9 октября – 120 лет со дня рождения
МАРИНЫ ИВАНОВНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
(1892 – 1941)

В мае 1913 года в Коктебеле 20-летняя поэтесса Марина Цветаева, тогда ещё мало кому известная, написала стихотворение, в котором есть пророческие строки:

Разбросанным в пыли по магазинам,

(Где их никто не брал и не берёт!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черёд.

Марина Ивановна Цветаева родилась 9 октября 1892 года в Москве, в семье известного филолога, основателя Музея изящных искусств Ивана Владимировича Цветаева. Стихи начала писать рано. Первый сборник «Вечерний альбом» вышел в 1910 году и получил положительную оценку В. Брюсова, Н. Гумилёва и М. Волошина.

В 1922 году уехала за границу к мужу, Сергею Яковлевичу Эфрону, жила в Германии, Франции, Чехословакии. В 1939 году вернулась в Москву. В начале Великой Отечественной войны эвакуировалась в Татарскую АССР, жила в Елабуге. 31 августа 1941 года, не выдержав трагедии личной жизни, тягот быта, покончила с собой.

В истории русской литературы Марине Цветаевой отведено место большого поэта и прозаика, автора многотомных собраний сочинений. Год 100-летия со дня рождения Марины Ивановны был объявлен ЮНЕСКО годом Цветаевой. Это заслуженное признание, которым она так была обделена при жизни, да и после кончины долго находилась в забвении. И вот теперь – настал черёд…

Тем приятнее сознавать, что и Тамбовский край запечатлён в творчестве Марины Цветаевой: не только косвенным путём – дружбой с поэтом из тамбовской Лебедяни Тихоном Васильевичем Чурилиным (1885- 1946), но и прямым – поездкой её в сентябре 1918 года на станцию Усмань Тамбовской губернии.

Первые послереволюционные годы для Марины Цветаевой, матери двоих детей, ничего не знавшей о муже, которого судьба занесла в Добровольческую армию, были тяжелейшими, если не сказать трагическими. Впрочем, какие годы в её жизни не были трагическими: 20-е, когда, потеряв младшую дочь, умершую от голода, металась в ожидании разрешения на выезд за границу к мужу? 30-е, уже за границей, где ко всем бытовым невзгодам прибавилась ещё и тоска по Родине? 40-е, из которых ей выпало жить неполных два года?.. Разве что в детстве и юности, когда её жизнь была сплошным воображением, почерпнутым из книг, когда начались первые поэтические успехи и главное – была поездка в Коктебель к Максимилиану Волошину, подарившая ей счастье: встречу с Сергеем Эфроном, встречу, которую оба считали судьбой...

В многочисленных дневниковых записях Марины Цветаевой явно просвечивает нужда:

«Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля, остаток от пуда, “одолженного” соседями, - весь запас...».

«Хожу и сплю в одном и том же коричневом, однажды безумно севшем, бумазейном платье, шитом весной 17-го года за глаза в Александрове. Всё прожжено от падающих углей и папирос...».

«Есть ли сейчас в России – Розанов умер – настоящий созерцатель и наблюдатель, который мог бы написать настоящую книгу о голоде: человек, который хочет есть, – человек, который хочет курить, - человек, которому холодно, - о человеке, у которого есть и который не даёт, о человеке, у которого нет и который даёт, о прежних щедрых-скаредных, о прежних скупых-щедрых, и, наконец, обо мне: поэте и женщине, одной, одной, одной – как дуб – как волк – как Бог – среди всяческих чум Москвы 19-го года...».

Да, это уже 1919-й год, а в 1918-м Цветаевой с двумя девочками было едва ли не голоднее, не отчаяннее. И это отчаянье толкнуло её на поездку в сентябре 1918 года в Тамбовскую губернию в поисках продуктов – поездку тяжёлую, рискованную, унизительную.

Находя отдушину в стихах, которые писала в любой обстановке, Марина Цветаева никогда не расставалась с тетрадью: постоянное желание остаться с ней наедине придавало силы. Но желание это осуществлялось далеко не всегда: быт отнимал почти всё время. Тяжесть быта удесятерял голод. Время уходило не только на то, чтобы истопить печь, сготовить обед, но и на то, чтобы добыть – из чего...

У Цветаевой вообще нет случайных стихов, тем более не случайны вот эти:

Если душа родилась крылатой –

Что ей хоромы – и что ей хаты!

Что Чингис-Хан ей и что - Орда!

Два на миру у меня врага,

Два близнеца, неразрывно-слитых:

Голод голодных – и сытость сытых!

Стихи написаны 5 августа 1918 года.

Заветную тетрадь взяла Цветаева и в поездку на Тамбовщину. Записанные диалоги, наброски оформились значительно позже в очерк «Вольный проезд» (в некоторых публикациях это произведение Марины Цветаевой называется повестью).

До недавнего времени «Вольный проезд» полностью не публиковался – только в отрывках, со значительными сокращениями и, к сожалению, со множеством опечаток, неточностей, что не давало возможности представить атмосферу, в которой Цветаева прожила не один день. Полностью «Вольный проезд», впервые опубликованный в 1924 году в «Современных записках», был напечатан в первой книге первого тома антологии «Литература русского зарубежья» (Москва, «Книга», 1990), а к 100-летию со дня рождения Марины Цветаевой Тамбовское общество любителей книги издало это произведение в миниатюрном исполнении (Тамбов, 1992).

Почему для поездки выбраны были именно Тамбовская губерния и именно станция Усмань? Потому что знакомый знакомого Марины Цветаевой – красноармеец реквизиционного отряда, «наводившего порядок» осенью 18-го года в Усмани и близлежащих сёлах, как раз отправлялся туда. С ним, его матерью, приходившейся тёщей приятелю Н., и с самим Н. (имя по какой-то причине не раскрывается) Цветаева и отправилась в это непоэтическое путешествие. С присущей ей остротой восприятия описывает она мельчайшие детали поездки:

« С т а н ц и я У с м а н ь ). 12-й час ночи. Приезд. Чайная. Ломящиеся столы. Наганы, пулемётные ленты, сплошная кожаная упряжь. Веселы, угощают. Мы, чествуемые, все без сапог, - идя со станции, чуть не потонули...».

«Тридцать вёрст пешком по стриженому полю, чтобы выменять ситец (розовый) на крупу...».

Хозяйка, у которой Цветаевой пришлось прожить-прождать три недели, - бывшая владелица мастерской в Петрограде. Хамка, по определению Цветаевой, превращённой за квартирование в служанку.

«Мытьё пола у хамки.

- Ещё лужу подотрите!.. Да вы не так! По половицам надо! Разве в Москве у вас другая манера? А я, знаете, совсем не могу мыть пола, - знаете: поясница болит! Вы, наверное, с детства привыкли?

Молча глотаю слёзы...».

И после всего этого, после горы перемытой посуды, дважды вымытого пола, выслушанных и вытерпленных оскорблений – к тетради.

«Пишу при луне (чёрная тень от карандаша и руки). Вокруг луны о г р о -м н ы й круг. Пыхтит паровоз. Ветви. Ветер.

Господа! Все мои друзья в Москве и везде. Вы слишком думаете о своей жизни! У вас нет времени подумать о моей – а стоило бы...».

Это уже грань отчаянья. Но Цветаева не даёт отчаянью разрастись, она отодвигает реальность, пытаясь создать художественный образ – сказочный сюжет: «Разбойник, разбойникова жена – и я, разбойниковой жены – служанка. Конечно, может статься – выхвачу топор... А скорей всего, благополучно растряся свои 18 ф. пшена по 80-ти заградительным отрядам, весело ворвусь в свою Борисоглебскую кухню – и тут же – без передышки выдышусь стихом!».

И «выдыхала» такие строки:

Ты дал нам мужества –

На сто жизней!

Пусть земли кружатся,

Мы – недвижны.

И рёбра – стойкие

На мытарства:

Дабы на койке нам

Помнить – Царство!

Своё подобье

Ты в небо поднял –

Великой верой

В Своё подобье.

Так дай нам вздоху

И дай нам поту –

Дабы снести нам

Твои щедроты!

Под стихотворением дата: «17 сентября 1918».

Обходя крестьянские избы, предлагая ситец, мыло, спички в обмен на продукты, Марины Цветаева внимательно всматривается в лица, вслушивается в речь:

« - А мыло духовитое? А простого не будет?.. А ситец-то ноский будет?.. Почём, купчиха, за аршин кладёшь?

- Я на деньги не продаю...

- Чего же тебе надо-то?

- Пшена, сала.

- Са-ала? Нет, сала у нас не будет. Какое у нас сало? Сами всё всухомятку жрём. Вот медку не хочешь ли?

- Нет, я хочу сала – или пшена.

- А почём, коли пшеном, за ситец кладёшь-то?

Я, сразу робея: - Полпуда (учили – три!)

- Пол-пу-уда? Такой и цены нет. Что ж ситец-то у тебя шёлковый, что ли? Только и красоты, что цвет. Посмотри, как выстирается, весь водой сойдёт.

- Сколько ж вы даёте?

- Твой товар – твоя цена.

- Я же сказала: полпуда.

Отлив. Шепота.

Разглядываю избу: всё коричневое, точно бронзовое: потолки, полы, лавки, столы, котлы. Ничего лишнего, всё вечное. Скамьи точно в стены вросли, вернее – точно из них выросли. А ведь и лица в лад: коричневые! И янтарь нашейный! и сами шеи! И на всей этой коричневизне – последняя синь позднего бабьего лета. (Жестокое слово!)».

В многодневном походе по избам Цветаеву постигали неудачи: давали за ситец так мало, что приходилось, скрепя сердце, уходить ни с чем. Бывало и похуже: сладятся, отсыпят пшено, а потом, как спохватятся, - иди, мол, подобру-поздорову, а то свяжешься с тобой, Бог тебя знает, откудова ты...

« - Ты, вишь, московка, невнятная тебе наша жизнь. Думаешь, нам всё даром даётся? Да вот это пшано-то, что оно у нас – дождём с неба падает? Поживи в деревне, поработай нашу работу, тогда узнаешь. Вы, москвичи, счастливые, вам всё от начальства идёт. Ситец-то, чай, тоже даровой?..».

Но за все неудачи, унижения, оскорбления – наконец-то награда: не только (и не столько!) добытые в конце концов пшено, мука, сало, но и встреча со... Стенькой Разиным! Так назвала Цветаева слободского парня, который в один из дней вошёл вместе с другими, вернувшимися с реквизиции, и – «сразу кинулся ко мне:

- Из Москвы, товарищ? Как же, как же, Москву знаю!..».

Найдя общий язык, как-то сразу поняв и приняв друг друга, они проговорили несколько часов подряд: о Боге, о попах, о войне, с которой «Разин» вернулся с двумя Георгиями – спас полковое знамя. Цветаева читает ему свои стихи, не открывая авторства. «Разин» спрашивает:

« - Это какой же человек сочинял? Не из простых, чай? А раскат-то какой! Аккурат, как громом перекатило!..».

В «Разине» Цветаеву поражает и внешность (лицо круглое, лукавое, веснушчатое; глаза – васильковые), и умение слушать, и дар рассказчика. Она записывает его сказ – удивительную притчу о подводном городе:

« - А теперь я вам, барышня, за труды за ваши, сказ один расскажу – про город подводный. Я ещё махонький был, годочке по восьмом, - отец сказывал.

Будто есть где-то в нашей русской земле озеро, а на дне озера того – город схоронен: с церквами – с башнями, с базарами – с амбарами. (Внезапная усмешка). А каланчи пожарной не надо: кто затонул – тому не гореть. И затонул будто бы тот град по особому случаю. Нашли на нашу землю татары, стали дань собирать: чиста злата крестами, чиста серебра колоколами, честной крови-плоти дарами. Град за градом, что колос за колосом, клонится: ключьми позвякивают, татарам поддакивают. А один, вишь, князь – непоклонлив был: “Не выдам я своей святыни – пусть лучше кровь моя хлынет, не выдам я своей помоги – отрубите мне руки и ноги!”. Слышит – уже недалече рать: топота великие. Созывает он всех звонарей городских, велит им изо всей силы-мочи напоследок в колокола взыграть: татарам на омерзение, Господу Богу на прославление. Ну и постарались тут звонарики! Меня вот только, молодца, не было... Как вдарят! Как грянут! Аж вся грудь земная дрогом пошла!

И поструились, с того звону, реки чиста серебра: чем пуще звонари работают, тем круче те реки бегут. А земля того серебра не принимает, не впитывает. Уже по граду ни пройти, ни проехать, одноэтажные домишки с головой под воду ушли. Только князев дворец один держится. А уж тому звону в ответ – другие звоны пошли: рати поганые подступают, кривыми саблями бряцают. Взобрался князь на самую дворцовую вышку – вода по грудь, - стоит с непокрытой головой, звон по кудрям серебром текёт. Смотрит: под воротами-то – тьмы! Да как зыкнет тут не своим голосом:

- Эй вы, звонарики-сударики!

Только чего сказать-то он им хотел – никто не слыхал! И городу того боле – никто не видал!

Ворвались татары в ворота – ровень-гладь. Одне струйки маленькие похлипывают...

Так и затонул тот город в собственном звоне»...

Цветаева дарит «Разину» на память переписанные печатными буквами свои стихи и серебряный перстенёк: «С безымянного моего – на мизинный твой». Они расстаются, но в день её отъезда из Усмани он появился на станции – помочь с посадкой. И, уже стоя в вагоне-теплушке, сдавленная со всех сторон, она увидела прощальный взмах руки:

«Ах, рука на прощанье, с моим перстнем! Станция Усмань Тамбовской губ. – последний привет!»...

Больше они не встречались. Но тема Стеньки Разина (не от той ли встречи?) возникает в творчестве Марины Цветаевой ещё раз (в 1917 году у неё уже были написаны стихи о Разине, которые она и читала своему усманьскому знакомому). И вот, в 18-м, 7 ноября (как она сама пометила под стихотворением: «1-я годовщина Октября, Москва») – такие стихи:

Царь и Бог! Простите малым –

Слабым – глупым – грешным – шалым,

В страшную воронку втянутым,

Обольщённым и обманутым, -

Царь и Бог! жестокой казнию

Не казните Стеньку Разина!

Царь! Господь тебе отплатит!

С нас сиротских воплей – хватит!

Хватит, хватит с нас покойников!

Царский Сын, - прости Разбойнику!

В отчий дом – дороги разные.

Пощадите Стеньку Разина!

Разин! Разин! Сказ твой сказан!

Красный зверь смирён и связан!

Зубья страшные поломаны,

Но за жизнь его за тёмную,

Да за удаль несуразную –

Развяжите Стеньку Разина!

Родина! Исток и устье!

Радость! Снова пахнет Русью!

Просияйте, очи тусклые!

Веселися, сердце русское!

Царь и Бог! Для ради празднику –

Отпустите Стеньку Разина!

Автор книги о Марине Цветаевой Анна Александровна Саакянц пишет: «Впечатления тамбовской поездки резко изменили настроения поэта. В стихах, написанных после возвращения, рисуется смерть лирической героини – земной, простой женщины: «Я теперь уже не ем, не пью, / Я пою-кормлю орла степного…»; в стихотворении «Два цветка ко мне на грудь…» дана картина её последнего пути (как некогда в стихотворении 1916 года «Настанет день - печальный, говорят…», и как-то прозаически, приземлённо вспоминается жизнь на земле: «Было у меня две дочери. Так что мучилась с мукой и за всем вставала в очередь…» (Анна Саакянц. «Марина Цветаева. Страницы жизни и творчества. 1910 – 1922». М., 1986, с. 155).

Но лирическая героиня находит в себе мужество вновь перевоплотиться в Жанну д`Арк, и вот уже появляются такие стихи: «Я стала Голосом и Гневом, / Я стала Орлеанской Девой…».

Цветаева-поэт побеждает в себе боровшуюся с голодом и холодом женщину, совершившую столь же героическую, сколько и унизительную поездку на станцию Усмань Тамбовской губернии, и вновь возвращается к своим прежним образам:

Белый всадник – мой друг любимый,

Нынче жизнь моя – лбом в снегу.

В первый раз воспеваю зиму

В восемнадцатом сем году.

Сочинения:

Цветаева М. Собрание сочинений (Любое издание).

Цветаева М. Вольный проезд: повесть о поездке в Тамбовскую губернию в 1918 году. – Тамбов, 1992.

Я хочу от Вас чуда: Адресаты лирики Марины Цветаевой. Сост., вступ. статья В. Дорожкиной. – Тамбов, 1993.

Литература:

Саакянц А. Марина Цветаева. Страницы жизни и творчества. 1910 – 1922. – М., 1986.

Дорожкина В., Полякова Л. Литературная жизнь Тамбовского края XVII – XXI веков: Справочник. – Тамбов, 2006. – С. 131 – 132.

Дорожкина В. Цветаева Марина Ивановна // Полякова Л., Дорожкина В. Литературное краеведение: Пособие для учителя в 2-х ч. Ч. 1-я. - Тамбов, 2007. – С. 146 – 156.