Однажды в окрестностях нашего села киношники появились. Места им тутошние глянулись: облюбовали они их для своей кинокартины... Оно и понятно, хорошо у нас, без похвальбы сказать, привольно - и глазу есть на что посмотреть, и есть чем душу порадовать. Лес неподалеку, луга уцелели. Везде попахали, а наши уцелели.

Киношники для съемок решили приспособить большой луг около леса. Картину они снимали про партизан, и должен на этом лугу бой произойти. Для того, чтобы все поправдашнему выглядело, привезли целую машину оружия разного, два танка немецких «тигра» прибуксировали.

День съемок назначили, тут и партизаны понадобились, а где их возьмешь, окромя как в нашем селе. Пошел сельский пред уговаривать:

Мужики, завтра, как один, к правлению, потом на луг поедем, в кино сниматься. Партизанами будете.

А мужики косоротятся. Охота ли на осеннем ветру день-деньской мерзнуть.

Так что наутро к месту сбора один мой кум припожаловал: уж так ему захотелось в кино попасть. Видя такое положение, за дело взялся колхозный голова. Он у нас - человек решительный и строгий. Как рявкнул по сельскому радио:

Товарищи мужчины, кто не явится в кино сниматься, тем огороды пахать не будем.

Враз сбежались, как миленькие. Посажали их в машины и повезли на луг. И я поехал, хотя нога у меня с войны пораненная и для киношных дел я негожий. Посмотреть-то охота...

Глянул на угрюмую компанию режиссер и заробел. К председателю с вопросом:

Слушай, - говорит, - а они, случаем, боевого оружия с собой не прихватили?

Председатель, как мог, успокоил и началось.

Мой кум так и завертелся перед режиссером, а тот на него ноль внимания, фунт презрения. По ходу дела командир партизанский требовался. Киношный начальник, долго не думая, ткнул пальцем в грудь Лехи Вьюнова, мы промеж себя-то Вьюнком его зовем, и сказал:

Вы будете за командира.

Леха, конечно, воссиял, зато мужики такой галдеж подняли, что режиссер уши свои пальцами позатыкал. Он бы подумал, кого в командиры попрочил? Вьюнка. Какой из него командир, с женой собственной управиться не может, снюхалась у него с чужаком, с командированным шофером.

Режиссер послушал, послушал галдеж и махнул рукой, мол, сами решайте... И быстро все уладилось - бригадира командиром избрали.

Глянул на него киношник и у него аж скулы повело. В бригадирах-то у нас Шурка Перепелкин, почти мальчик, хрупкий, неокрепший. Ну какой из него киногерой?

Однако стерпел режиссер. Время его поджимало: осенний день короток.

Ну, бой есть бой, там и убитые должны быть. С кандидатами на покойников канители не было. Петра определили и Вьюнку упасть замертво доверили.

Мужики даже маленько обрадовались:

Пусть падает, да чтоб в лужу угодил, может, тогда лучше женой покомандует.

Гляжу я, кума моего дрожь пробирает, не терпится ему. Ну, думаю, сейчас куманек что-нибудь да отчубучит.

Режиссер всех предупредил: во время наступления партизан взрывы произойдут, но пугаться их не надо, все рассчитано.

Наконец отвели «партизан» на исходную позицию - километра за два от съемочной площадки, оружие с холостыми патронами роздали и режиссер через усилитель скомандовал:

Начали! Пошли!

Мужики так это, вразвалочку, не поспехая, двинулись, изредка постреливают... Зато кум мой рванул, будто жеребец застоялый. У режиссера от удивления аж губы к рупору пристыли. Потом опомнился, вопит:

Стоп, стоп...

Тот, который у камеры, завозмущался:

Чего стоп? Хорошо же мужик идет!

Вот именно, хорошо, так хорошо, что плохо. Если я так его сниму, то с меня голову снимут, скажут - ты какого-то неизвестного Героя Советского Союза открыл.

И опять кричит свое: стоп, стоп! Но этим стопом кума моего не остановишь. Он как нажал на спусковой крючок автомата и шпарит.

Режиссер в испуг вдарился:

Если мы его не остановим, он нам всю аппаратуру разнесет, выпускайте танки на него, сразу оба, одним невозьмем.

Но танки старые, как на грех, не заводятся. Режиссер кричит по-мощнику, мол, давай выходи наперерез. А тот струсил:

Я не самоубийца, чтоб без оружия на такого выходить. - Давай боевую противотанковую гранату, тогда поглядим...

Вижу, среди киношной братии вот-вот паника всеобщая случится: выручать надо. Кидаюсь куму наперед.

Кум, - кричу, - остановись!

А он в ответ шипит:

Уйди с дороги, иначе в рукопашную сойдемся.

Глазища вылупил, не моргает, видно, боится, как бы слепым на пленке не получиться.

Остановись! - опять кричу, - ближе не подходи, в объектив не влезешь, не вместишься...

Дошло до него. Остановился, как вкопанный. И, не отдышавшись, у режиссера спрашивает:

Ну, снял?

У того испуг прошел, взамен злость появилась:

Я не вас лично приехал снимать, а массы. А где они - массы-то? Вы от них на целый километр оторвались.

Оглянулся кум и лицом побелел, выругался крепенько, опять к режиссеру:

Дай хоть один диск с боевыми патронами, я покажу этим кособрюхим, как в атаку ходят...

Конечно, никто такую просьбу не уважил. Пришлось начинать сначала.

Кума уговорили, пообещали, мол, как придвинется отряд к камере, его, то есть кума моего, обязательно снимут крупным планом.

Опять команда: начали, пошли, опять взрывы, а мужики, как вареные. Режиссер их понукал, и понужал такими некиношными словечками... Все бестолку.

Колхозный голова про огороды непаханые напомнил, вроде бы оживились. Начали снимать. Режиссер командует:

Первый убитый падает!

Вьюнок снимает телогрейку, стелет на землю и так это плавно, культурненько возлегает. Режиссер за голову схватился.

Вы что, - кричит, и даже не кричит, а орет, - убитый или охромевшая балерина? Второй убитый!

Петро подобросовестней, сказали - он и бухнулся. Однако тут же вскочил и задал деру в обратную сторону. Кое-кто ловить его бросился.

Пришлось прекратить съемку, потому как не наступление получалось, скорее обратное.

Режиссер на покойников накинулся, Вьюнок отмолчался, а Петро едва не со слезами оправдывался:

Ага, хорошо вам командовать: па-да-й. Я упал поближе к кочке, где трава погуще и помягче, а там еж оказался. Я теперь по всей форме пораненный, мне теперь садиться не на что.

Режиссер на такое объяснение - ноль внимания. Разоряется пуще, к председателю с угрозой подступает, мол, перерасход пленки на твой колхоз спишу. Нашему голове тоже в рот палец не клади...

Неизвестно, чем бы дело кончилось, вовремя помощник режиссера встрял: подал совет приблизить действия ближе к фронтовой обстановке.

Как это? - опешил его начальник,

Очень просто. На войне давали фронтовые сто грамм. Ну, и мы тоже....

А где возьмем?

Есть же у нас спирт для протирки аппаратуры.

Ладно, давай приближай, только побыстрее, - согласился старший.

Наши мужики завеселели, кое-кто, оказывается; и из дому прихватил.

И пошло все чин-чином. Взрывы гремят, автоматы строчат, покойники падают, как всамделишние. Оттаял и режиссер, уже не кричит, не ругается, а так это шепотком похваливает: «Молодцы, мужики, молодцы». Чую, вот-вот с его губ команда о конце съемки слетит. Но тут случилось непредвиденное. Видно, не только я, но и кум мой почувствовал конец работы, побоялся, что не успеет попасть в объектив, опять приударил. А тот, который взрывами руководил, не ожидал такой прыти, крутанул свою ручку, и кум мой как раз под взрыв и угодил. Я только и увидел в дыму, как кумовы сапоги мельканули.

Режиссер в который раз за голову схватился:

Не обошлось без жертв... Все, кончили, сняли...

И к куму направился, но председатель наш дорогу преградил.

Не замай, этот наш будет, никуда не денется, вот этих останавливать надо. Если упустим в лес, то я их оттуда потом за неделю не выманю.

А мужики в азарт вошли, наперегонки шпарят, никто уступать не хочет и уже кое-где рукопашная пошла. Слава богу, танки завелись. Наперерез двинули. Кое-как остановили разгоряченную рать. О куме вспомнили.

Дым маленько рассеялся, и кум мой увидался. Сидит на кочке, с головы до ног в глине, глина даже из ушей его торчит, а он улыбается.

«Ну, - думаю, - мозги взрывом у него стряхнулись и спятил мужик».

Режиссер его ощупывает, мол, кости целы, а кум спрашивает с улыбочкой:

Ну, как я сыграл?

Режиссер от радости целует его, из ушей глину выковыривает.

Молодец! - говорит, - сам Штирлиц после тебя хуже будет смотреться!..

Потом проводили мы киношников и стали ждать, когда кино выйдет. Только зря томились, ожидаючи-то, потому как дело темное вышло. Как мы не вглядывались, как не щурились мужики, никто себя не угадал. Бегали вдалеке какие-то крохотулечки, будто букашки, и все. Обидно, а больше всех мой кум рассерчал:

Я, можно сказать, форменную контузию получил, глина до сего времени из ушей точится, а они такое безобразие вытворили...

Да, дюже осерчали наши мужики. Но вы не подумайте чего такого: люди у нас отходчивые, места распрекрасные, только снимать да снимать в кино. Так что не стесняйтесь, приезжайте! А мы, коль чего, подсобим.

Назад