сумка! Холщовая! Я однажды на ней почти до школы соседского кобеля волочил. И ничего, всего-то две дырки от зубов остались.

- А сандалики кобель не прокусил? - спросил Яша.

- Какие сандалики? - удивился дед Константин.

- Те, которые ты в мешке нес...

- Э-э, мой соколик, вон ты о чем... В ту пору не до запасных было: у нас с братом Федюхой имелись одни ботинки на двоих. День я холсу, день он. А в сумке-то я букварь тащил...

Замолчал, задумался, теребил без надобности загрубелыми паль-цами цигарку, пока не просыпался табак.

Яша загрустил. Улучив минутку, когда Яшин отец куда-то отошел, дед шепнул на ушко:

- Сходи к бабке своей: у нее наверняка холстина есть. Пусть в сундуке покопается.

Наутро Яша отправился в гости. Бабушка Анна живет в соседнем селе, в двух километрах от Константиновки. Встретила радостно, захлопотала.

- Яшик ко мне заявился, гостечек лееланный...

В другой бы раз Яша обиделся за Яшика, кому понравится такое имя - Яшик. Маленький он, что ли? Однако нынче стерпел. И не только это пришлось стерпеть: безоговорочно выпил целый стакан бабушкиного чая. А он у нее Необычный: совсем- совсем без сахара, вместо заварки - настой какой-то травы.

- Пей, Яшик, пей, здоровей будешь!

После чая бабушка Анна согласилась пошарить в старинном, обитом леелезом сундуке. Правда, ее одолевало сомнение, и она все твердила:

- Видать, не осталось холста-то: весь извелся... Вон сколько времени минуло.

Из сундука пахло пересохшим чамбуром. Эту траву бабушка любит особенно, и торчат ветки чамбура изо всех уголков избы, из карманов бабушкиной одежды.

Доставая очередную вещь, бабушка любовно ее осматривает, оглаживает и сильно огорчается, если замечает дырку...

Яшу эти старинные юбки, сарафаны мало интересуют, он с нетерпением заглядывает в сундук и, не дыша, ожидает, когда услышит: «А вот и холсток». Сам-то Яша не представлял, что это за материал, одно только знает - прочный он очень. Вещей в сундуке все меньше и меньше. Теперь в бабушкином голосе слышится испуг.

- Неужто и вправду весь? Неужто истаял? Да как же это? - И растерянно присела на краешек табуретки.

- Выходит, размотался холст - как и жизнь моя. А какой большой рулон был...

- Бабушка, посмотри еще, может, в самом низу лежит.

- Ой, Яшик, вряд ли...

Она нерешительно привстала с табуретки и долго копошилась в утробе сундука.

- Вот он, холсток-то, нашелся! - наконец воскликнула обрадо- ванно. - Выходит, не вся еще материя-то извелась. Живем, внучек!

Вновь села, но теперь уже основательно, и сидела, не сгорбившаяся, а прямая, гордая. Холст положила на колени, осторожно разгладивала.

Радовалась бабушка, а Яше и того радостней. Пускай глянет дед Константин, пусть попробует сказать, что матерьяльчик ненадежный.

Домой летел будто на крыльях. Не утерпел, забежал к деду похвалиться.

- А этот надежный?

- У-у! Сто пудов выдержит! - помял в руках холстину. - Мастерица твоя бабка была в молодости. Лучше ее никто не ткал!

- Последний мне отдала! - с гордостью сообщил Яша.

- Последний? - испугался дед и враз как-то погрустнел.

Яша подумал, что не так сказал, и попытался разъяснить ба-бушкиными словами.

- Весь он у нее истаял...

- Истаял, значит... Пора, видно...

Дед Константин погладил Яшу по голове.

- Ты не обращай на меня внимания, вспомнил я молодость и все такое прочее...

Закатилась в Яшину душу маленькая печалинка, и домой пришел он невеселый. А тут еще мать куда-то ушла, и шитье мешка откладывалось. Скучно стало. Перед глазами то печальная бабушка виделась, то загрустивший дед Константин. Хотелось представить их веселыми, но не получилось. И вдруг подумалось: а что если бабушке захочется поглядеть на холст и вспомнить свою молодость, но холста-то у нее не осталось, а мимо дедовых окон будет Яша каждый день сновать с мешком, и дед всякий раз будет вспоминать про то, как были у него с братом всего одни ботинки на двоих.

Теперь уж совсем сделалось нехорошо... Взял он материю и опять отправился к бабушке...

Дня за два до школы дед Константин как бы нехотя спросил:

- Ну, испытывал сумку на прочность? Притащил бы взглянуть.

Яша принес прежний мешочек.

- А тот, холщовый, где ж? - удивился дед.

- Не шили. Отдал я холст бабушке. Пусть вспоминает.

Дед прикрякнул, зачем-то подергал мешочек.

- Знаешь, Яков, он и этот материальчик ничего, крепок, да кобелей тебе не таскать...

Положил руку Яше на плечо...

Рука была хоть и жесткая, но теплая-теплая.

ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА ГОРСТЬЮ ЗЕМЛИ

С девчонкой, приехавшей из хутора, Яша вроде бы подружился, а вроде бы и нет. Странная она какая-то. Позовет ее Яша:

- Ленка, айда на пруд?

Она подожмет обидчиво губы и не разговаривает долго-предолго, а заговорит - не обрадуешься.

- Я не Ленка, а Леночка! Меня все-все так зовут. Ты очень грубый.

В другой раз назовет Леночкой - опять не так.

- Я тебе что, сестренка?

Тогда Яша стал эйкать. Снова не то...

- Эйкай индейкам!

Попробуй пойми тут...

Вот и сейчас сидит рядом с Яшей и молчит обиженно. А чего обижается? Сама же затеяла.

Яша шел мимо ее дома, шел просто так, она выбежала на крыльцо и позвала:

- Яша, иди цыпки на ногах считать. У меня ой сколько!

Посчитали. На своих ногах Яша мелкие цыпочки либо совсем не считал, либо две за одну присчитывал, а у Ленки даже самые малюсечкие размалюсечкие не пропускали, и все ровно их намного меньше оказалось. Ну, конечно, она обиделась.

-Не буду с тобой водиться...

Яша хотел сказать: "Ну и не водись"- и уйти собрался. Но промолчал и уйти не ушел. Сидит, слушает Ленкино сопение.

В соседнем доме дверь скрипнула. На крыльцо бабка Пелагея вышла. И враз на скамеечку опустилась. Ленка фыркнула и побежала к ней. Яше не захотелось одному оставаться, домой тоже не манилось, пошел следом.

Бабка дышала тяжело: с тех пор, как перевезли ее из хутора, она все хворает.

-Десять шагов ступила и дух вон. А были и у меня ножки не хуже ваших - крепкие, резвые.

Яша с удивлением поглядел на Ленкины ноги и на бабкины, на бабкины и на Ленкины... И не поверил в только что услышанные слова.

Конечно, Ленкины ноги могут измениться: к зиме на них исчезнут цыпки, пятки помягчеют, но никогда они не сделаются такими, как у бабки Пелагеи,- синие от вздувшихся вен, сухие, костистые...

- Ах, ножки-ноженьки,- завздыхала старушка. - Видать, отбега- лись-отходились. - Нагнулась, потерла их сухощавыми пальцами. - А сколько на своем веку стежек-дорожек перемеряли! Теперь бы хоть на часок вернулась к ним прежняя силушка, сносили бы они меня к родовому гнезду.

Она долго смотрела в ту сторону, где совсем недавно стоял хутор, где она прожила много-много лет.

- Мне б только горстку землицы взять оттудова,- добавила еле слышным голосом.

Ленка придвинулась близко-близко к Яше и, наверное, была готова разреветься.

Яше хотелось утешить их обеих, но не знал как.

На всякий случай предложил:

- Баба Пелагея, можно, я схожу в хутор за горстью земли? Я быстро!

- Разве ты знаешь, где стоял мой дом?

- Нет, - ответил растерянно.

- Я знаю! Я покажу! Я пойду!.. - затараторила враз Ленка.

И на месте усидеть не могла. Косички ее затрепыхались то рядом с Яшей, то почти у самого бабкиного лица.

- Мы сходим с Яшей и принесем тебе целое ведерко... игрушечное.

- Куда столько, хватит горсточки... Из палисадника бы, из-под яблоньки. Там скамеечка есть, я на ней частенько сумерничала...

Бабка умолкла, пригорюнилась. Разглаживала складки на цветастой широченной юбке. Потом встрепенулась:

- Эх, воробушки мои желанные, маловаты вы покуда для таких путешествий. Подрастите...

Яша слегка обиделся:

- Я в сенокос на дальний луг воду возил, когда дед Константин заболел.

- Один? - не поверила бабка Пелагея.

- Один.

- И не побоялся?

- Немного испугался, - признался Яша.

- Молодец. Но то по делу, а тут... старушечья прихоть. Да и родители ваши, узнавши, заругают меня. Скажут: ишь, что удумала старая, видно, совсем уж из ума выжила. Таких малюток и в такой дальний путь услала.

- Какой же дальний? Ржаное поле, луг и вон он тебе, хутор! Тут же рядом!

- Спасибо, деточки, спасибо! Не хлопочите. Я как-нибудь сама, силенок наберусь и схожу.

Она трудно поднялась со скамейки и направилась в дом. На пороге остановилась и пристально поглядела в сторону хутора.

- Пойду отлеживаться, силы копить...

Яше стало совсем скучно, не веселее, видно, было и Ленке. Опять у нее глаза посырели.

- Знаешь, давай сами сходим? - предложила она, когда пришли к ее дому.

Яша сперва заколебался, но немного погодя согласился.

Взяли бутылочку воды, немного хлеба, отвязали от будки Ленкину собаку Буньку. Она хоть и маленькая, но смелая - никого не боится. Уж куда грозен бык Угрюмый. И против него не робеет Бунька. Как разлается, как разрычится - Угрюмый замотает головой и в середину стада уходит.

Вначале сборы шли скоро и мирно. Когда же Ленка взялась куклу Маруську одевать, Яша взбунтовался:

- Ее-то зачем тащить?

- Надо.

- Зачем? - переспросил Яша грозно.

- Должна же показать ей, где я жила? Или, по-твоему, не должна?..

Яша растерялся. Он знал, Маруську подарила Ленке старшая сестра, недавно приезжавшая из Тамбова, так что в хуторе кукла не бывала. А вот надо ли ей там быть или не надо - сомневался.

Но махнул рукой и только прикрикнул:

- Собирай живее. День-то того и гляди к обеду подкатится. Запозднимся.

Окрик действия не имел. Ленка, как ни в чем не бывало, спокойно спросила:

- Ты как думаешь, пыльно будет в дороге? Одевать на Марусечку плащ?

Яша понял: если станет кричать, ссориться, то сборам конца не будет. Он помог одеть куклу. И они отправились.

Сперва шли шибко, болтали без умолку, и особенно Ленка. Она задавала по десять вопросов в минуту и сама же на них отвечала. Больше всего было разговора про хутор: и как там хорошо жилось Ленке, и какая там тишина стояла, и как звонко в этой тишине птички пели...

- А сейчас там птички поют?

Ленка даже идти перестала, уставилась подозрительно на Яшу, точно он в чем-то виноват.

- Поют, поют, - поспешил он с ответом. А в мыслях подумал: «Если не разлетелись кто куда».

Ленка воспрянула, и вновь затопали босые ноги. Дорога была мягкой, заросшей мелкой, плотно стелющейся по земле муравой. Ступать по ней приятно еще и потому, что прохладная трава ласково остужала разгоряченные пятки.

Яша с удовольствием подумал, что путешествие их не затянется. Уж так ему хотелось поскорее вручить горсть земли бабке

Пелагее! Но не тут-то было... Первым запсиховал Бунька. Оглянулся на Константиновку, поджал хвост и затрусил туда. Пришлось расстаться с хлебом: кидали по кусочку, Бунька бежал следом.

Потом Ленка завздыхала: ох, устала, ах, ноги не идут, ой, Марусечка все руки оттянула. Пришлось Яше тащить куклу.

Когда начался луг и уже показались хуторские заросли, по-встречался дядя Вася Молочников, он ехал откуда-то на велосипеде.

- В какие же страны-края навострилась развеселая компания? - спросил с улыбкой.

Яша не стал выкручиваться, врать - рассказал все, как на самом деле есть.

- Фью, дурачки, - присвистнул дядька. - Жарятся на солнце, ноги бьют, и все зря. Да возьмите вы горсть земли в любом месте и несите старухе.

- Как же так? - опешил Яша.

- Так, очень просто. Она что, земля-то, вкус имеет или запах?

- Не знаю...

- Зато я знаю. И даже очень хорошо: везде земля одинаковая, что в Константиновке, что на хуторе.

Сел дядя Вася на велосипед и покатил своей дорогой. А Яша стоял и думал. И быстро решил: пусть везде земля одинаковая, но уж лучше взять там, где бабка сказала. Однако Ленка вдруг зачем-то стала среди травы ямку копать, землю выковыривать.

- Ты что! - закричал Яша сердито. - Бабка Пелагея откудова велела принести?

- Я просто так, проверить, - спокойно ответила Ленка, нюхая щепотку черной, пронизанной белыми корешками земли. - И ничуточки она не пахнет. Совсем, совсем ничем.

Яше тоже захотелось понюхать землю, но не решился, вернее побоялся, вдруг тоже не уловит запаха, а он должен быть, обязательно должен.

Хутор встретил их мертвой тишиной. Тревожно стало на душе, боязно. Яша с Ленкой шли, прижимаясь друг к дружке. И только Буньке все нипочем: шастает по успевшим загустеть лопуши- ным зарослям, обнюхивает кучи глины, остатки изб.

Вдруг из колодца донеслось лягушечье кваканье. Оно было негромким, но тишина резко его усилила. И Яша, и Ленка вздрогнули, а Бунька от неожиданности гавкнул.

- Давай вытащим ее на волю, - предложила Ленка. - Самой-то ей не выбраться.

Яша хотел согласиться, не вовремя одумался.

- Она же без воды помрет...

- А одной, думаешь, не скучно? - Ленка готова была разреветься.

- Лягушки любят жить поодиночке.

Ему хотелось успокоить Ленку, и он произнес первое, что на ум пришло.

- Откуда ты знаешь? - В Ленкином голосе звучало недоверие.

- Дед Константин говорил. - Яша нагнул голову, было стыдно, он ведь врал.

К деду Константину Ленка уже привыкла и его советам, словам верила. Видно, поверила и теперь, а может, просто задумалась: главное, перестала колготиться.

Вдруг тишину всколыхнул ветерок, примчавшийся неведомо откуда. Пробежался по листьям ветел, по бурьянам, поднял легкую пыль, повеял прохладой.

Оглянулся Яша и увидел тучку. Она наползала со стороны Кон- стантгиновки и была еще небольшой и далекой, но тревога, которая наплывает обычно перед дождем, уже чувствовалась.

Бабкину скамейку Ленка отыскала скоро и заметалась: то там копнет, то тут ковырнет. Яше набрать землю не доверила.

- Ты знаешь, где самая пахучая?

- Везде она одинаковая, - вспомнил Яша дяди Васи Молочникова слова.

- Но бабка Пелагея говорила...

- Говорила, говорила! Набирай скорей да пойдем, туча вон при-ближается...

Солнце еще светило, но тучка подобралась к нему вплотную, уже различимы были полосы дождя, падающие к земле.

Из хутора они вышли молча. Сперва почти бежали, но потом их шаг укоротился, и вовсе не от усталости, скорее от страха: туча - синяя, огромная - шла навстречу. Пусть не было грозы: не полосовали небо молнии, не грохотал гром, все равно встреча не сулила приятностей. Когда упали первые капли, и вовсе худо сделалось. Яша, прижимая к груди бумажный кулек с землей, понял: весь труд их затрачен напрасно - размочит дождь бумагу и превратит землицу в грязь, а то и смоет. Попробовал укрыть рубашкой, да разве это спасение, рубашка-то тонюсенькая. Выручила Ленка. Она стянула с куклы плащ и отдала Яше.

- Марусечка потерпит, но не размокнет.

И дождь показался уж не таким холодным и страшным, хотя лил он знатно - промочил насквозь за минуточку. Дорога и до того была нежесткой, но теперь сделалась и вовсе мягкой, на ней забавно запузырились лужи. И Константиновка была уже рядом, Яша с Ленкой развеселились, скакали по болотцам, озорно расплескивая брызги.

Когда добрались до села, дождь приутих, лишь моросил ласково. Бабка Пелагея сидела на крыльце и радостно щурилась.

- Ух, воробушки, где ж это угораздило вас так вымокнуть?

Яша молча отдал землю.

- Неужто из хутора?

- От скамеечки, - тихонько пролепетала Ленка.

Бабка ничего не сказала. Развернула бумагу, приложилась носом: две крупинки прилипли к кончику, но она их не отряхивала.

Нежно прижала кулек к груди. На Яшу пахнуло непонятным, тревожащим ароматом: может, это был последождевой запах, а может, он исходил от земли.

РЫБКИ

Осень. Вода в пруду чистая-чистая. Деревья сбрасывают в нее пожелтевшие листья и печально смотрят на свое отражение. Берег тоже усыпан листьями. Яша собрал их в кучу и мягко уселся на желтую подушку. Вытащил из кармана ломоть ржаного хлеба и стал бросать по маленькому кусочку в воду.

Скоро приплыла стайка рыбок. Некоторых Яша уже заприметил: ведь он не первый раз кормит их. Вон та, лобастая, сейчас начнет сердиться и станет всех толкать в бока, чтобы не хватали хлебные крошки, а оставляли ей. Но на толчки никто не обратит внимания, даже мелюзга и та отчаянно, из-под самого носа будет таскать хлеб.

Радостно наблюдать за веселой стайкой. Теперь рыбки привыкли, а сперва боялись. Бывало, кидает Яша хлеб, а рыбки наблюдают издали. Вдруг самая смелая хватала крошку и стремительно удирала с добычей...

- Ого! - Вот она, где ушица-то!

Яша вздрогнул, услышав за спиной голос третьеклассника Леньки.

- А я полдня простоял с удочкой у плотины и ничего не поймал. Сейчас поудим, славная ушица получится.

У Яши часто-часто забилось сердце.

- Здесь нельзя ловить! - сказал он решительно.

- Это почему же?

- Да потому... Обман получится. Я рыбок просто так кормил, а ты их ловить... Что они подумают?

- Ох ты, философ. А ну брысь отсюда!

Яша поднялся с желтого сиденья. Ленька деловито настраивал удочку и приговаривал:

- Сейчас я вас, миленьких. За губку да в ведерко, за губку да в ведерко.

От азарта он покраснел, большие тонкие уши горели, как лепестки цветущего мака, и лишь светлыми островками белели брови.

- Не дам рыбок ловить!

- Чего-о-о? А ну катись!

Ленька толкнул Яшу в грудь. Яша шлепнулся на листья, те поднялись веером и закачались в воздухе.

Рыбак поплевал на крючок с насадкой и забросил в воду.

- Ах, так! - Яша с отчаянием ринулся на рыбака. Не успел тот опомниться, как треснула удочка и повисла беспомощным коленом.

- Удочку ломать! - завопил Ленька. - Да я тебя...

Потом Яша долго сидел у пруда, обмывал расцарапанную щеку, смачивал переносицу.

Когда зачерпывал ладошкой воду, рыбки стремглав мчались к руке - наверное, думали, что это хлеб.

Яша отыскал краюху, раскрошил на большой покрасневший кле-новый лист, высыпал всю горку крошек рыбам и пошел домой.

КТО БОЛЬШЕ ПЛАКСА

Володьку обидела сестренка. Вообще-то, может, она и не обидела, просто Володьке показалось.

Сестра на полтора года старше и по праву старшей командует. Брату это очень не нравится. И всего-то Еленка сказала:

- Володечка, подмети пол. Володьке, конешным делом, неохота.

- Сама подметай, это девчачье дело.

- Фу, какой лодырь.

Тут-то и обиделся Володька.

- А ты плакса! - крикнул он в ответ.

- Можно подумать - ты не плачешь никогда, - усмехнулась Еленка.

- Ты больше меня плачешь. Вчера я куклу твою с кровати уронил, и ты сразу в слезы: ой-ой, она ушиблась, ой-ой, ей перевязку надо сделать.

- И ты вчера ревел. Помнишь, набросился на Яшу бороться, да не осилил и захныкал.

- А ты и позавчера плакала, когда ветер сильно скворечню раскачал. Ой-ой, она упадет, ой-ой, птенчики разобьются. Скворечня не упала, а ты все равно обревелась.

- А ты забыл тот день, когда папка тебе машинку не купил и ты по полу катался и ревел громче теленка?

- Сама-то, сама-то, - запальчиво перебил Володька, у мамы зуб болел, а ты слезы проливала.

- Чья бы корова мычала, а твоя помолчала: чуть-чуть пальчик себе ножом поранил, а рев поднял, будто всю руку отрезал.

- А ты, а ты... - Обида мешала Володе говорить. Слезы сами собой полились из глаз.

Еленка, увидев братовы слезы, сникла, пропало желание спорить. И у самой у нее навернулись слезы. Жалко братика: расстроился он, огорчился. Сестренка обняла его и, плача, стала уговаривать.

- Не плачь, Володечка. Я, я, действительно плакса. Я плачу на много, на много больше тебя... И чаще...

Назад